Наша ссылка и жизнь спецпереселенцев…

Вспомнил я судьбу свою и чеченцев, сосланных в суровую зиму 1944 года, в связи с 64-летием депортации – какими мы были тогда и какими стали после. Это было в день Международного женского праздника – вся страна празднует, а наши женщины, девушки, молодежь погибают в глубоком снегу, изведенные голодом и болезнями разными. 8 марта 1944 года изверги РККА нас вышвырнули из скотовозов в снежные сугробы Аягуза, в тупике железной дороги, на территории местной нефтебазы. Многие чеченцы остались в плену снежного сугроба, вниз головой, и так замерзли. Вымерли целыми семьями! Спаслись немногие, кто, как и мы, дополз до клуба железнодорожников. Никому из местных мы не были нужны. В клубе навалом плотно лежали опухшие живые трупы и трупы настоящие. Смрад, плач, жуткая картина. Это был жестокий удел, уготованный коммунистами и Совдепией. Об этом В. В. Путин говорил в Огареве. При этом находятся манкурты – поздравляют с праздником варваров!!!

Я к тому же заболел в дороге сыпным и брюшным тифом. Был крайне слаб, истощен. И в таком состоянии 13 марта 1944 года бабушка Ану Хадж повела меня на Аягузский авторемонтный завод. Она поняла, что я единственный, кто может помочь, опухшим от голода троим сестрам и маме. Сама же бабушка оказалась стойкой, хоть тоже была истощена. Кое-как мы доковыляли с ней до завода. Я робко приоткрыл дверь с табличкой «Смирнов». Заглянул – директор разговаривал в кабинете со стариками-чеченцами. Он посмотрел на приоткрывшуюся дверь, а я спросил:

– Дядя, можно войти?!

Директор соскочил с места и почти подбежал ко мне.

– Сынок, что тебя привело ко мне? – присел он на корточки напротив меня. Я заплакал и выдавил:

– Дядя, наша мама, мои сестры голодные опухли, умирают, помогите! Наш отец Усман Хадж с первых дней войны бьет фашистов! Только я могу им помочь, возьмите меня на работу.

– Что же ты можешь делать?

– Отец – шофер, и я постоянно бывал с ним на работе, помогал, – и я стал называть номера слесарных ключей: 10?12; 12?14 и т. д. ряд. Смирнов сначала рассмеялся, а потом, еще крепче стиснув меня, вшивого оборванца, затрясся от резко нахлынувших слез. Он плачет, а я и так хнычу. Прослезились и присутствовавшие во время нашего разговора старики. Чтобы плакал чеченец!? Я был свидетелем этого нонсенса.

Смирнов вызвал главного инженера по фамилии Аксельрод и еще завскладом и магазином Марию.

– Вот этого парня, – распорядился он, – пристроить к Фомичу в инструментальный цех. А вы, Мария, ежедневно выделяйте из моего фонда по одной буханке хлеба семье мальчика.

Я был на седьмом небе от счастья. Целая буханка хлеба! Поясню, что буханка – это огромная круглая сдоба. Ох, дорого она стоила в те голодные времена! Одновременно нам выдали хлебные карточки на всю семью – еще одна такая же буханка хлеба! Кроме того, Смирнов распорядился разрешать мне ежедневно со склада брать бесплатно копченую рыбу (завод шефствовал над Алакульским рыбзаводом).

– Пусть берет, сколько сможет унести, – так прямо и приказал.

С этими дарами мы с бабушкой вернулись в клуб – нашу обитель. Наша мама собралась с силами и тихо произнесла:

– Хаважи (так она меня звала), дашь мне немного хлеба?..

Я заплакал навзрыд. Положил все перед ней и сказал:

– Бери, мама. Это все тебе!

Отломив кусок хлеба маме, бабушка раздала всю нашу провизию, поровну поделив между всеми, кто был в клубе. И так продолжалось до тех пор, пока эти бедолаги не стали зарабатывать сами и не отказались от нашего пайка. Аллаh (с.в.т.) спас.

Мы выжили. Выжили, несмотря на то, что шансов на это было немного. Да что там, их не было совсем. Как только чуть-чуть ожили, мы первым же делом позаботились о захоронении трупов. Собирали их и свозили. Бабушка Ану Хадж и Лугни Али из Урус-Мартана обмывали, готовили их на упокой, а мы свозили в траншеи. Закапывать отдельно, каждого в одну могилу, были не в силах. Да и не было там кладбищ для чеченцев.

Ни земли, ни кладбища…

…Многие чеченцы использовали для еды отходы из кухни воинской части, что стояла на окраине Аягуза. В Аягузе пленные японцы строили электростанцию. На их кухне и в столовых отходы были поприличнее. Кожура картофеля, овощей, кости – все шло в наше скудное меню. Их переваривали и делали бульон. Ходили на мясокомбинат, подбирали и там отходы. Даже кожу животных варили! На зерновом элеваторе доставали зерноотходы с трухой. Так и выживали. Так и выжили. В любом случае, за все время я не видел чеченца-попрошайки. И потому вдвойне горько видеть сегодня чеченских бедолаг, которые из-за войны, развязанной Ельциным, унижены до такой степени, что вынуждены, забыв о чести, просить подаяния… Этого требовали янки… (См. доктрину А. Даллеса здесь впереди.)

На Аягузском авторемонтном заводе работал дружный многонациональный коллектив. В основном, беженцы от войны (ВОВ). Благодаря Аксельроду, Фомичу и Клепикову – специалисту на все случаи жизни – я быстро освоил профессию слесаря-ремонтника. Выучился, как когда-то мой отец, ремонтировать ходовую систему грузовика «ГАЗ-51». Кроме того, научился токарному делу (шлифовал блоки моторов на фрезерном станке, нарезал пазы для колец в поршнях и кольца для них).

Когда нас вышвыривали из Чечни, я учился в 4-м классе 22-й школы г. Грозного. Осенью 1944-го меня приняли в 3-й класс школы рабочей молодежи. На весь класс была одна книга. Да и та – у учителя по предмету. Учились с 19. 30 до 23-х часов. А в восемь утра, как штык, без опоздания должен стоять у станка. Опоздал на 5 минут – лишают премии. На 10 минут – товарищеский суд. А если больше десяти минут – суд народный: могли посадить к параше, а могли уволить с работы за прогул и записать в трудовую книжку. Дисциплина была военного времени. На работу я добирался почти час – далеко жили.

В школе писал в «тетради» – сложишь газету «Прииртышская правда» и между строк пишешь. Ручки нет, достанешь карандаш или тростинку карагача (низкорослое степное дерево), привяжешь к ней перо нитками, а карандаш с одной стороны отстругаешь для рисования или чертежей. Чернил тоже не было: берешь сажу из трубы печной в пузырек, заливаешь керосином, подогреваешь. Из тряпок сделана сумочка, снаружи кармашек для пузырька чернил. Весь немудреный скарб положишь туда – и в школу. И все это берег как зеницу ока.

И так 8 лет работы и учебы одновременно…

В 1949 году я окончил курсы шоферов, как мой отец в 1929 году, 20 лет спустя, и получил права. Пришел на автобазу. Директор Дуганцов поручил меня главному инженеру. Тот повел в какие-то заросли – там еле нашли раму «ГАЗ-51», старую, ржавую.

– Вот твоя машина, – говорит главный инженер. – Соберешь, сделаешь и будешь ездить.

Выбора, естественно, не было, да и не могло быть в тех-то условиях. Здесь же на автобазе работал шофером мой отец Усман Хадж. У него тоже был «ГАЗ-51», старенький такой. Отец помогал мне. Да и ребята в коллективе подобрались дружные – каждый считал нужным подсобить мне, чем кто мог. Через 3–4 месяца моя «Антилопа-Гну» пошла в первый рейс. Со мной, конечно, «верхом». Мы с отцом на двух коломбинах этих возили зерно из Урджара и Маканчи. Это 200–300 км в один конец.

Зимой бывало совсем «весело». Кабины деревянные, с сифоном на семи ветрах, а метель-пурга капитально студила даже в тулупе. Дистанцию между авто держали не более 3 метров, а то мигом занесет снегом, и ты в холодном плену. Тогда зажигаешь примус и греешься, пока СНОГ (снегоочистительная машина) не придет. А она могла идти на выручку иногда два-три дня. Много было случаев, когда шоферы коченели, замерзали намертво.

Однажды, ранней весной, наш отец поехал за зерном в с. Караагач. Это 100–120 км от Аягуза. Нагрузили ему 63 мешка ячменя. Когда туда ехал, ледостав выдержал автомобиль без груза. А вот обратно… Словом, машина отца провалилась под лед. Благо, это недалеко случилось, километров 25–30. Повезло и в том, что вовремя узнали. Я взял длинный трос и на «ЗИС-150» поехал выручать отца. Со мной отправились двое шоферов.

Отец, в промокшем насквозь тулупе, сидел на грузе. В руках – монтировка на случай, если местные уркаганы захотят отбить груз. А таких случаев было много. Кроме этих ворюг, были звери пострашнее – волки. Голодные, они кружили вокруг машины, скалили зубы на отца и выли ночь напролет. Я голышом залез в воду, окунулся и закрепил трос за буксирный крюк. Вылез – и сразу в тулуп. «ЗИС» тотчас же вытащил авто. Отец сел в теплую кабину «ЗИСа», а я с другом, по-моему, Петром его звали, из Львова – в авто отца. И на буксире дотянули до гаража автобазы.

Мы часто возили в Бахты, на границу с Китаем, грузы, вроде для «Совсиньторга» (Советско-Синьзянский торговый консорциум). Там за руль наших машин садились пограничники и – на Китай. Оттуда «навьюченные» доверху уже китайским грузом наши авто вручали нам. С пакетом, запечатанным сургучом.

Три года длилось моя шоферская эпопея. В 1949-м, как передовика производства, при поддержке руководства авторемзавода меня приняли в комсомол. Эта было невероятно! Ведь спецпостановлением ЦК партии нас, «врагов народа», было запрещено принимать в ряды Ленинского союза молодежи. Однако часто в жизни случается и невероятное… Это было выстрадано трудовым потом, лишениями…

Мои будни наполнились новыми, общественными, обязанностями, повысилась ответственность, и течение понесло меня в большую бурную жизнь. Было странное ощущение свободы. Как у Пушкина, помните: «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа…» Мы эту свободу выковали…

Мое вступление в комсомол стало ударом ниже пояса коменданту Щупову. Этот наш надзиратель, невежда и конченый отморозок, слыл очень жестоким человеком. Ненавидел чеченцев. Забегая вперед, скажу, позже, в 1957-м, он был за ненадобностью «разжалован» до помощника слесаря Аягузского вагоноремонтного депо. И я специально ходил в депо, чтобы лично засвидетельствовать живучесть этноса нохчи, а заодно и посмотреть на его ничтожное падение. Что он был мерзавцем и заслуживал своей участи, видно хотя бы из следующего эпизода.

В 1952 году в Аягуз из Семипалатинска приехали члены приемной комиссии во главе с начальником отдела кадров вновь открываемого Зооветинститута Копыловой. Ранее, в 10 классе, я написал в Сталинград о своем желании поступить в автомобильный институт и получил оттуда согласие на допуск к экзаменам. Оставалось только получить от коменданта Щупова разрешение. Но он мне даже и надежды не оставил. А без его ведома, выехать нельзя было даже в соседний город! 25 лет каторги, считай, обеспечено за самовольную отлучку даже на один день в соседнее (в двух-трех километрах!) село Сергиополь. Стал добиваться разрешения на выезд хотя бы в Семипалатинск. Все-таки областной центр, недалеко – 337 км всего лишь. Но Щупов был неумолим.

– Нет, и все, – отрезал он, когда я к нему в третий раз пришел. – А будешь, Шахбиев, надоедать – посажу…

Разрешения нет, а экзамены приближаются. Что делать? Я по природе своей рискованным был, не боялся. И вот оделся потеплее – телогрейка, свитер – и сел в предпоследний вагон-углевоз ночного поезда на Караганду. Почему предпоследний вагон? В последнем на тамбуре сидел проводник – страж, а предпоследний все же в хвосте. Пока дойдет мент, успеешь спрыгнуть, а дальше – идешь леском. Так и поступил в предрассветье.

В институте договорился с Копыловой, что она «заначит» мои документы от «полицаев» из сыска НКВД (МГБ), пока я не сдам всех экзаменов. Надо мной висел дамоклов меч: в случае поимки – каторга. Жил на чердаке института и, когда поступил, получив справку об этом, пошел в ГУВД. За разрешением. Там очень обрадовались. Что… сам пришел. Оскорбления и мат многоступенчатый, изощренный, сыпались, как грязь из помойного ведра. Получил сполна и «пинкарей». А потом бросили меня в камеру-одиночку. Словом, крысы в подвале НКВД только и обрадовались моему поступлению в институт. Исследовав меня со всех сторон, но, поняв, что так просто им со мной не справиться, они отступили.

Я сидел в камере и представлял прыгающего от счастья Щупова: как он радовался, что наконец-то смог упечь меня, упертого мальчишку, на 25 лет каторги. Но чаще всего я думал о матери. Только бы не узнала, что я здесь, – умрет ведь от горя. Через трое голодных и бессонных ночей (суток) меня выволокли из сырого подвала и поставили перед каким-то ожиревшим вельможей. Он долго читал мне нотации, а потом вручил… разрешение на учебу.

Я выпорхнул из здания НКВД птицей!

…В институте меня избрали секретарем бюро комсомола факультета и членом комитета комсомола. Однако слабый базис образования (все-таки ШРМ, нас называли шарамыжниками) давал о себе знать: кое в чем не успевал. На что не имел морального права и часто стоял у стенда со словами: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто без устали карабкается по ее каменистым тропам!» Да и материально, без стипендии, я не смог бы учиться, пока на первом курсе ее назначат. Скажу прямо, казахи в обучении-образовании национальных кадров – молодцы. Они буквально за уши тянули своих в ВУЗы и курировали их во время всей учебы. А мне надо было преодолеть пробел в образовании – переступить через себя. Иначе крах впереди. Ведь без специальности не выжить в то время на спецпоселении.

Особенно трудно шла нормальная анатомия животных. И Вера Михайловна Веретенникова с удовольствием ставила мне «двойки», и делать, казалось, было нечего…

Однажды спустился я в подвал института, где стояли огромные чаны с формалином, а в них – трупы людей и животных разного возраста и пола. Решил изучать анатомию на них. И так штудировал по 4–5 часов в сутки 7–8 дней подряд. В этом аду голова пухла. Уже во сне сам себе доказывал, где и какая мышца, связка крепится и какова ее функция – разборка по методике.

И вот пришел на занятие и тяну руку.

– Хотите выйти по нужде, Шахбиев? – Вера Михайловна была уверена, что ничего иного и быть не может. Ну, не может же Шахбиев знать предмет! Вон и вся группа понимающе ухмыляется.

– Нет, – ответил я спокойно. – Хочу раскрыть новую тему.

– Что!? – лицо Веры Михайловны вытянулось от удивления. И, обращаясь к группе, она сказала: – Вы представляете, что происходит!

Группа начала хихикать. Я же настаивал на своем, тем более что это не противоречило правилам обучения в ВУЗе.

– Ну, валяй, раскрывай, – смирилась Веретенникова, не скрывая глубокого сомнения.

И я, ни разу не запнувшись, раскрыл всю тему. Все умолкли, муху можно было услышать, никто не шевельнулся. Когда я закончил, Вера Михайловна спросила группу:

– Вопросы есть?

Все молчали. Она повторила вопрос. Молчит группа, притихла. Я победил их скептицизм.

– Ну, что ж, понятно, – сказала Вера Михайловна. – Тема раскрыта глубоко, методично и содержательно. И вот теперь я с удовольствием ставлю вам, Шахбиев, «отлично». Молодец!

Это была победа! Всегда и после этого случая в трудную минуту я так и поступал, без осечек. Главное – себя преодолеть, дурь вытравить и освободиться из плена дьявола. Учился я только на «отлично». Моя фамилия была первой на доске отличников, хоть и начиналась с буквы «Ш».

В институте я разработал две темы для докладов в студенческом кружке: «О нерушимой дружбе народов СССР» и «О путях постепенного перехода от социализма к коммунизму». Эти работы опубликованы в первом сборнике научных трудов института. Они вошли в лекционный фонд общества «Знание», членом которого я был. С этими лекциями я выступал в городе Семипалатинске и области (в районах), чем очень обрадовал не только родителей, но и коллектив родного завода, и директора Смирнова, своего воспитателя и наставника. Одновременно я был внештатным корреспондентом газеты «Прииртышская правда», из которой когда-то делал тетради. Будучи еще спецпереселенцем, в институте я был принят в партию. Благодаря доценту Филимоненко, целых двадцать пять лет (после выпуска моего было еще 25 выпусков) моим производственным отчетом и дневником пользовались студенты, составляя планы проведения практики и отчета по ней. В этом я лично убедился, когда ездил в ВУЗ на 25-летний юбилей выпуска – моя фотография все это время бессменно висела на доске отличников.

Я не случайно написал столь подробно об учебе. Это необходимо знать нынешней молодежи: как и в каких условиях, мы, старшие поколения, учились, стремясь к знаниям. Пророк Мухаммад (с.а.с.) говорил: «Наш путь – это путь Истины, а не отчаяния и тревоги». (Сахих Аль-Бухарий, 78). Наш путь – это путь ислама, путь правды и убеждения в этом. На нашем пути должны исчезнуть низменные чувства. Человек должен сам добровольно преодолевать трудности и усмирять свои желания, жить по заветам Аллаhа (с.в.т.), бороться со злобой, высокомерием и со спесью, вытравить из себя пса, сатану. Надо оставить себе возможность сказать в любую минуту: «Господь, не оставляй меня с самим собой»…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.