ЧИСЛИЛСЯ В СПИСКАХ ПОГИБШИХ

ЧИСЛИЛСЯ В СПИСКАХ ПОГИБШИХ

— Бабич Петр Владимирович!

Услышав свою фамилию, он немного растерялся, чуть замешкался. Рядом сидевший товарищ коснулся рукой его плеча.

— Иди, тебя вызывают.

Тогда он поднялся, подобрался весь, как в молодые годы на построениях, когда приезжало в их аварийно-спасательный отряд флотское начальство, и зашагал по широкому проходу между рядами кресел. Высокий, плечистый, на лацкане темного «парадного» пиджака — орден Отечественной войны первой степени. В такт шагам позвякивают медали.

Остановился перед Председателем Президиума Верховного Совета Молдавии, который с нескрываемым интересом разглядывал его.

— Поздравляю, Петр Владимирович, с наградой.

Председатель Президиума Верховного Совета подал ему плоскую коробочку с орденом Трудового Красного Знамени и орденскую книжку в коленкоровой обложке. Затем крепко пожал широкую жесткую ладонь.

— Спасибо, — вполголоса произнес Петр Владимирович. И тут же громко, по-флотски: — Служу Советскому Союзу!

В зале зааплодировали. А Председатель Президиума Верховного Совета с мягкой улыбкой сказал:

— Хорошо служите. Такими, как вы, Родина гордится.

Он помог Бабичу прикрепить к пиджаку орден.

Уже опустившись в кресло возле окна и смущенно отвечая на поздравления рядом сидящих товарищей, Петр Владимирович никак не мог унять волнения. На его крупном с правильными чертами лице выступил румянец, в ушах шумело, словно он побывал под водой на большой глубине, и все звуки доходили до него как сквозь плотную, ватную перегородку. Так бывало с ним в те давние времена службы в аварийно-спасательном отряде. Ему, главному боцману отряда, не раз приходилось облачаться в доспехи водолаза…

Хотя от здания Президиума Верховного Совета до квартиры был путь неблизкий, он решил пройтись пешком. Погода стояла теплая, солнечная, как обычно бывает в Кишиневе весной. Деревья в скверах и во дворах сверкали свежей зеленью, уже цвели вишни и яблони. Бело-розовая кипень соцветий делала все вокруг праздничным и нарядным.

Петр Владимирович присел на скамейке возле памятника Котовскому. Легендарный комбриг в этот предвечерний час, казалось, легко гарцевал на своем тонконогом скакуне по широкому кишиневскому бульвару.

«Интересно, как выглядит тот памятник в Петропавловске на Камчатке? — внезапно подумал Бабич. — Далековато, а то бы съездил!»

Мальчишки, пробегавшие веселыми стайками по бульвару, с любопытством поглядывали на его новенький орден. Откуда было им знать, что у этого, с виду не очень приметного человека совсем необычная биография, что четверть века назад он значился в списке геройски павших в бою бойцов. Что, наконец, его и четырех друзей-побратимов назовут «пятеркой бессмертных» и их имена высекут на граните…

И вот через двадцать пять лет после бессмертия к меднику-вулканизаторщику механических мастерских СУМ-7 Петру Владимировичу Бабичу пришла новая — земная слава.

Если бы характеристики сочиняли поэты, простые фразы о жизни человека звучали бы, наверное, вдохновенно. Но у начальников Бабича не было времени задумываться над красотами литературного стиля. Обремененные многочисленными и весьма прозаическими заботами, они писали предельно лаконично и весьма точно.

Вот как характеризовал Петра Владимировича начальник участка: «За время работы он показал себя знающим, дисциплинированным тружеником, пользуется уважением в коллективе, за добросовестное отношение к работе и хорошую трудовую дисциплину награждался почетными грамотами и денежными премиями, ему присвоено звание „Мастер — золотые руки“».

Что ж, суховато. И не без шаблонных канцелярских оборотов. Но уж таков стиль этих весьма нужных бумаг… Да дело вовсе не в стиле! Прочитав подобную характеристику, сразу проникаешься уверенностью, что медник-вулканизаторщик Бабич — человек на производстве уважаемый, что профессию свою любит и владеет ею отменно, что у бывшего тихоокеанского боцмана руки по-прежнему золотые…

…Итак, пахло весной, а Петр Владимирович Бабич шагал по кишиневскому бульвару.

Дома его уже заждалась жена. Она бросилась к нему сразу, едва он переступил порог. Ласково погладила тонкими пальцами гладкую эмаль ордена.

— Красивый…

Смахнула украдкой непрошеную слезу с повлажневших глаз, засуетилась, чтоб скрыть волнение.

— Садись к столу, Петрусь. Отпразднуем такое событие!

— Может, соседей позвать? — предложил он.

— Нет, лучше посидим вдвоем. Жаль, мальчишек наших нет сегодня с нами…

Он и сам об этом подумал. Все четверо сыновей служат в армии. Старший, Володя, лейтенант, летчик; Митя, Костик и Анатолий через полгода демобилизуются. Были парни дома, ворчал, бывало: «Шум-гам, отдохнуть нельзя». А улетели орлята из родного гнезда, и сразу стало непривычно тихо, как-то неуютно. С ними сейчас бы и песни под гитару, и танцы, и шутки, и подначки… Э, да что о том говорить…

Владимир, тот обещал приехать с молодой женой. Охота познакомиться с невесткой, поглядеть, какая она. Сыновья-то у Бабичей все как на подбор — рослые, красивые. Да и сам Петр Владимирович в молодые годы был видным парнем: темноволосый, с пышными, лихо закрученными усами, крутой мускулистой грудью. Бывало, едва появятся с Сашей Водыниным в парке «Сопка любви», прозванном так каким-то досужим петропавловским шутником, девушки сразу обращают на них внимание.

Познакомились они на танцах. Водынин был года на два старше Петра и полюбился ему за веселый характер.

А потом началась война с японцами. Курилы, остров Шумшу, затерявшийся в просторах Охотского моря…

Эх, Саша, Саша… Кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы не те проклятые японские танки у поворота дороги?! Вдавила его в каменистый грунт Шумшу многотонная громада взорванного им же танка…

— Ты о чем задумался, Петрусь?

Бабич встрепенулся, окинул отрешенным взглядом жену, уставленный закусками стол. Да, не дожил Саша до этого дня. Александр Водынин. Старший сержант Иван Кобзарь, матрос Михаил Власенко, сержант Рында, побратимы, ставшие легендой. Вечная память вам и слава…

Четверть века назад их было пятеро — пятеро «бессмертных». И Петра Владимировича считали погребенным в той братской могиле на Курилах. А он, чудом уцелевший, узнал об этом только через 25 лет.

Ему больше пятидесяти. А сколько пережито… Но об этом сейчас не надо. Сегодня радостный день. Орден вот вручили за добрую работу в восьмой пятилетке. Это второй орден. Первый — за тот взорванный танк.

Тогда, на Шумшу, ему было чуть больше двадцати. И носил он у самого сердца комсомольский билет, странички которого слиплись потом от крови…

В своем заявлении в партию он писал: «Прошу принять меня в члены КПСС, так как хочу быть в первых рядах строителей коммунизма». Да, он всегда был в первых рядах. И там, на Курилах, и потом, на целинных землях Алтая, и теперь, в ремонтных мастерских СУМ-7.

Он приходит туда, в мастерские, каждое утро. И не подумаешь, что нет у него почти ни одной косточки целой, что в непогоду ноют поломанные «шпангоуты» (как в шутку по-флотски называют ребра), что после контузии плохо видит один глаз.

— Петя, привет, — встречают его друзья-одногодки.

— Здравствуйте, Петр Владимирович, — уважительно говорят молодые.

Он приветливо кивает своей крупной головой и направляется к рабочему месту. А дел у него хватает, успевай только поворачиваться. Ремонт радиаторов и тормозных систем, заливка шатунов компрессоров. Да мало ли что за день приходится делать! Вулканизация автомобильных покрышек, кабелей башенных кранов — тоже его работа. Крупные, прокопченные на огне руки Петра Владимировича с короткими твердыми, как жесть, ногтями действуют быстро и слаженно. Неуловимым движением тыльной стороны ладони он сдвигает шапку на затылок, обнажая высокий, в глубоких продольных морщинах лоб. Работа распаляет его. Как и всякому мастеровому человеку, работа кажется ему исполненной самого высокого значения…

Когда на собрании, где принимали Петра Владимировича в партию, зачитывали рекомендации, он сидел, смущенно опустив глаза. Скромному и застенчивому от природы, ему неловко было слушать в присутствии множества людей столь лестные слова в свой адрес. А секретарь партбюро читал:

«За время работы в СУМ-7 товарищ Бабич П. В. проявил себя добросовестным, инициативным рабочим. Неоднократно избирался в состав постройкома, где вел большую общественную работу, в настоящее время является председателем цехкома механических мастерских.

Зная заслуги Бабича П. В. в Великой Отечественной войне и сопоставляя их с работой на производстве, можно сказать одно: целиком и полностью предан делу партии и народа. Считаю, что тов. Бабич Петр Владимирович с честью оправдает звание коммуниста…»

— Кто за прием в члены КПСС товарища Бабича? — спросил председательствующий. — Прошу голосовать.

И подвел итог голосованию:

— Единогласно.

Тогда, на собрании, его попросили рассказать о себе, и он и не сразу нашелся, с чего начать.

— Родился в тысяча девятьсот двадцать втором году на Дальнем Востоке. Работал на шахте. Потом в сорок первом году призвали в армию. Служил на Тихоокеанском флоте. Участвовал в боях с Японией. Был на целине. По болезни переехал в Молдавию. С тех пор работаю в нашей конторе медником-вулканизаторщиком. Вот, вроде, и все…

Далеко на Западе громыхала война с фашистской Германией. Молодые, крепкие парни, они рвались на фронт, но им разъясняли:

— Командование знает, кому где службу нести. Японские самураи спят и видят, чтобы мы дальневосточную границу ослабили. Хотят в спину нам ударить. Так что будьте всегда наготове. Придет и ваш черед.

…Аварийно-спасательный отряд нес свою нелегкую и очень нужную Родине службу.

Старшина 2 статьи Петр Бабич был главным боцманом отряда. Высокий, крупнолицый, с большими крупными руками, в которых так и играла шальная сила, сновал он целыми днями от здания, в котором дислоцировался штаб отряда, до базы, «пробивал» то новое оборудование, то краску, чтобы навести глянец на проворные спасательные боты, которым крепко досталось при очередном выходе в море.

Случалось, и сам выходил в море. Облачался в водолазный костюм, лез в воду заделывать пробоину.

И вот война с японскими империалистами. Аварийно-спасательный отряд в боевых действиях прямого участия не принимал, что немало огорчало Петра Бабича. Но служба есть служба, и надо выполнять что приказано. Эту истину старшина 2 статьи Бабич усвоил хорошо.

9 августа, как обычно, боцманская дудка сыграла подъем ровно в шесть ноль-ноль. Потом все пошло своим чередом.

Физзарядка, умывание, подъем флага.

В штабе Петр Владимирович узнал новость. Штаб флота распорядился выделить 40 человек из аварийно-спасательного отряда в морской батальон, который примет участие в десанте на остров Шумшу.

Шумшу!.. Кто в Петропавловске-на-Камчатке не слышал об этом острове — крайней северной точке Курильской гряды? На политзанятиях морякам говорили, что японцы когда-то незаконно захватили Шумшу и превратили его в свою крепость. Опоясали сопки сетью железобетонных укрытий, связанных между собой подземными ходами…

Итак, 40 человек. Список, где Бабича, конечно же, не было. Главный боцман в отряде незаменимая фигура.

По совести говоря, Петр любил свою специальность, чувствовал, что делает нужное, полезное дело. Правда, уставал: ни одной минуты свободного времени, все на бегу, в хлопотах. Зато интересно! Сегодня впервые он пожалел, что стал главным боцманом. И только из-за того, что очень хотелось пойти в десант. Даже старшина 2 статьи Ращупкин, которому уже перевалило за тридцать (возраст, по мнению Петра в то время, весьма преклонный), у которого семья, пятеро детей, и тот в списке.

И Петр Владимирович принял решение. Пришел к командиру отряда капитану 2 ранга Недоткину, вскинул к бескозырке руку.

— Товарищ командир, разрешите в десант? Вместо Ращупкина…

У командира было дел по горло. Отрешенным взглядом он скользнул по высокой фигуре моряка и жестко отрезал:

— Кто назначен, тот и пойдет.

Бабич понимал, что уговаривать бесполезно. Поэтому четко, по-уставному повернулся и — за порог штаба. А там сразу к начальнику строевой части, составлявшему предварительный список. Тот выслушал и сказал:

— Сам не могу включить. Пойдем к командиру.

Петр Владимирович замялся — ведь он уже был у него. Начальник строевой оказался догадливым человеком.

— Что, старшина, получил поворот от ворот?

— Было такое.

— Пошли. Сделаем еще одну попытку.

Даже теперь, много лет спустя, Бабич так и не понимает, что побудило тогда начальника строевой части оторваться от неотложных дел и пойти ходатайствовать за него. Уж таким он отзывчивым, наверное, был, сумел понять состояние старшины.

Недоткин опять поднял на главного боцмана усталые, покрасневшие от бессонницы глаза, задержал взгляд на лихо закрученных кверху усах, почему-то хмыкнул и весьма доброжелательно спросил:

— Ну, зачем снова пожаловал, старшина?

Бабич, как ему тогда показалось, начал обстоятельно излагать доводы:

— Первое, значит… Ращупкин из запаса, пожилой человек.

— Ему, между прочим, тридцать три года, — усмехнулся командир. — На пять лет моложе меня. Значит, я по твоим понятиям, боцман, вообще глубокий старец?

Петр растерялся и умолк.

— Ладно, старшина, продолжай. Только покороче, — поторопил командир.

— Детей у Ращупкина — пятеро. Я же человек холостой, вырос без матери, плакать по мне, в случае чего, некому…

Недоткин резко встал.

— Ну, ты мне тут похороны не устраивай! Холостой, женатый… Какую карусель развел! А насчет отправки — ладно, будь по-твоему. Можешь идти. — И уже в спину Бабичу крикнул:

— Назад-то живым возвращайся, холостяк!

Наверное, болью и гордостью отдалось в сердце капитана 2 ранга Недоткина известие о подвиге «пятерых бессмертных». Может быть, с грустью подумал он: «Не выполнил моего наказа холостяк Бабич. Не вернулся живым назад…» Ведь он не знал, что Петр Владимирович остался жив.

…Никогда раньше не знал бессонницы Бабич. А последнее время что-то плохо стал спать. То ли старые раны беспокоят, то ли возраст такой, когда воспоминания о давнем, пережитом, ворочаются в тебе, как застрявшие у самого сердца осколки.

Лежит, уставившись широко раскрытыми глазами в темноту, и плывут перед ним, как на экране, будто кадры давно виденного фильма, события восемнадцатого дня, августа 1945 года…

…Петр достиг подножия высоты вместе с Анатолием Ударцовым, Николаем Кондрашиным и Николаем Согуновым. Там же сосредоточились и другие десантники.

Метрах в тридцати-тридцати пяти от них в наспех выдолбленном окопчике лежал замполит батальона морской пехоты первого броска Аполлон Павлович Перм, с которым Петру не раз приходилось встречаться. Этот спокойный, немногословный человек своим мужеством и личной храбростью завоевал уважение бойцов. Вот и сейчас он поднялся, чуть пригнувшись, направился к группе воинов, среди которых был Петр Бабич. Японские пули поднимали фонтанчиками пыль вокруг него, высекали искры из гранитных валунов.

Матросы, затаив дыхание, следили за его перебежкой. Наконец, тяжело отдуваясь, Аполлон Павлович упал рядом с Бабичем. По покрасневшему лицу замполита струйками стекал пот, но глубоко сидевшие глаза искрились веселым блеском.

— Ну, как вы тут? А на обратных скатах высоты японцы накапливают танки… Будьте внимательны! Любой ценой надо сдержать натиск противника, не пропустить машины в тыл нашим подразделениям.

Перм внимательно оглядел суровые лица моряков, хорошо понимавших, какая ответственность за судьбу десанта ложится на них.

— Умрем, а врага не пропустим, — эти слова прозвучали, как клятва.

— Зачем же умирать? — строго произнес замполит. — Надо врага одолеть, а самим уцелеть!

Перебегая от валуна к валуну, Перм скрылся вдали. Он торопился на другой фланг батальона, где тоже осложнялась обстановка.

Рукопашная схватка с японцами была короткой, ожесточенной. Едва Бабич вдруг увидел перед собой низкорослого самурая с оскаленным ртом, он машинально вскинул автомат. Но тут же понял, что стрелять нельзя — попадешь в своих. Тогда ухватил автомат за ствол, чтобы ударить, как палицей, прикладом. И в тоже мгновение почувствовал острую боль: другой японец со всего размаха ткнул его в бедро широким, как нож, штыком. Японец намеревался ткнуть еще раз, уже в упавшего старшину, но тут жизнь Бабичу спас Толя Ударцов: опередил врага, застрелив его в упор.

Рана в бедре оказалась несерьезной. Петр сам потуже забинтовал ее и пошел догонять матросов. У одного из валунов его окликнул замполит, который что-то быстро писал на листках из ученической тетради, положив на колено полевую сумку.

— Дело у меня к тебе, старшина. Ты покури, пока я тут дописываю. — Почерк у него был четкий, аккуратный.

«Лучше, чем у нашего школьного учителя», — уважительно подумал Бабич. И тут же усмехнулся своему сравнению. Учитель, старенький, с седенькой бородкой, совсем не походил на рослого, крепкого заместителя командира морского батальона.

«Что это, интересно, за задание он мне придумал? Рота вон куда ушла… Опять залегли! Самураи, никак, из орудий ударили? И пулеметы секут…»

Над валуном, где примостились Перм и Бабич, со злым свистом проносились пули. Петр, чтобы доказать свою неустрашимость, поднялся в полный рост, но Аполлон Павлович тут же дернул его за штанину.

— А ну садись. Нечего зря рисковать, понял?

— Понял…

— То-то же.

Кончил он писать, сложил вместе листки и обернул их газетой.

— Конверта нет, — посетовал замполит. — Да ладно, так сойдет. От тебя секретов нет, а враги, надеюсь, не прочтут. Смотри, старшина, чтоб мое донесение обязательно попало в штаб!

Бабич бережно принял из рук замполита донесение и спрятал его во внутренний карман фланелевки, туда же, где лежал комсомольский билет. Для надежности пристегнул английской булавкой.

Перм предупредил его:

— Японцы кое-где просочились через наши боевые порядки, так ты не напорись на них. Будь осторожен. Запомнил, где высаживались с кораблей?

— Помню!

— Не заплутаешь?

— Нет. Вон он, берег.

Хотя до берега было вроде бы рукой подать, и задание, данное старшине Бабичу заместителем командира, казалось пустяковым, вскоре Петр понял всю его ответственность. Едва пробежал он полсотни шагов, как море исчезло за поросшими кустарником пологими холмиками и тяжелыми валунами.

Рвались мины. Осколки тысячами невидимых плетей секли воздух. Петру приходилось всем своим большим телом вжиматься в твердую, как палубная броня, землю. В короткие интервалы между обстрелом он стремительно бежал в ту сторону, где по его расчетам, находился берег.

Неожиданно обстрел прекратился. Лишь где-то далеко продолжали глухо рваться тяжелые снаряды. Даже пулеметная и автоматная пальба умолкла.

Эта тишина пугала. Бабич притаился в кустарнике, огляделся. Земля вокруг вся, как в оспинах, в неглубоких воронках от мин. Кустарник посечен. Даже валуны в отметинах. Он уже собирался идти дальше, но вдруг услышал чужую речь.

«Никак, японцы?» — мелькнула тревожная мысль у Петра. Он даже приложил руку к тому месту, где спрятал донесение замполита.

Скоро он их увидел. Группа японских солдат — семь человек. Шли осторожно, цепочкой, винтовки с широкими штыками наперевес. У переднего на погонах были какие-то нашивки. За плечами у всех — ранцы.

Так вот они какие, самураи! Простое человеческое любопытство овладело Бабичем, который столько слышал о них, а видел вблизи впервые. Вовсе ничего в них нет необыкновенного. Маленькие, тщедушные, у четырех из семи на переносице очки в металлической оправе.

«Хлюпики, — пренебрежительно подумал он. — А что, если резануть их из автомата? Одной длинной очередью всех уложить…»

Он уже поднял свой автомат. Но японцы оказались не так просты, как ему показалось на первый взгляд. То ли Бабич был недостаточно ловок, и когда вскидывал автомат, хрустнул сломанной веткой, то ли у японцев были, что называется, «ушки на макушке». Во всяком случае, они в одно мгновение исчезли, как в воду канули.

Вот тут-то Петру стало не по себе. Подобраться к нему вплотную ничего не стоит, тем более, что вокруг него кустарник и валуны. Он, конечно, живым им в руки не дастся. Но утешение это малое. Ведь донесение может попасть к врагам! Бабич весь сжался, как тугая пружина, одним рывком выхватил из чехла гранату и метнул ее туда, где только что исчезли японцы. Взрыв. И сразу истошный крик, стоны. Значит, не зря бросал…

Петр вскочил, отбежав метров пятнадцать в сторону, упал за валуном. И как раз вовремя, потому что там, где он только что был, одна за другой стали рваться гранаты. Воспользовавшись поднятым шумом — взрывы, трескотня винтовочных выстрелов, сделал еще одну перебежку. Петр почти свалился в одиночный окоп, на дне которого валялись стреляные автоматные гильзы и куски окровавленного бинта.

«Кто-то из наших ребят здесь оборону держал, — догадался Бабич. — Теперь мне эта позиция вполне пригодится».

П. В. Бабич

Он-то понимал, что засиживаться ему в окопе никак нельзя. Кто знает, сколько японцев просочилось через боевые порядки батальона… Но и бежать напролом к берегу тоже опасно. Из-за любого куста могут свалить меткой пулей или гранатой. Одна надежда, что японцы не заметили, куда он исчез.

Но они хоть и носили очки, а были глазастыми — выследили. Едва Петр высунулся из окопа, по нему открыли огонь. К счастью, ни одна пуля его не задела.

«Сколько же их осталось? — размышлял Бабич. — Одного или двух я наверняка уложил гранатой. Если осталось человек пять, это не так много». Он даже обрадовался такой арифметике. Главное, не паниковать, действовать спокойно и осмотрительно.

Брошенная японцами граната разорвалась у самого бруствера. Правда, Бабичу она никакого вреда не принесла, но все же заставила насторожиться. Он успел заметить, откуда в него бросили, и тут же сам, в свою очередь, метнул туда гранату.

Результат он узнал по стонам, которые донеслись до него. На миг забыл об осторожности, и тут же будто вихрем с головы сорвало бескозырку. Он поднял ее со дна окопа — пуля вырвала клок материи возле самой звездочки — и снова надвинул на лоб. Стрелял Петр короткими очередями, хотя цели на видел, только знал, что она где-то совсем близко. Нельзя допустить, чтобы враги подползли к окопу. Тогда спасения не будет.

Он потерял счет времени. Казалось, прошла целая вечность, как замполит вручил ему донесение.

«Надо пробиваться. От сидения в этом окопе толку мало». Выложил две оставшиеся гранаты, вставил в автомат полный диск и приготовился рвать кольцо. В тот же момент вблизи застрочили автоматы, стали рваться снаряды. Послышалось такое знакомое и родное «ура».

Позднее Петр узнал, что замполита обеспокоила стрельба в тылу наших подразделений.

«Не Бабич ли напоролся на вражескую засаду»? — встревожился он и послал группу моряков на выручку.

Вот так и появился перед Петром Власенко.

— Не плохо ты здесь устроился. — Власенко разглядывал окоп, в котором принял бой Петр. — Трех самураев уложил, а четверо подползли к тебе довольно близко. Должно быть, хотели взять тебя живым.

— Спасибо, братки, что выручили! — поблагодарил Петр подоспевших на помощь матросов. — Ну, я в штаб.

Он добрался туда без происшествий. Если не считать того, что дважды попадал под сильный артиллерийский налет. Враги били по прибрежной полосе из орудий и минометов, мешали высадке новых сил на остров Шумшу.

Бабич вручил в штабе пакет и поспешил обратно, в свое подразделение.

А что было потом?.. Потом их осталось пятеро у поворота дороги. Сашу Водынина они с Михаилом Власенко принесли на плащ-палатке. Петр сам едва передвигался, тяжело волоча раненую ногу. На перевязанной руке Рынды сквозь бинты сочилась кровь. Один Иван Кобзырь из всех пятерых был пока в порядке…

За окном резко заскрежетала тормозами грузовая машина, так что Петр Владимирович даже вздрогнул. Как тогда танки… Надо было прорваться по узкой дороге; справа отвесная, как стена, скалистая высота, слева — болото. Все это на пути пятерых советских моряков.

Рокот танковых моторов нарастал, приближался. Десантники еще не знали, сколько бронированных машин приближается к их рубежу. Но сколько бы их ни было, они представляли весьма грозную опасность для советских воинов. Что можно противопоставить железному зверю, изрыгающему из пасти огонь? Не только «сорокапятки», как называли фронтовики 45-миллиметровое орудие, даже обыкновенного противотанкового ружья у них не было. И в самом начале боя понесли большие потери. А тех, что остались в строю, комбат сосредоточил на другом фланге, где тоже ожидали танковой атаки японцев.

Видимо, уже в последний момент самураи перебросили сюда несколько танков. Но сколько их было точно, ни Бабич, ни Кобзарь, ни раненый Водынин, не знали.

«Любой ценой не пропустить танки,» — припомнились Бабичу слова замполита. Он оглядел свой боезапас: несколько гранат, два запасных диска для автомата, десантный нож на поясе. «Вооружен до зубов! — иронически усмехнулся про себя Петр. — Да и у других тоже не густо. Гранат маловато, — с сожалением подумал он. — Танки пулями не остановишь. А надо… любой ценой».

У лейтенанта Водынина лихорадочно блестели глаза. Даже раненый, истекающий кровью, будучи не в состоянии самостоятельно подняться на ноги, он оставался командиром, ответственным за выполнение боевой задачи. И не случайно взгляды всех бойцов были обращены на него. А танки, между тем, приближались. Уже первая машина показалась из-за поворота.

— Рвутся к дороге… Вяжите гранаты по нескольку штук, — задвигал побелевшими губами Водынин.

Они вытащили из рюкзаков шнурки, стали делать связки.

И вот танки вынырнули из плотного, как вата, тумана совсем рядом. Тогда-то, крепко прижимая к животу мину, Водынин бросился с насыпи прямо под гусеницы переднего танка…

К другой машине направился Кобзарь. Его ранили прежде, чем он успел бросить связку гранат. И все-таки гранаты сделали свое дело: танк, наехав на раненого воина, тут же окутался дымом, застыл на месте.

И почти одновременно перемахнул через бугор Власенко. Он был страшен в своем гневе, с зажатой в правой руке связкой. И снова — взрыв!

Следующий танк полз по самому краю трясины. Бабич, превозмогая жгучую боль в бедре и слабость, приподнялся, швырнул гранату. Но танк сделал резкий разворот, тяжело ударил его гусеницами и вместе с вывороченным пластом вязкой земли отшвырнул в сторону.

…Очнулся он на седьмые сутки в госпитале — контузия, сломаны ребра, вывихнута нога. Как цел остался, не знал. Предполагал, что спасла мягкая болотистая почва.

Не слышал Петр Бабич, с какой болью и горечью обращался к морякам-десантникам Аполлон Павлович Перм, замполит.

— Вы сдержали свою клятву! Ваша воля, ваша вера воинскому долгу, ваши юные сердца оказались сильнее, крепче вражеской стали! Вы не могли поступить иначе. Если бы вы не взорвали эти танки, не остановили их на этом рубеже, под угрозой оказалась бы вся десантная операция. Во всяком случае, ценой своей жизни вы спасли десятки, а может быть, сотни жизней своих товарищей.

Ничего этого Бабич не слышал… Ему рассказали обо всем позднее…

Как-то в воскресенье Бабич собрался было на почту отправить письма сыновьям. Жены дома не было: ушла то ли на базар, то ли в магазин. И вдруг звонок. Он пошел к дверям, удивляясь: «Неужели так быстро вернулась?»

На пороге стояла стайка ребят: девчушки и мальчишки.

— Мы к вам, Петр Владимирович, — сказала бойкая, чернявая девочка и протянула большой букет цветов.

Он пригласил их в квартиру, смущенный, растерянный. Букет положил на стол.

— Давайте я поставлю цветы в воду, — предложила все та же девочка. Схватила со стола вазу, побежала на кухню, набрала воды, поставила в нее букет.

— Спасибо, ребята, — наконец, пересилив волнение, произнес Бабич.

— Петр Владимирович, пионеры нашей школы приглашают вас прийти сегодня вечером на сбор дружины. Расскажите нам о своих товарищах, о себе. Про японские танки…

Когда они ушли, он еще долго стоял возле вазы с цветами. Наверное, такие цветы приносят и к тому памятнику в Петропавловске-на Камчатке, на котором высечено и его имя…