Ветотдел

13 июля 1957 года я был в Оргкомитете по восстановлению ЧИАССР. Меня направили в Областное сельхозуправление. Вчерашнего школяра сразу же назначили старшим ветеринарным врачом ветотдела республики! Мне было неловко: помнил худо-бедно теорию (хотя учился на «отлично»), не знал, с какой стороны подходить к корове, но никогда не приходилось работать по специальности. Разве что на производственной практике. Терзал себя вопросом: ну, и о чем ты будешь говорить с опытными врачами от имени республиканского Ветеринарного отдела – ведь на местах, наверняка, «окопались» зубры ветеринарии?

Встретили меня в ветотделе, мягко сказать, прохладно. Неприятие шло с самого верха – от начальника отдела Петра Дерипаско. Он показал мне рабочее место. Рядом располагался стол верзилы Анпилова – скорее типичного баскетболиста, чем ветврача! Здесь же работали «матерые» профессионалы: Ковалев и Дмитриевский. Это они помогли мне найти себя в ветеринарии. Ковалев работал в должности с 1930 года (начинал, значит, за два года до моего рождения!). Дмитриевский – шаржист и весельчак, тоже был не молод.

– Дмитриевский Леонид вечно пьяный и небрит! – шутил он, когда выпивал. А выпивал он очень редко, можно даже сказать, что не пил, был трезвенник. Или вот еще из его нетленок: «Всякие Танги-Чу, Рошни-Чу, Чу-Чу-Чу – не хочу!». Не боялся, язвил Дмитриевский и на политические темы.

– Отдали море, пышки и вино, забрали горы, шишки и Ведено! – в этой шутке была горечь чеченцев по поводу национальной политики партии и правительства, которые передали наш Кизляр вкупе с благодатным районом Прикаспия Дагестану, а взамен отдали ЧИАССР Ведено. Более 60 % плодородных земель отняли от Чечни, включая и Сунженский район, якобы взамен Пригородного, изъятого и переданного под юрисдикцию Осетии. Об этой политике разорения этноса нохчи подробно написал в своих «Записках» (1991 г.) сам проводник этой жестокой политики царизма на Кавказе генерал А. П. Ермолов. Россия всегда питала к чеченцам не материнские чувства. Но об этом впереди.

Ровно через месяц работы в ветотделе, 13 августа 1957 года, я подал в отдел кадров заявление с просьбой направить меня на работу по специальности в самое сложное и бедное хозяйство республики. Хотелось работать, а не руководить, контролировать. Попал в село Колхозное (ныне Аргун), от которого к тому времени осталось только название – варяги-ворюги буквально разграбили его. Унесли все ценное и дорогое, оставив нам только хлам по принципу: «На тебе убоже, чего мене не гоже!» Хлам, разруху да бюсты и памятники идолов своих и кумиров – Ленина, Сталина и Ермолова. Словно нам в назидание, оставили. Чтобы мы помнили узурпаторов своих.

Что ж, помним и никогда не забудем…

Бывший директор первой чеченской (названной без сути) МТС Глотов Петр Никитович, казак урожденный, стал руководить создаваемым на этой базе совхозом «Шалинский». Район назывался Междуреченским – стал Шалинским. А в селе Шали был центр совхоза Джалка. Он отвечал своему названию.

– Не Джалка, а жалко, – шутили мы. Нищим был совхоз. Причем под носом у партийных боссов, сумасбродов.

Глотов руководил МТС с первых дней коллективизации – с 1929 года. И только когда я стал директором, дела совхоза резко пошли в гору. Как-то он, уже далеко не молодой, приехал на попутках за 100 километров из Карабулака.

– Ну, как дела? – спросил Петр Никитович.

– По-разному, – сухо ответствовал я, прекрасно зная, что Глотов не будет делить со мной радость моих успехов. – Выбрались, наконец, из пропасти. И поднимаемся потихоньку в гору. Жаль только, что казаки, ваши ставленники, почти все сбежали.

Это была правда. Казаки, которые приехали сюда вместе с Глотовым, действительно, бросили свои места, чеченские дома и ушли восвояси. Надменные, заносчивые, они не могли смириться с тем, что руководить ими будет ненавистный им чеченец. К тому же я был для них, как кость в горле: требовал, контролировал, отчитывал. И даже их покровителей из РК партии нет-нет да отшивал. Спасибо, первый секретарь Обкома партии Титов Ф. Е. всячески меня поддерживал. Он насквозь всех видел и запросто мог отличить, когда кто-то из казаков жаловался на меня, какие в том чувства играют, национальные (точнее, нацистские) или же профессиональные.

Долго проговорили мы с Глотовым в тот день. А потом он вдруг склонил голову к столу и заплакал. Навзрыд. Я опешил. Не знаю, что это с ним. То ли от обиды плачет, что после него совхоз преобразился. То ли из-за того, что в душе взыграли опять же национальные чувства. Чего греха таить, Глотов, как и многие его соплеменники, противился возвращению чеченцев на Родину и потому не мог принять моих успехов. Вот так всегда. Враги наши злобствуют извечно, а мы им назло и, переступая через их «Я», идем вперед. И нас никому не остановить на этом высоконравственном пути, хотя и неимоверно трудном. Это о нас сказал В. В. Путин, Президент России: «Такой народ невозможно не уважать и запугать!» Нам дорога такая оценка, потому что – это правда. И потому, что никогда до Путина ни один правитель не приветствовал чеченцев такими искренними словами. Это и есть признание чести и достоинства этноса нохчи. А по большому счету, Президент РФ не нас восславил, а утер нос злобствующим в своей ненависти к нам многим депутатам Госдумы и прочим национал-шовинистам…

Когда я был ветврачом в совхозе «Шалинский», не было даже обычной бумаги для ведения документации. Все канцелярские принадлежности я приобрел за свои деньги. А о лекарствах и инструментах, необходимых для работы ветврача, и говорить нечего. Ходил, выпрашивал на ветеринарных участках. На мои просьбы у Глотова был дежурный ответ:

– Май выдержку, пчелы гудуть, а меду немае! – это означало, нет денег на счету.

Все приходилось создавать с нуля – никакого базиса ветслужбы. Все или унесли, или ничего не было вообще. Стоит ли удивляться тому, что не было и специалистов? Нашел я двоих санитаров-самоучек: Малеева А. и Зайцева П. На обоих – две ноги и два протеза. С войны инвалидами вернулись. Но были очень смышленые, напористые и обязательные в работе. Просто умницы! Вот вместе с ними мы и создали ветеринарную службу совхоза. Втроем мотались на двуколках – так назывались бедарки, запряженные одной старой клячей, – по совхозу. Неоценимую помощь оказал нам Сулумов Абдурахман из Новых Атагов. Набожный и такой же старательный в работе, он в районном ветпункте обслуживал сразу три села: Новые Атаги, Чири-Юрт и Дубай-Юрт. И нам помогал.

Но мы упорно создавали условия более-менее сносные для работы. Во всех животноведческих помещениях создали аптечки, типа походной «скорой помощи». Мои помощники старались, не считаясь со временем и трудностями, – военная закалка сказалась.

Но были у некоторых и слабости. Малеев, например, не мог проехать мимо чайной. Даже лошадь приучил останавливаться у дерева на углу, у закусочной. Бросит в бедарке вожжи, идет завтракать. Ясное дело, что завтрак у него не в «сухомятку». Возвращается, садится, берет вожжи – лошадь трогается, а хозяин всю дорогу дремлет. Вечером возвращается тем же путем. Через чайную. На этот раз – ужинать. И опять повторяется «курс лечения». Любопытно, но лошадь берегла моего Малеева. У автомобильной дороги останавливалась, прямо-таки, как человек перед переходом, и, только убедившись в безопасности, переходит…

В 1958 году меня и Леонтовича, специалиста из Земкадастра, Оргкомитет по восстановлению ЧИАССР направил на высокогорные, «альпийские» луга в Чеберлое. На горных пастбищах – за Голубым озером, это более 150 километров от нас, с центром в Макажое – скот хорошо нагуливал жир. Автомашины легковые, «ГАЗ-69», еле добирались туда. Соль для скота я возил через Ботлих и в Ансалте вьюками на ишаках.

Однажды, когда мы устроили привал у Голубого озера, к нам подъехал «ГАЗ-69». Из него вышел Халим Рашидов – директор «Старо-Юртовского» совхоза. Там, кстати, некогда жил с красавицей чеченкой Зазой (цветком) и двойняшками-дочерьми, ею рожденными, великий писатель и человек Л. Н. Толстой – 23-летний русский граф, а для чеченцев – новообращенный мусульманин. В свое время Халим в Чеберлое возглавлял организацию ВКП (б), потом стал вторым секретарем Обкома партии ЧИАССР. Рашидов, как оказалось, был знаком с Леонтовичем еще с 30-х годов XX века. С того дня началась и наша с ним дружба.

Когда мы шли в Макажой, над пропастью у Голубого озера, часто теряли след Халима и вглядывались вниз с опаской и тревогой за него. Когда же встретились – уже в Хиндое, – обнимались крепко, восхищаясь его мужеством. А его водителя почти обожествляли. Халим по сути – Къоман Къонах Стаг. Его любили и уважали чеченцы за мужество и человечность. Он оставил в Надтеречной зоне достойных наследников.

Халим встретил нас как дорогих гостей. Благодаря ему, нашли мы в горах надежных людей для работы. И позже, когда я стал директором совхоза «Шалинский», мы постоянно выводили сюда все дойное стадо, со шлейфом и телочками, и скот для откорма. Почти 6 месяцев в году наш скот находился в этих горах. Мы построили здесь коровник на 450 голов, подвели электричество от двигателей 2ЛСТ-400, танки для молока в родниковой воде закопали. Круглые сутки работали сепараторы. Был у нас и свой мини-завод по производству комбикорма с микроэлементами и витаминной, из люцерны и клевера, мукой для молодняка. Продукция (молоко и мясо) были высокопитательные, очень вкусные и почти в 10–12 раз дешевле, чем на равнине. За этот период мы готовили помещения к зиме и экономили на всем: сохраняли посевы кормовые, и корма высокого качества заготавливали по 2,5 нормы зимней потребности, и продавали соседям за большие деньги.

В Герменчуке, в коровнике, за рекой Джалка, выращивали цыплят – более 100 тысяч взрослой птицы породы «леггорн яйценоской» получали в год. И более 1600 тысяч яиц. Это вне плана, на собственных кормах, при минимуме затрат. Такая предприимчивость поощряется. Мы при уборке хлебов срез стерни вели на весьма низком уровне, медленно, без потерь. А солома с трухой-мякиной тоже в большом плюсе была… В корм скоту. Зерно сдавали только мельничной кондиции – втридорога. Совхозу оплачивало государство в три цены.

Об этом опыте написано мною впереди. Но о некоторых существенных моментах при освоении гор счел уместным напомнить еще раз. Выгода очевидна, но не используют ее власти. А вот соседи используют и обогащаются. Так было, кстати, и тогда. В 1958 году в Чеберлое хозяйничали дагестанцы. Помню, в Макажое жил тогда с сыновьями один аварец из Ансалты – его смело можно было называть капиталистом. У себя дома ему не позволили бы иметь столько всего: 47 хороших коров, высокопродуктивных, более 100 голов откормленного молодняка крупного рогатого скота, тучная отара овец, целый табун резвых, как мустанги, лошадей, очень много индюков и разных пород кур, целый птичий базар, много ослов… Мясо сушеное, курдюки, колбасы сырокопченые, шерсть, овчина, пух-перо, кожсырье разное, даже меха зверей разных, вплоть до медвежьей шкуры; сыры, сметана, масло. Много посеяно было у него и льна кудряша (кто не ел халву из его маиса, тот не ел ничего стоящего). Словом, не перечислить просто всего добра, что нажил этот аварец в чеберлоевских горах. И весь этот товар не успевали вывозить на продажу его сыновья.

Мы с Леонтовичем с большим трудом избавились от этих варягов…

Медленно, но уверенно погибала и природа. Многих трудов и сил нам пришлось затратить, чтобы возродить, очистить от скота (от потоков мочи и испражнений) и пастбищ места вокруг знаменитого Голубого озера. Наш почин был поддержан, в конце концов, Москвой. Было принято решение построить здесь спорткомплекс для подготовки олимпийских сборных. Местность ожила звонкими, радостными голосами не только одних спортсменов, но и туристов со всех концов страны. Здесь расстреляны беженцы из Грозного – асы России постарались… Кому они мешали? Они же миряне. Более 100 уничтожено.

Здесь я принимал космонавта Алексея Комарова. Он был нашим зятем – женился на казачке. Его именем названо село Комарово в Надтеречном районе. Мы с Комаровым плавали наперегонки в озере Казеной (КIезен-IАм – чеч.). Здесь водится форель, которой я потчевал дорогого гостя. Особенно Комаров почитал тройную уху из царской рыбы, причем, он любил сам ловить ее на крючок. Как-то он приехал вместе с Предсовмина ЧИАССР М. Г. Гайрбековым. Прием удался, как всегда, на славу. Форель озерная выручила, да барашки были молодые в соку. Гайрбеков называл меня чеченским Гарстом. Комаров воду здешнюю очень высоко ценил. Она даже превосходит Байкал, сказал он однажды. В тот приезд космонавт, прощаясь, пообещал, приезжать к нам каждое лето. Но, к сожалению, тот прием оказался последним. Комаров погиб во время посадки после полета в космос его аппарата.

Так же, как Голубое озеро, за время нашего выселения в 1944-м году (девятого и тотального) пострадала практически вся природа, и не только флора и фауна. Даже святые места были осквернены или вовсе уничтожены: кладбища, музеи, древние башни, – словом, все, что могло напоминать о культуре и быте этноса нохчи. Чурты (надмогильные стелы с арабской вязью) вырывали и увозили. Из них делали тротуары, основы досок почета и показателей результатов труда, фундаменты под свинарники, дома, конторы, туалеты, склады, мехмастерские, фундаменты ограды. Я считаю это варварством, кощунством, мародерством, глумлением над усопшими (читайте об этом также: «Ночевала тучка золотая» А. Приставкина; «Так это было», 1993 г. Светлана Алиева, 3 тома).

Все мои старания вразумить пришлых казаков были тщетными. Меня обозвали националистом, заслушивали даже на парткоме. Однажды один из моих, мягко говоря, вечных оппонентов, завзятый шовинист и сталинист Томилин, поручил трактористу Дорофееву стащить на С-100 купол мечети в селе Майском (Новые Атаги).

Ну, не варвар ли!?

Я не позволил свершиться этому богохульству, и красавица-мечеть в Атагах стоит по сей день. Когда же меня назначили директором совхоза «Шалинский», первым делом я распорядился вернуть чурты на свои места. Со всех сел мы свозили их на кладбища. Люди благодарили нас. А многие шовинисты из казаков, поняв, что прошлого, откровенно террористического и варварского, уже не вернуть, попросту сбежали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.