26 — IV — <1937 г.>
26 — IV — <1937 г.>
Дорогая моя Лиленька,
Наконец-то получил твое письмо. Очень его ждал и очень за него благодарен.
Сильно огорчен смертью Закса. Дело в том, что мне так хотелось явиться к нему в качестве побежденного и убежденного после нашей длительной разлуки. Мой случай, мне казалось, был бы ему подарком.
Аля написала о тебе несколько восторженных писем и я тебя впервые за эти годы увидел почти что своими глазами. Между пр<очим> она писала мне, что ты одна из лучших, а м. б. лучшая преподавательница читки. Это меня очень обрадовало, т. к. хорошая читка (уж не говоря о преподавании ее) есть пожалуй вершина словесной культурности.
Радует меня так же очень все что ты пишешь об Але. Прошу тебя об одном — не давай ей идти по линии наименьшего сопротивления, т. е. удовлетворяясь малым и легким (переводами, например), упускать главный сектор ее работы (иллюстрация, детская литература и т. п.). К советам она относится упрямо, т<ак> что ты уж сама придумай способ воздействия.
М<ожет> быть в Москве ее внутреннее самочувствие так видоизменилось, что мои страхи и напрасны. Пишу на всякий случай.
М<ежду> пр<очим> от нее уже довольно давно не имею писем (на последнее письмо она не ответила) — поторопи ее.
Моя жизнь идет по-старому. Писать тебе о ней довольно трудно, если не невозможно. Ведь ты совсем не представляешь себе здешней обстановки. Во всяком случае работы оч<ень> много и частью она оч<ень> интересна. Строю неопределенные планы на лето. Совсем не знаю, что будет летом.
У нас зимние холода. Ветер от вас. Nort-Nort-Ost. Но то что для нас холод — для вас весна.
Узнала ли ты у Веры о Маминой могиле? Есть ли бумаги и у кого? Я целый год без ответа об этом запрашиваю. Без этих бумаг мне трудно поставить памятник.
Пишу, как всегда, в кафе — во время беготни. Поэтому мои письма такие короткие.
Обнимаю тебя, моя Лиленька, крепко тебя и Алю
Твой С.