ПОКОЙ ИМ ТОЛЬКО СНИТСЯ…

ПОКОЙ ИМ ТОЛЬКО СНИТСЯ…

Легковая машина остановилась впритык к тротуару, чуть не задев меня. «Лихач», — с неудовольствием подумал я о водителе и, махнув рукой, зашагал дальше. Тут же забыл о нем, о машине — отвлекли другие мысли.

— Мил-человек, оглянись на ближнего.

Я услышал позади знакомый, с усмешечкой, мягкими нотками голос и встрепенулся: неужели Александр Васильевич, Саша-конструктор? Только он так говорит: «мил-человек», только у него такие бархатистые, улыбчатые «позывные». Этого человека, даже не глядя, узнаешь по голосу. Смотрю: ну, конечно, он и есть. Сидит за рулем «Москвича», состроил дружелюбно-шутливую гримасу на широком румяном, почти мальчишеском лице. У меня уже на языке вертелись обычные при таких встречах слова: «Давненько не виделись…», «А ты цветешь!», но Александр Васильевич не дал их проговорить.

— На ловца и зверь бежит, — сказал он, распахивая дверцу машины. — Садись. Вот тебе мой подарок. — Вытащил из кармана нашу газету, развернул. — Прихватил номерок с твоим очерком. Как будто шестое чувство подсказывало: встречу тебя. Проработай внимательно. Не сейчас, а потом.

Я не удержался, с ходу «проработал» замечания Александра Васильевича. В очерке подчеркнуто его рукой одно техническое слово, которому я давал краткие объяснения, и они не совсем устроили моего приятеля — он набросал длинную резолюцию по всему полю газетной полосы. Оказывается, у одного слова нашлось множество оттенков.

— Теперь я знаю: у меня есть самый внимательный, дотошный читатель, — съязвил я.

— Почитываю… в свободное время, — добродушно, с ухмылкой отозвался он. — Только этого времени у меня почти нет. Вот неожиданно повезло: заболел — пять дней валялся дома. Ну, и прочитал твой очерк. Как не порадеть близкому человеку? — Он повернулся ко мне, уже всерьез дополнил: — Пиши, мил-человек, о людях. Люди — это все, как сказал один мыслитель…

Ему, черту белобрысому, одержимому Саше-конструктору (все друзья, знакомые так и зовут его), легко говорить: «Пиши о людях». Как-то я хотел написать о нем (мы часто встречались на космодроме, подолгу беседовали ночами, и я знаю, насколько интересна, своеобразна, поучительна его судьба, его путь в науку, его поиски), но он решительно воспротивился моей попытке. Не из лишней скромности. Высказал мне свои опасения: «Может получиться перекос. Невольно отделишь меня от товарищей, от коллектива. А я один что? Просто единица. Все мы делаем сообща, и все у нас общее. Если можешь, покажи коллективные поиски… Вот тогда и я встану на место». — «Неужели ты ничего не создал сам?» — не сдаваясь, допытывался я. «Сам — ничего, — отвечал он. — А вместе с коллективом — кое-какие системы для корабля. У нас, повторяю, совместные думания, поиски. Мы и мыслители, и исполнители — и «головы», и «руки» одновременно».

Однажды, в праздничный день, я увидел своего знакомого при «полном параде» — у него лауреатская медаль, ордена. «За что, Саша, получил?» — поинтересовался я. «За то же самое, о чем и говорил, — за свой вклад в общий котел», — ответил он. Я ухватился: «Значит, увидели этот вклад?» — «Увидели… как и у других, — уточнил он. — Не я один получил награды».

Вот тут и попробуй разобраться, что свое, а что общее, — все идет в общий «котел», в общие «системы». И никто не забыт — щедро отмечается творческий труд каждого.

Как прояснить некоторые понятия? Представляю, что такое коллективное действие. Не раз видел, как оно проявлялось на стартовой площадке. Тут сочетались усилия сотен людей, объединенных общей целью космического запуска. В сплаве — знания, опыт, воля, даже выдержка, оптимизм, мужество. Это действительно коллективный подвиг. Но есть еще и коллективное думание, подвиг мысли. Как оно выглядит, трудно представить, понять. Поэтому я и не воспользовался советом Александра Васильевича — показать коллективные поиски.

Машина развивала скорость. Куда едет Александр Васильевич? Спросил. Оказывается, нам не по пути. Он махнул рукой:

— Ладно, сделаем крюк, довезу тебя до места. Когда-нибудь оценишь, на что способен несносный шоферишка…

Только сейчас я заметил: у него нога в бинтах. Видимо, повредил или вывихнул где-то. Он ведь говорил, что пять дней валялся дома, я не придал этому значения. Но по виду его, да и по тому, как он ведет машину, не видно, что страдает.

— Мне повезло, — повторил Александр Васильевич. — Нога — пустяк, заживает. Но зато какие светлые были эти пять дней! Кто-то из больших ученых, кажется, Эйнштейн, советовал каждому человеку почаще садиться на скамейки, чтобы можно было поразмыслить, что-то обдумать… Вот я и воспользовался одной из таких скамеек. Раздумывал на полную катушку: никто не отрывал, не мешал. Жена с утра и до вечера на работе. Меня, кажется, осенили светлые мысли…

— Видишь, все-таки думал один, а не коллективно, — снова ухватился я за старый разговор. — И мысли осеняют одного…

— Все наоборот, — перебил меня Александр Васильевич. — Сегодня позвонили товарищи: у них тоже кое-что проклюнулось. Говорят, идеями у всех полна голова. Вот я и еду на свидание с ними. Проработаем все предложения, варианты. Конечно, до ночи хватит споров. И, возможно, ни к чему не придем. Вполне возможно. Тогда — долгая и упорная генерация идей. Может быть, останутся два-три варианта, измененные, дополненные. Вот они-то и составят основу. Только — основу. А потом — расчеты, документация. До металла еще далеко.

— Так обычно и рождаются новые идеи? — спросил я Александра Васильевича.

— Бывает и по-другому: из двух-трех десятков редких, интереснейших предложений (какими они кажутся вначале) не остается ни одного. В ходе массового обдумывания выясняется, что они «бредовые», основаны на неверных предположениях. И что же? Все начинается сначала.

— Частенько, значит, садитесь на скамейки?

— А как же, — подхватил Александр Васильевич, — прежде чем создать какую-то систему или прибор, продумываем сотни вариантов. Надо предусмотреть все случаи, чтобы автоматика не подвела, не вышла из строя. Все предусмотреть…

Объемным «все предусмотреть» он как бы укладывал в одно целое и сложнейшее — понятие — рождение идей, и годы напряженного труда, где кроме праздников немало и черновой, будничной работы, кропотливой, нелегкой, и точность, надежность, новизну детища конструкторов — космического корабля. Само собой, подразумевал и необычность дерзания людей своего фронта, идущих по целине. У них нет аналогии, они все время решают разные и новые, совсем необычные задачи. Нет похожих решений. Стало быть, и спрос только на новые, необычные идеи.

Отошло время прозрения одиночек, даже гениальных. Сила в коллективных поисках, в слитности, единении разносторонних талантов. Так учит, такой пример подает наша партия. Коллективное творчество — это прежде всего соединение, направленность на одну цель различных индивидуальностей, где каждый дополняет другого, выявляет себя и помогает всем вместе. Идеи, возникающие после общих поисков, обдумывания, всесторонней проработки и «взвешивания», становятся самыми надежными. Они уверенно находят дорогу. И сами люди в коллективе растут быстрее, становятся истинными творцами. Они не обезличивают свои индивидуальности. Ни в коем случае. Вот в чем глубинный смысл большого понятия: коллективное творчество.

Я вспоминаю: встречал ли раньше, в прошедшие годы столь наглядные примеры коллективного творчества? Да, видел отдельные проявления как ростки нового. Они росли, укреплялись в коллективах, а теперь выявились в полную силу. Видимо, наступило самое благодатное время для бурного прорастания нового. Прекрасные тенденции, заложенные в самом нашем общественном строе, можно сказать, решительно вышли наружу, любовно приняты, взяты «на вооружение» нашими творческими коллективами. Иначе говоря, как никогда, возросли связи человека с обществом, личности с коллективом. И этот ленинский завет стал прекрасной, многообещающей приметой нашего времени.

Почему-то мы часто связываем два понятия: коллективное творчество и космическое наступление. Вот здесь-то, в таких неприземленных сферах, ощутимо проявляется красота творческого содружества, совместных поисков, находок. Сотни, тысячи людей разных специальностей, коллективов сливают свои усилия, соединяют их в могучее русло. Это — высшая ступень содружества, общественных связей людей. Люди, участвующие в космическом штурме, связаны с самой передовой техникой, с самыми сложными, дерзновенными проблемами времени. У них передовая организация и методы труда. Они идут впереди нашего движения, впереди времени. Первопроходцы двадцатого века. Где же и проявиться вершинам коллективного творчества, как не среди людей крылатых, устремленных в высоты, в космические дали?

Вот какие мысли вызвал разговор с моим старым знакомым, конструктором Александром Васильевичем. Он сидел рядом со мной, спокойно покручивая баранку своего «Москвича», и, видно, не подозревал, о чем я думаю. Он не прерывал мои раздумья. А может, и его осенили какие-то идеи? Или разболелась нога, и ему не до разговоров?

— Саша, ты не рано оторвался от кровати? — спросил я.

— Врачи пронюхают — влетит, — заговорщически подмигнул он. — Но что делать, ребята ждут…

— Разве они не знают, что ты еще болен?

— Знают, конечно. И уговаривали полежать. Говорят, подождем. Но я-то знаю: они кипят, как на огне. Скорее надо проработать накопившиеся идеи. Без меня не могут. Может быть, у меня как раз те самые счастливые… подходящие, прогрессивные, что ли. Я не знаю, и они не знают. Обсудим, и будет видно.

— А что изменится, если обсудите, скажем, через три дня? Все-таки, думается, можно подождать…

— Многое изменится. Пропадут три дня. Сами пишете; «космическое наступление». А в наступлении каждый час что-то значит, — горячо и убежденно проговорил мой сосед.

Я понял: он не мог не поехать к товарищам, к коллективу. Не мог, хотя у него и нога перевязана, хотя, конечно, самочувствие далеко не такое блестящее, как можно заключить по внешнему виду. На заднем сиденье валялся костыль: выйдя из машины, он кое-как, превозмогая боль, поковыляет с помощью его по лестницам, коридорам. На обычном языке это называется самоотверженностью.

Но если взглянуть глубже, увидишь и нечто другое, более значительное — прежде всего обостренное чувство ответственности за свое большое дело и братскую солидарность с коллективом. Если надо, он поедет куда угодно, хоть на край света, пусть и болен — иначе не может. Дело — прежде всего. Космическим кораблям — жизнь без остатка. У одержимых такая жизнь.

Помню, как перед одним пуском я встретил его осунувшимся, побледневшим, с синими мешками под карими глазами. «Двое суток копались в системе. Что-то замыкает. Оказывается, сущий пустяк. Еще не спал», — объяснил он. Другой раз на моих глазах Александр Васильевич поспорил с одним ученым — он предлагал какие-то поправки, тот — отклонял. Конструктор не унимался, доказывал ретиво, упорно, до пота на лице. Они разошлись, каждый при своем мнении. К вечеру опять сошлись. Конструктор достал бумагу — заключение, где были подписи десятка людей. Тогда ученый сдался. Чувство ответственности не позволило Александру Васильевичу отступить как в первом, так и во втором случае. Это поведение для него естественно, привычно, повседневно. Это — обычная его норма жизни. Так же, как и братство с товарищами по делу, с коллективом.

У каждого времени, даже года, есть свои особенности, свои песни. Они не рождаются вдруг, на голом месте, а вытекают из процессов нашего социалистического развития, из всего хорошего, прекрасного в нашей жизни. Созрев по-новому, звучат в полный голос. Песни нашего времени — в коллективном творчестве людей, в братском содружестве, в повышенном чувстве ответственности за свое прекрасное дело. Не это ли рождает и чудеса нашего времени — спутники, лунники, космические корабли?