Зеленое восстание: партийные системы и политическая активизация села

Партии и разрыв между городом и деревней

В модернизирующихся странах большинство населения, и зачастую подавляющее большинство, живет в сельской местности и занято в сельском хозяйстве. Кроме того, в большинстве модернизирующихся стран городское население растет значительно быстрее, чем сельское. В большой степени это — результат миграции людей из села в города. Сочетание этих двух обстоятельств, т. е. сельского большинства и роста городов, создает особый тип политической жизни. Растет разрыв в характере политических установок и поведения в городах и в сельской местности. Город становится постоянным очагом оппозиции политической системе. Стабильность правительства зависит от той поддержки, которую оно может мобилизовать в деревне.

Главной функцией политических партий и всей партийной системы в модернизирующихся странах является институционное обеспечение этой мобилизации. Политическая партия — современная организация; здесь она оказывается творением новых людей в сельском окружении. Партийные лидеры обычно принадлежат к кругам интеллигенции, имеющей образование западного типа и происходящей из среднего и имущего класса. В большинстве модернизирующихся стран, как, например, в Индии в 1950-х гг., партийные активисты рекрутировались «в большой степени в городах из чиновников, владельцев магазинов, специалистов с высшим образованием и других слоев среднего класса»²⁷. Однако раз партии предстоит стать массовой организацией, а затем и устойчивой основой государства, она должна охватить своей организацией сельские районы.

Партия и вся партийная система служат институционным средством преодоления разрыва между городом и деревней. Идеальной партией была бы такая, к которой применимы слова Зейду Куйате: «политическая организация была плавильным горном, где соединялись крестьянин и городской житель. Она вытащила первого из его изоляции, излечила последнего от его презрения к „дикости“ и добилась национального единения, из которого затем черпала свою силу. Пропасть, разделявшая город и деревню, была заполнена, и различные слои населения слились в единый поток, направленный на политические цели»²⁸.

Препятствия, которые стоят перед реализацией этого идеала, огромны. Партия — современная организация, но для достижения успеха она должна внести организованность в традиционную сельскую среду. Городские партийные лидеры часто не способны, либо психологически, либо политически, добиться поддержки со стороны деревни. Чтобы достичь здесь успеха, они должны радикально менять или сдерживать свои современные ценности и цели, принимая позицию более традиционную, лучше отвечающую чаяниям деревни. Рост политического сознания традиционных групп вынуждает партийных лидеров выбирать между ценностями современности и ценностями политики. Источник политического прогресса — город, источник политической стабильности — деревня. Задача партии — сочетать эти два фактора. Одно из главных условий институциализации партии и способности ее лидеров к адаптации — готовность последних к уступкам, необходимым, чтобы завоевать симпатии деревни. Сильные партии и стабильная партийная система — те, что справляются с этим тестом. В модернизирующихся обществах успешная партия есть детище города, но зрелости она достигает в работе с деревней.

Для различных типов партийных систем характерны различные пути преодоления разрыва между городом и деревней. В однопартийном государстве элита, проводящая модернизацию, обычно старается держать крестьянство под контролем и позволяет ему политическую активность только в той мере, в какой оно принимает модернизационные ценности политической элиты. Если крестьянство остается пассивным и безразличным к модернизации, политические лидеры в однопартийной системе могут сосредоточить свое внимание на реформах в городском секторе. По существу, именно это делал Кемаль²⁹. По-другому, но в тех же целях советские лидеры проводили в отношении крестьянства в 1920-х гг. относительно сдержанную и либеральную политику. Однако даже в однопартийных государствах в определенный момент необходимость стабильности требует от политической системы признания и решения проблемы участия деревни в политической жизни. Советы предприняли попытку решить ее, организовав жизнь в деревне на манер городской, разрушив традиционный для нее образ жизни, и силой — посредством коллективизации и распространили аппарат коммунистической партии на сельскую местность, привив крестьянству современные ценности. Политическая и экономическая цена этого предприятия оказалась такова, что мало кто решился его повторить. С другой стороны, в Турции включение крестьян в политику потребовало ликвидации монополии одной партии на власть и разрешения распространить состязание между разными группами модернизирующей элиты на более широкие круги населения. В результате в Турции ассимиляция деревни в политической системе проходила в условиях, гораздо более благоприятных для крестьян, чем в России. В целом соревновательные партийные системы имеют меньшие темпы модернизации, однако при этом ассимиляция происходит легче, чем в системах с монополией одной партии на власть.

Город в модернизирующихся странах служит не только очагом нестабильности, но и центром оппозиции. Если власть рассчитывает на какую-то степень стабильности, ей необходима серьезная поддержка со стороны деревни. Если правительство не может добиться такой поддержки, стабильность невозможна. В результате в модернизирующихся системах демократического типа формируется очень значительное различие в электоральном поведении деревни и города. Поддержка правящей партии, если таковая существует, идет от деревни, поддержка оппозиции — от города. Эта картина повторяется на всех континентах. В Индии главный ресурс силы партии Конгресса находится в сельской местности; оппозиционные партии и левого, и правого толка сильнее в городах. В Венесуэле партия «Демократическое действие» была популярна в деревне, но в Каракасе ее поддержка была слаба. В 1958 г., когда она получила в национальном масштабе 49% голосов, в Каракасе за нее голосовало только 11%. В 1962 г., будучи доминирующей партией в законодательной и исполнительной ветвях национального правительства, она имела только одно место из 22 в муниципальном совете столицы. На выборах 1963 г. она опять была первой в стране и только четвертой в Каракасе.

Та же самая картина была и в Корее при нескольких режимах. В 1950-х гг. Либеральная партия Ли Сын Мана доминировала, как честными, так и бесчестными методами, в деревне. Оппозиционная Демократическая партия была тем временем фаворитом в городах. В 1956 г. ее кандидат оказался благодаря этому вице-президентом. В 1958-м пять крупнейших городов страны дали демократам 23 места в национальном собрании, либералам — только пять. В Сеуле оппозиция получила 15 из 16 мест, в двух других больших городах, Тэгу и Инчхоне, либералы не получили ни одного места. «К концу режима Ли, — заключает Грегори Хендерсен, — несмотря на аресты, угрозы, экономический фаворитизм и слежку, городское население было едино в своей оппозиции правительству»³⁰. И та же самая картина повторилась с режимом Пака в 1960 г. На президентских выборах 1963 г. генерал Пак добился скромной победы благодаря поддержке со стороны крестьянства; большинство горожан было настроено против него. Сеул дал оппозиции 12 мест из 14 в национальном собрании. В течение четырех лет своего правления режим постоянно подвергался резким, а иногда и насильственным атакам оппозиции, окружавшей Пака в столице.

Выборы на Филиппинах после завоевания независимости иллюстрирует тот же самый тип оппозиции городского населения правительству. Характерным было довольно ровное разделение симпатий деревни между правительством и оппозицией, в то время как в городе оппозиция имела 75% голосов. В результате неспособности ни одной из партий обрести опору среди крестьян города обеспечивалось постоянное преимущество оппозиции. За два десятилетия после Второй мировой войны партии, находившиеся у власти, проиграли в шести президентских выборах четырежды³¹. Примерно в том же духе в период 1940-х гг. оппозиционная Демократическая партия в Турции была сильна в городах и слаба в деревне. Однако в 1950-х она отняла у Республиканской народной партии половину сельского электората и в результате этого сменила последнюю у власти. В последующих выборах она завоевала широкую популярность в деревне, которая осталась основным источником ее поддержки, как и поддержки ее преемницы, Партии справедливости, в 1960-х. И наоборот, Республиканская народная партия, утратив опору в деревне, преуспевала в городах.

Пакистан — та же картина. В 1951 г. в Пенджабе, например, Мусульманская лига получила почти 75% мест в законодательном собрании провинции, но лишь 50% голосов от Лахора. В президентских выборах 1964 г. Айюб Хан получил 63% из общего числа голосов, а мисс Джинна[70] — 36%. Айюб выиграл в 13 из 16 электоральных регионов, мисс Джинна — в трех — Читтагонге, Дакке и Карачи. «По сути, — как отмечал один комментатор, — результаты выборов означали, что массовая поддержка Айюба идет безусловно из деревни, а города поддерживают мисс Джинну»³². В марокканских выборах 1963 г. оппозиционные партии Истикляль и Национальный союз народных сил (НСНС) выиграли в городе, правительственная же — в сельских районах. В Сальвадоре в 1964 г. оппозиционные христианские демократы выиграли место мэра Сан-Сальвадора и 14 мест в сенате, преимущественно от городов, однако правительственная Партия национального примирения получила в сенате 32 места, победив в сельских районах за явным преимуществом. На выборах 1966 г. в Доминиканской Республике Бош победил в Санто-Доминго с 60% голосов, но Балагер завоевал президентство, получив 62% голосов за пределами столицы³³.

Все эти выборы имели две общие черты. Первая — существенное различие между городским и сельским голосованием: партии и кандидаты, популярные в сельской местности, слабы в городах, и наоборот. Вторая — партии, которые сильны в деревне, обычно контролировали правительство, и порядок, который они поддерживали, характеризовался большой степенью политической стабильности. Там, где ни одна партия не имела явной опоры в деревне, результатом была та или иная форма нестабильности. Иногда правительства, базирующиеся на сельской поддержке, свергались городскими революциями, но обычно правительства, сильные в деревне, способны устоять против постоянной оппозиции со стороны города, если и не исключить, и не снизить риск такой оппозиции. Даже в таких странах, где нет четкого партийного различия между городом и деревней, городская оппозиция находит свои формы проявления. В Ливане, например, «многие районы центра Бейрута пренебрегают выборной политикой и даже презирают ее. Легитимность электоральной системы, по-видимому, сильнее в сельской местности, где эта система довольно хорошо соответствует традиционным формам организации… Похоже на то, что простой народ деревни лучше интегрирован в политическую систему, чем столичный электорат, политические возможности которого широки, многообразны и неопределенны»³⁴.

В других странах, где выборный процесс не имеет для населения большого смысла, контраст между сельской поддержкой правительства и городской оппозицией тем не менее находит свои пути для того, чтобы проявиться. Так, например, обстоит дело в течение уже долгого времени в Иране: оппозиция режиму концентрируется в Тегеране, и его (режима) продолжающееся существование базируется на признании со стороны деревни. Даже в Южном Вьетнаме президент Дьем получил только 48% голосов в Сайгоне, при том что в сельской местности его преимущество было подавляющим. «Какой африканский президент, — вопрошал Ахмед Бен Белла[71] в июне 1965 г., — имеет поддержку большинства в собственной столице?»³⁵ То, что произошло несколькими неделями позже, показало, что он не был из их числа.

Политический разрыв между городом и деревней может быть устранен революционерами или военной элитой, сознательно апеллирующей к деревне и ее организующей. Однако вовлечение сельских масс может быть и результатом деятельности партий и партийной системы, будь то в контексте борьбы националистической партии против колониального господства или в контексте борьбы двух или более партий за поддержку со стороны крестьян.

Мобилизация деревни в рамках националистического движения

В националистическом контексте стимулом к мобилизации сельского населения служит стремление интеллектуальных лидеров движения обеспечить поддержку их борьбы против колониальных режимов в сельских районах. Происходило это редко, потому что националисты не всегда были способны мобилизовать крестьян на достижение своих целей, да это им и не требовалось. В Китае и Вьетнаме коммунистические партии воспользовались ограниченностью и колебаниями националистов и втянули крестьян в свою политику, объединявшую националистические цели с революционными.

Два наиболее ярких примера, когда широкая мобилизация сельского населения происходила именно в контексте борьбы за национальную независимость, — Индия и Тунис. В Индии радикальное изменение националистического движения произошло в начале 1920-х г., когда относительно узкий круг интеллектуальных лидеров, принадлежавших к традиционному высшему классу, но по-английски образованных и совершенно западных по культуре, развернул широкое народное движение, поддержанное средним классом и жителями небольших городов. Лидером этого движения был, как известно, Ганди, который перевел националистический призыв на язык более традиционный и более понятный широкой местной аудитории. Говоря словами Рудольфов, «народный национализм является творением Ганди. Это он трансформировал довольно робкий и разрозненный национализм предшествовавших 1920-м лет, расширил его классовую базу и изменил идеологическое содержание». До Ганди националисты были «продуктом новой образовательной системы, представителями одетого в брюки и говорящего на английском верхнего слоя среднего класса. По большей части они принадлежали к высшим кастам и новым профессиям». Их ценности были «по сути те же, что и ценности британского среднего класса тех времен… и обращались они к городу, а не к деревне, к образованным, а не к безграмотным. Деревню они игнорировали, как и она их». После 1920 г. лидерство Ганди радикально изменило характер явления. Былые лидеры западного типа «уступили место лидерам, принадлежавшим более традиционной культуре, происходившим часто из более низких каст». У них не было «большого, а то и никакого западного образования», они ценили старые обычаи и «скептически воспринимали модернистские призывы… Призыв Ганди, его язык, стиль и методы вдохнули в национализм новый дух, дух, который апеллировал к тем, кто был еще погружен в традиционную культуру». Индийский национализм превратился в «народное, традиционно окрашенное движение»³⁶.

Примерно та же эволюция произошла в Тунисе. Переход от либерального к народному национализму не мог быть здесь осуществлен в рамках первой большой националистической организации. Того же рода привлечение народных масс, что в Индии было связано с именем Ганди, произошло здесь в начале 1930-х гг., когда вместо партии Дестур возникла Нео-Дестур. Основатели Нео-Дестур пошли к массам и организовали их. Как и в Индии, здесь были использованы новые источники лидерства. В отличие от старого Дестура Нео-Дестур рекрутировала своих активистов и сторонников в малых городах и деревнях. «Хотя некоторые из сыновей „тунисских балди“ (старые семьи) присоединились к Нео-Дестур, большая часть ее лидеров была из афаки (изгоев), а ее самыми надежным передовым отрядом были крестьяне и тунисский плебс»³⁷.

В тех многочисленных случаях, когда подъем деревни происходит до национального освобождения и не под националистическими лозунгами, националистические силы, приходящие к власти с обретением страной независимости, представляют городское движение и черпают своих активистов из среднего и высшего классов. Между этой городской образованной политической элитой и традиционными лидерами, как и в целом массами той глубинки, на управление которой эта элита претендует, может существовать глубокая пропасть. В некоторых отношениях те, кто приходит к власти после освобождения, могут быть почти так же далеки от основной массы населения, как имперская элита, которую они сменили. Об обществе, освободившемся от империалистического господства, говорят, что оно стало независимым. На самом деле, однако, это не общество становится независимым, а лишь некоторые его члены. Независимость по-разному сказывается на различных социальных группах, и чем раньше достигается независимость в политической мобилизации, тем глубже разница между группами в отношении того, что им приносит национальное освобождение. Во избежание этого политика имперских властей может быть сознательно направлена на то, чтобы минимизировать силу тех национальных групп, которым предстоит унаследовать власть. Согласно ставшему классическим заявлению Лугарда, «главнейший принцип британской колониальной политики — следить за тем, чтобы местное население не оказалось подчинено ни воле узких европейских групп, ни узким местным образованным и европеизированным меньшинствам, не имеющим с этим населением ничего общего и часто руководимого прямо противоположными интересами»³⁸. Однако, когда приходит независимость, это — независимость для «узких местных образованных и европеизированных меньшинств». Риторика национализма и суверенитета — прозрачное прикрытие перехода власти от чуждой народу иностранной олигархии к чуждой же местной.

В таких обстоятельствах у националистической элиты немного шансов надолго остаться у власти. Занимая господствующее положение, она не слишком заинтересована в дополнительной народной поддержке для достижения новых целей. Она достигла своих целей. Однако ее положение шатко. Низкий уровень силы политической системы в целом служит предпосылкой ее свержения какой-то группой, которая либо располагает более решительными и убедительными формами давления, либо способна расширить силу системы и мобилизовать в политику новые группы. В случае выборов в политической системе, возникшей в результате завоевания той или иной страной независимости, вестернизованная националистическая элита с большой вероятностью свергается более популистскими и традиционными силами. Если выборы не допускаются, элиту свергают военные. Националистические лидеры, которые не мобилизовали народной поддержки перед тем, как завоевать независимость, недолго остаются у власти после ее завоевания. Если им не удается вступить в союз с одной из этих двух сил против другой, их сбрасывают либо разъяренные полковники, либо разъяренные граждане.

Падение националистических режимов, лишенных широкой народной базы, было распространенным явлением среди африканских стран, ставших независимыми. Важность мобилизации деревни до получения независимости для стабильности будущего государства хорошо иллюстрируется контрастом между Марокко и Тунисом и между Пакистаном и Индией. В Марокко, в отличие от Туниса, главная националистическая партия, Истикляль, никогда не достигала такого веса, как Нео-Дестур в Тунисе. Отчасти это связано с тем, что при французском владычестве король Марокко был более влиятелен, чем бей Туниса, и играл важную роль в движении за независимость. Но надо отметить также, что Истикляль, созданная в 1943 г. группой горожан-интеллектуалов, никогда не имела массовой базы, сравнимой с базой Нео-Дестур. В Тунисе профсоюзы были тесно связаны с Нео-Дестур, лидеры часто были одни и те же. Марокканские профсоюзы и их лидеры оставались в стороне от Истикляль и в конечном счете объединились с ее левым крылом, отколовшимся от партии и образовавшим вместе с профсоюзами отдельную партию, Национальный союз народных сил. Что особенно важно, Нео-Дестур мобилизовала в борьбе за независимость поддержку со стороны племен, населяющих сельскую местность, в то время как Истикляль в основном действовала в городах. В результате этого после получения страной независимости она оказалась перед вызовом, во-первых, со стороны Народного движения, новой партии, представлявшей интересы сельского населения и берберских племен, и, во-вторых, со стороны короля, чья наиболее сильная поддержка шла тоже из сельских районов. На выборах 1963 г. Истикляль и НСНС завоевали поддержку городов, однако политический орган монархии, Фронт защиты конституционных учреждений, завоевал, апеллируя к деревне, большинство.

К моменту получения независимости Мусульманская лига в Пакистане, как и партия Конгресса в Индии, была уже старой организацией. Возникла она в 1906 г., но большую часть своей истории была небольшой группой давления. В середине 1930-х она была «полумертвой» и, по сравнению с партией Конгресса, это «была организация оборонительного характера, состоящая из некоторого числа богатых заминдаров и недовольных интеллектуалов, требующих более открытого доступа к правительственным постам»³⁹. Мобилизация народных симпатий партией Конгресса в 1920-х гг. оказала влияние на Лигу. Джинна, который в 1937–1938 гг. возглавил Лигу, был, вопреки собственному нежеланию вовлекать массы в политику, вынужден создать массовую организацию как противовес партии Конгресса и орудие достижения поставленной в 1940 г. цели создать мусульманское государство. Таким образом, мобилизация общественного мнения одной организацией вызвала ответную мобилизацию со стороны соперничающей организации. Однако наибольшая поддержка Мусульманской лиги пришла оттуда, где мусульмане составляли меньшинство. В 1947 г. многие из этих районов стали частью Индии. Получилось, что лидеры Мусульманской лиги стали лидерами нового государства, отрезавшего их от самых активных и организованных приверженцев.

С достижением Пакистаном независимости Лига потеряла и людей, и цели. Потеряла она и свой «народный характер», став партией западно-пакистанских землевладельцев. Далее «партия превратилась в совокупность небольших клик, обладавших властью либо стремившихся к ней, а ее массовый фундамент рассыпался… В то время как во многих странах партии организованы с тем, чтобы проводить в жизнь интересы своих членов, в Пакистане политика сводилась к личному соперничеству лидеров, каждый из которых поддерживался группой приверженцев»⁴⁰. В определенном смысле Пакистан получил независимость слишком легко. Не проведя широкую мобилизацию своих будущих граждан перед обретением независимости, его лидеры не имели стимулов для того, чтобы проводить ее после. По существу, они наложили вето на национальные выборы, которые могли бы вынудить их к контакту с народными источниками власти. В результате они были с легкостью устранены от власти сначала гражданскими бюрократами, затем военными. Словно в насмешку над ними, развитие политических структур в деревне, вовлечение сельского населения в политику и электоральное состязание произошло под эгидой военного лидера, презиравшего партийную политику.

Политическая мобилизация сельского населения через состязание партий: консерватизм демократии

Состязательная партийная система обеспечивает каналы политической мобилизации сельского населения. Природа этих каналов зависит от типа партийной системы: от того, имеем мы дело с системой однопартийной, двухпартийной или многопартийной. Способность партийной системы включать новые группы зависит от степени готовности господствующих до этого групп — консервативных, националистических или военных — уступить власть. Включение сельских групп часто требует от партий, чтобы они адаптировали свои программы к нуждам аграрных слоев, обещали земельную реформу и государственные капиталовложения в сельские регионы. В этом плане партии могут соревноваться между собой в обещаниях экономических реформ, учитывающих интересы сельского электората. Однако желания и ожидания деревни, как правило, довольно специфичны и умеренны. В случае их более или менее приемлемого удовлетворения сельское население возвращается к своей привычно консервативной роли. Кроме того, вне зависимости от характера его экономических требований к политической системе, социальные и культурные ценности сельского населения остаются, как правило, в высокой степени традиционными. В результате этого в большинстве колониальных и постколониальных обществ вовлечение сельского большинства в политику через партийную систему является важным фактором политического традиционализма и консерватизма.

Традиционные тенденции усиливаются в большинстве случаев, когда страна добивается независимости от иностранного господства; и такие тенденции, по всей видимости, сильнее в демократических государствах, чем в авторитарных. Их порождает, прежде всего, расширение электората и включение в него основной массы сельского населения. В обществах ранней модернизации, где расширение политических прав было довольно продолжительным историческим процессом, первая фаза этого процесса — предоставление прав городскому среднему классу — радикально способствовала модернизации. Дальнейшее расширение электората за счет сельского населения часто повышало вес консервативного элемента в политическом балансе.

В 1848 г. в Германии либералы были сторонниками имущественного ценза, в то время как консерваторы требовали распространения права голоса на всех мужчин. В Англии Дизраэли тоже понимал и использовал выгоды более широкого участия в голосовании. Так же и в середине XX в. «сельские избиратели труднее поддаются влиянию более прогрессивных слоев латиноамериканского среднего класса»⁴¹. В Бразилии, где сельские массы были допущены до голосования, «главной социальной функцией выборов было сохранение существующей структуры власти. В рамках сообществ традиционного типа выборы повысили возможность выражения и укрепления феодальной лояльности. В то же время они укрепили и легализовали политический статус землевладельца»⁴². Введение всеобщего голосования на Цейлоне в 1931 г. дало такой же эффект. «По существу, люди внесли в свою роль платного наемного работника элементы квазифеодального почитания. За пользование землей, или буйволами, или поддержку в периоды острой необходимости при семейном кризисе, или в обмен на записку врачу или адвокату крестьяне расплачивались своими голосами». В 1950-х гг. в Восточной Турции ситуация выглядела так: «В этих все еще отсталых районах, где царят почти полная безграмотность и религиозный фанатизм, целые общины голосовали за правящую партию просто по указанию местного землевладельца»⁴³. Распространение электоральной активности на сельское население в обществе, которое по остальным своим характеристикам остается глубоко традиционным, укрепляет и узаконивает власть традиционной элиты.

Зачастую консервативный эффект участия деревни в выборах сохраняет силу после распространения на нее современной политической агитации и организации. Состязание между традиционными группами часто способствует модернизации таких групп: в Нигерии, например, лидеры ибо и йоруба занимались в целях политической борьбы образованием своих соплеменников. С другой стороны, работа современных городских групп по привлечению на свою сторону традиционных сельских масс ведет к традиционализации самих этих групп. После 1921 г. в Бирме «характерно было, что, столкнувшись с разногласиями по поводу ответственного выбора политической линии, группы модернизаторов сначала разрушались, а затем искали поддержки со стороны более традиционного элемента населения, который к этому моменту набирал силу». То же самое и в случае Индии: «крестьянский протест часто мобилизовывался и направлялся какой-то городской элитой с целью ослабить или разрушить политическую силу другой элиты, поскольку городские регионы действуют как центры, из которых партии распространяют свое влияние на деревню»⁴⁴. Обращаясь к деревне, городские элиты вынуждены переформулировать и модифицировать современные формы пропаганды, которые эффективны в городе. Состязание как среди традиционных, так и среди современных групп способствует наведению мостов между современной элитой и традиционными массами. Первые таким образом принимают по крайней мере какие-то из современных целей элиты; вторые же принимают по крайней мере какие-то из традиционных ценностей масс.

Итак, представляется, что электоральное состязание в постколониальных странах переносит внимание политических лидеров с городского избирателя на сельского, делает политические лозунги и правительственную политику менее современными и более традиционными, способствует тому, что на смену высокообразованной космополитической элите в лидеры выходят люди менее образованные и провинциальные, и повышает влияние местных и провинциальных правительств за счет правительства национального. Эти тенденции укрепляют политическую стабильность, но в то же время могут препятствовать модернизаторским реформам, не направленным на интересы деревни. В целом предпосылкой реформ служит концентрация власти в руках одной модернизаторской элиты, демократия же распыляет власть между множеством более традиционных элит. Повышая влияние местных групп, демократия также имеет тенденцию к усилению политики, направленной на аграрное и сельское развитие, а не на индустриальное и городское.

При двухпартийной системе эти тенденции часто проявляются в «окрестьянивающих» выборах, когда политическая партия, базирующаяся в деревне, оттесняет от власти партию, базирующуюся в городе. При многопартийной системе вовлечение сельского населения в политический процесс проходит труднее. Должны возникнуть одна или несколько партий, которые бы состязались за поддержку со стороны крестьян. Однако такие партии имеют обычно слабую поддержку со стороны других социальных групп. Им противостоят партии, защищающие интересы других групп. И поскольку мобилизация крестьян на политическое действие труднее, их партиям трудно стать партиями большинства. В результате этого политическая ассимиляция сельских масс, если она вообще происходит, имеет прерывистый и разрозненный характер. В Латинской Америке, где многопартийные системы широко распространены, до 1967 г. единственным случаем успешной мобилизации крестьян была Венесуэла. Здесь идеология, эффективное лидерство и почти революционная борьба против диктаторских режимов Гомеса и Переса Хименеса послужили предпосылкой мобилизации и организации сельского населения в рамках крестьянских союзов, ассоциированных с Демократическим действием. Похожим можно считать развитие, которое имело место в Перу и Чили. Однако проблемой многопартийной системы является то, что, во-первых, она не содержит в себе достаточного стимула, чтобы какой-то из ее утвердившихся элементов стремился мобилизовать крестьян, и, во-вторых, если такая мобилизация все-таки происходит, она множит политические и социальные расслоения, затрудняющие интегрирование крестьянского политического движения системой.

В системе с доминированием одной партии тот факт, что демократия расширяет политическое действие и включает в него деревню, оказывает влияние на распределение власти между партиями. Однако более вероятны изменения в организационной структуре и распределении власти внутри доминирующей партии. В Индии, например, 1950-е гг. были отмечены борьбой между «правительственным» и «организационным» крылом партии Конгресса. В этой борьбе организационное крыло вело себя на самом деле «в духе, обычно ассоциируемом с поведением оппозиционных партий». Его члены критиковали правительство, публиковали свои претензии к нему в прессе, пытались получить большинство в законодательном собрании и вели собственную энергичную кампанию на уровне выборов в партийные комитеты и на лидерские посты⁴⁵. В этой борьбе организационное крыло в итоге вышло победителем, и высшие позиции в правительстве и партии были заняты новой группой лидеров, которая поднялась через местные и государственные партийные структуры и была более отзывчива к местным, коммунальным и сельским, нуждам, чем к национальным.

Электоральное состязание в Индии способствовало замене лидеров националистического и космополитического толка, имевших европейское образование, лидерами более провинциальными, хуже образованными и ориентированными на местные проблемы. На выборах 1962 г. «практически всюду проявлялась заинтересованность в том, чтобы избрать местных людей, которые бы могли выступать посредниками между избирателем и сложной, часто медлительной правительственной бюрократией, а не государственных деятелей, не публичных политиков, которые бы дискутировали на общенациональные темы»⁴⁶. В качестве символа общего сдвига, происходившего внутри партии Конгресса, можно, пожалуй, рассматривать те изменения, которые претерпело ее руководство в 1965 г. Неру, получивший образование в Хэрроу и Кембридже, был настолько же англичанином, насколько индусом. Шастри до того, как стал премьер-министром, никогда не бывал за пределами страны. Его безвременная смерть в момент, когда местные политические силы набирали влияние, ускорила закат партии Конгресса.

Динамика демократической политики была также фактором выхода на авансцену лидеров из провинции. Около 15% членов временного парламента 1947 г. были выходцами из сельских районов. В 1962 г. около 40% Лок Сабха[72] были оттуда же. Такие же изменения в составе партии Конгресса имели место на уровне штатов. В Мадрасе, например, «адвоката-брамина» Раджагопалачари сменил в качестве главного министра К. Камрадж, малообразованный в формальном смысле крестьянин. Первый знал и английский и санскрит так же, как местный диалект, он был первым генерал-губернатором Индии индусского происхождения и лидером национального масштаба в партии Конгресса. Второй — проницательный местный политик, хорошо говоривший только по-тамильски. Камрадж определенно не был интеллектуалом, его славили именно как «человека из народа». Это можно сравнить с поражением Джона Куинси Адамса от Эндрю Джексона в США⁴⁷.

М. Вайнер нашел также, что в сельских отделениях партии Конгресса «в качестве источника партийных кадров городские центры сменили малые города и большие деревни. Отмечалось общее снижение доминирования наиболее образованных высших каст и соответствующий рост числа людей из сельского хозяйства, людей более разнообразного образовательного уровня, представителей так называемых средних каст»⁴⁸. Параллельно этому сдвигу в характере рекрутирования актива происходило перераспределение власти в направлении от центрального партийного лидерства к политическим центрам штатов и далее к партийным организациям этого уровня.

В 1950-х в Индии, а также на Цейлоне выборы и демократия в целом были фактором «усиления, а не подтачивания власти традиционных лидеров» и тем самым порождали «резкий конфликт между ценностями представительной системы власти и планового социально-экономического развития». Отсутствие в Пакистане выборов в 1950-х гг. избавило страну от этого конфликта⁴⁹. Но уже в 1960-х работа «первичных демократических организаций» выдвинула на повестку дня ту же проблему. Как отмечал один видный пакистанский чиновник: «Одно из внутренних противоречий социального развития состоит в том, что люди, руководящие его программами, представляют группы интересов и классы, которым в случае успеха предстоит потерять свой статус, привилегии и власть. Нынешняя политическая и экономическая власть сконцентрирована в руках вестернизованной элиты и особенно правительственных служащих, а демократизация должна лишить их этой власти»⁵⁰.

Двухпартийное состязание и выборы с сельским уклоном

Есть в Южной Азии три страны, очень точно иллюстрирующие три различных типа отношений, которые могут существовать между националистическим движением и политической мобилизацией сельского населения. В Индии националистическая элита добилась широкой народной поддержки до того, как страна получила независимость, и могла дальше расширять и перестраивать эту поддержку после получения независимости. В результате она смогла оставаться у власти более двадцати лет. Пакистанская националистическая элита не мобилизовала народной поддержки в сельских районах до получения независимости и не рискнула подвергнуть себя испытанию выборами после. В результате она была легко устранена чиновными служащими былой имперской власти. На Цейлоне националистическая элита тоже не имела перед получением независимости широкой народной базы. Тем не менее она подвергла себя электоральному испытанию и была сметена в 1956 г. тем, что можно рассматривать как архетипическое проявление «выборов с сельским уклоном». Речь идет о типичном пути, по которому двухпартийная система в модернизирующейся стране идет к организации широкого участия деревни в политической жизни.

Цейлон, 1956 год.

Цейлон стал независимым в 1948 г. под руководством Д. С. Сенанаяке и его Объединенной национальной партии, которая была создана годом раньше. В ОНП вошло много членов Цейлонского национального конгресса, организованного в 1919 г. Последний «не имел организационных корней в деревне и среди низших классов городского населения, подобных тем, что создал индийский Конгресс, но его состав был тем же — тот же тип по-западному образованного верхнего среднего класса с лидерами из высшего класса»⁵¹. Независимость была, по существу, дарована Цейлону индийцами и британцами: заставив последних дать независимость Индии, первые не оставили им иного выбора, кроме как дать ее и Цейлону. Основная масса цейлонского населения не играла никакой роли в борьбе за независимость. «Массового освободительного движения на Цейлоне не существовало, не было больших жертв, если вообще были какие-то (даже со стороны главных лидеров), и практически никаких героев и мучеников»⁵².

После получения независимости в правительстве доминировала узкая группа городской элиты из англизированных представителей высшего и верхушки среднего класса, объединенных рамками ОНП. Ее члены были, по замечанию одного наблюдателя, подобны «во всем, кроме цвета кожи, бывшим колониальным правителям»⁵³. Подавляющее большинство членов группы жили в городах, в то время как 70% цейлонского населения живет в деревне. Большинство составляли христиане, в то время как 91% цейлонцев — нехристиане, а 64% придерживались буддизма. Языком этой группы был английский, в то время как 92% цейлонцев на английском ни говорить, ни писать не могли. Короче говоря, она представляла менее 10% населения. Соблазн, который такая ситуация создавала для желающих обратиться к широкому большинству сельского, буддистского и сингальского населения, не мог долго оставаться латентным. В 1951 г. один из ведущих членов политической элиты, Соломон Бандаранаике, ушел из ОНП и создал для участия в выборах 1956 г. свою собственную оппозиционную Партию свободы Шри-Ланки. Перед выборами большинство было уверено, что ОНП одержит очередную легкую победу. ПСШ «пришла к выборам практически без надежды на то, что выиграет. Деньги, организация и большая часть престижных родов были на стороне Объединенной национальной партии»⁵⁴. Однако выборы обернулись решительной победой ПСШ и ее союзников, которые получили меньшинство голосов, но стабильное большинство мест в парламенте — 51 из 95. Представительство ОНП сузилось до восьми мест, восемь из десяти ее министров потеряли свои посты в правительстве. Состав палаты изменился самым решительным образом.

На этих выборах для сельских низов сингальского населения «неожиданно открылась их политическая сила, и политическая монополия, принадлежавшая до этого узкой богатой вестернизованной элите, была разрушена»⁵⁵. Инаугурация правительства ПСШ была пронизана символами популистского, традиционалистского возрождения: «массовое присутствие одетых в желтое бхикку (буддистского духовенства), бой традиционных церемониальных барабанов магул бера вместо фанфар и, к концу церемонии, наплыв радостно возбужденной толпы людей в саронгах — вверх по ступеням здания парламента, мимо удаляющихся гостей, прямо в зал заседаний. „Апе андува, — говорили они, — то наше Правительство“, рассматривая здание и пробуя кресла, на которых будут заседать те, кого они только что избрали»⁵⁶.

За 127 лет до этого один газетчик писал по поводу подобного события: «Это был день народной гордости». Фермеры из глуши тогда тоже нахлынули в правительственные кабинеты. «Генерал Джексон — их собственный президент»⁵⁷. Параллель вполне уместна, хотя революция Бандаранаике в 1956 г. была, как минимум, более фундаментальной, чем джексоновская революция в 1829. Как отмечал X. Риггинз, из всех южноазиатских революций до середины 1960-х гг. «только она имела результатом явный переход власти от одного сегмента населения к другому. Этот переход был осуществлен без крови, без массового подкупа или насильственного подавления электората. Это были не выборы в порядке подтверждения результатов государственного переворота, но настоящая смена власти через коллективный выбор сотен тысяч индивидов»⁵⁸.

Победа Партии свободы базировалась на ее апелляции к сельским интересам, буддистским верованиям и сингальским предрассудкам большинства цейлонского населения. ОНП обличалась как прозападная и христианская. Буддистские священники ходили от деревни к деревне и объявляли, что голоса, отданные за правительственную партию, направлены против буддизма. Агитируя за сингальский как единственный официальный язык, Партия свободы апеллировал как к нижнему среднему классу и «малой интеллигенции», которая ставила в упрек высшему классу его владение английским, так и к сингальскому большинству, недовольному тем, до какой степени говорящее по-тамильски меньшинство (около 20% населения) ухитрялось преобладать в правительстве. Проблемы языка и религии преломлялись в других различиях, создавая таким образом базу для выборных альянсов и «способ для того, чтобы городские политические лидеры, сельский средний класс и крестьяне реагировали совместно на поползновения со стороны западных ценностей, ассоциируемых в 1956 г. с ОНП»⁵⁹.

В последующие годы правительство Партии свободы провело голосование, с тем чтобы сделать сингальский язык официальным, и реализовало другие программы, направленные на то, чтобы укрепить его связи с деревенским электоратом. Два из последствий этого были: столкновения между сингальской и тамильской общинами в 1958 г. и убийство Бандаранаике сингальским экстремистом в 1959-м. Выборы марта 1960 г. создали политический тупик, но вторые выборы, проведенные в июле, привели к еще одной победе Партии свободы. И вновь победа базировалась на поддержке сельских районов, где партия получила две трети голосов. В больших городах же она не получила ни одного места из 18 на первых выборах 1960 г. и лишь четыре места на вторых. Один из высших ее руководителей хорошо выразил позицию партии, заявив, что она установила «очень простой принцип: мы стоим на стороне сельского населения этой страны… Простые люди этой страны, люди деревни могут быть уверены в том, что мы их никогда не предадим»⁶⁰.

Однако политика Партии свободы вызвала такое неприятие со стороны других элит, что в январе 1962 г. произошла попытка переворота. По существу, это была попытка старой элиты, представлявшей вестернизированные высшие слои общества, вернуться к власти. «Почти все предполагаемые заговорщики были христианами, по большей части католиками. Многие из них принадлежали к богатым и известным семьям, окончили престижные учебные заведения и вообще представляли тот самый „привилегированный класс“, против которого направлен эгалитаризм ПСШ»⁶¹. Попытка переворота отражала те напряжения, что были внесены в политическую систему с включением в нее деревенских масс. Победа в 1965 г. ОНП в союзе с Федеральной партией, представлявшей тамильское меньшинство, показала также, что система, достаточно адаптивная, чтобы включить в политику деревенские массы, была достаточно адаптивной и для того, чтобы при новых обстоятельствах позволить городским элитам, превратившимся в оппозицию, вернуться к власти. ОНП оказалась способной прийти к власти, только адаптировав свои программы таким образом, чтобы суметь соперничать с ПСШ. С одной стороны, политическая система включила сельские массы; с другой — их вовлечение в политику изменило стиль, семантику, программы и самих людей, доминирующих в новой системе. Состязательная партийная система показала себя эффективной средой для более или менее мирных фундаментальных изменений в плане политической активности масс и распределения политической власти.

Турция, 1950 год и далее.

Сдвиг, в некоторой степени подобный цейлонскому, произошел почти в то же самое время в Турции. После окончания Второй мировой войны разного рода силы и обстоятельства привели к тому, что правительство Исмета Иненю позволило группе ведущих политиков из Республиканской народной партии отколоться и создать оппозиционную партию. Эти лидеры ничем существенным не отличались от тех, кто доминировал в РНП, но они склонялись к более либеральным взглядам, благоволили частному предпринимательству и таким образом ассоциировались с представителями турецкого бизнеса, получившего развитие в 1930-х гг. и в течение войны. В двух эпизодах на протяжении долгого правления РНП, в 1924 и 1930 гг., были позволены оппозиционные партии, и, конечно, лидеры РНП предполагали, что новая группа оппозиционных политиков будет меньшей угрозой для них вне партии, чем внутри. Так или иначе, возникла Демократическая партия, которая, участвуя в выборах 1946 г., завоевала 15% мест в Национальном собрании. В ходе последующих четырех лет сначала Демократическая партия, а затем, в порядке реакции, РНП, делали все более и более энергичные усилия в направлении мобилизации и организации как в городах, так и в сельской местности. Ожидалось, что выборы 1950 г. дадут РНП подавляющее большинство. Но она безоговорочно проиграла. Демократическая партия получила 53% голосов и 408 мест в Национальном собрании, РНП — 40% голосов и всего 69 мест.

Победа демократов состояла из значительного большинства в городах плюс равенства с РНП в сельской местности. Однако выборы оказались первым шагом выхода сельских избирателей на турецкую политическую арену в качестве доминирующей группы. В течение нескольких последующих лет демократическое правительство Аднана Мендереса прилагало всяческие усилия, чтобы крестьянство идентифицировало себя с ним. В области экономики оно сдвинуло с мертвой точки строительство дорог в сельской местности, производство сельскохозяйственного оборудования, субсидирование и кредитование крестьянских хозяйств. Не менее значительными были его усилия в культурной сфере: был модифицирован строгий секуляризм, господствовавший при власти РНП, введено религиозное образование в школах, обеспечено государственное финансирование строительства мечетей. Как отмечал один исследователь, Мен-дерес «был первым из правителей этой страны, кто решительно поставил сельские интересы выше городских, первым, проявившим отзывчивость к материальным нуждам крестьян, первым, кто дал им начатки гражданского сознания»⁶². Соответственно, в течение 1950-х гг. сельская поддержка Демократической партии выросла, а поддержка со стороны городского среднего класса ослабла. На выборах 1954 г. демократы подняли свое большинство до уровня 56,6%. «Какое имеет значение, что думают стамбульские интеллектуалы, — вопрошал Мендерес, — если крестьянство с нами?»⁶³

В 1957 г. упало общее число голосовавших и вместе с ним число голосов, поданных за демократов. Правительство Мендереса склонялось ко все более и более авторитарным методам правления, городской средний класс становился все более и более ему враждебен, и в мае 1960 г. оно был свергнуто военными.

Политический кризис, вылившийся в этот переворот, был преодолен благодаря быстроте и ответственности, проявленными генералом Гюрселем и его соратниками в их усилиях по возвращению к гражданскому правлению. Однако в выборах 1961 г. голосование приняло ту же форму. Вопреки всем факторам, работавшим на РНП, она получила только 37% голосов, в то время как вновь образованная Партия справедливости унаследовала основную массу сторонников объявленной вне закона Демократической партии и получила 35%. Четырьмя годами позже Партия справедливости победила с подавляющим преимуществом, завоевав 56% голосов и 57% мест в Национальном собрании. Источники ее поддержки были разные, но главным среди них были крестьяне. Пример Турции ясно иллюстрирует, как писал Уайкер, «трудности, которыми чревато быстрое реформирование в условиях многопартийного правительства… Часто звучавшее утверждение турецких лидеров, что при правильном руководстве народ поймет ситуацию и принесет добровольные жертвы, никогда в Турции не подтверждалось. Факт состоит в том, что, получив право свободного голосования, турецкий народ ни разу в прошлом не поддержал сторонников быстрых реформ; и существуют убедительные свидетельства тому, что это равно маловероятно и сегодня»⁶⁴.

Электоральное состязание не только обратило внимание власти к интересам деревни, но и породило тенденцию к ослаблению власти в государстве, которое до этого представляло собой высоко централизованную политическую систему. В 1947 г. в ответ на вызов со стороны демократов РНП децентрализовала свой контроль над определением кандидатов, и 70% кандидатов в депутаты были выдвинуты местными партийными организациями. В результате, как заключает Фрей, «центральный контроль и внутрипартийная дисциплина заметно ослабли. Местные силы стали настолько весомы, что способность партии выполнять даже такие необходимые политические функции, как инспектирование собственной организации, была нарушена… Непослушные партийные лидеры, потерявшие свои центральные посты, стали обслуживать местные интересы, с тем чтобы вернуться к власти вопреки оппозиции центра»⁶⁵.

Состав основных участников политического процесса также стал меняться, как это происходило в Индии и на Цейлоне. Вестернизованная бюрократическая элита национального масштаба, «ориентированная на развитие страны под ее покровительством», уступала место провинциальной элите, «ориентированной на более непосредственные местные и политические выгоды»⁶⁶. Наиболее ярко эта перемена проявилась в конце 1940-х гг., при переходе от однопартийной системы к соревновательной. Крестьяне, адвокаты и торговцы стали доминировать в Национальном собрании вместо военных и чиновников. Одновременно усилился «локализм»: в апогее однопартийного периода уроженцами местности, которую они представляли, были около трети депутатов; после десяти лет двухпартийного состязания в этой категории было уже две трети депутатов⁶⁷. Состязание партий не только включило массы в политику, но и сблизило их с политическими лидерами.

Турция и Цейлон являют собой яркие примеры того, как двухпартийное состязание и выборы с сельским уклоном способствуют политической мобилизации сельского населения стран, где оно преобладает. В определенной мере сходные ситуации были в нескольких других странах.

Бирма, 1960 год.

После получения независимости в Бирме главенствовала Антифашистская народная лига свободы, безоговорочно выигравшая выборы 1951–1952 и 1956 гг. В первом случае оппозиция была очень слаба и разрозненна, во втором она была сильнее и блокировалась вокруг левого Фронта национального единства. В 1958 г. АНЛС раскололась на две фракции. Последующая нестабильность и усиление давления со стороны повстанцев побудили У Ну передать в октябре этого года правление генералу Не Вину и армии. К удивлению многих, военное правительство оставалось у власти лишь около восемнадцати месяцев и организовало переход к гражданскому. правлению посредством выборов. Они состоялись весной 1960 г. Главными партиями, состязавшимися на этих выборах, была АНЛС «чистая», возглавлявшаяся У Ну, и АНЛС «твердая», возглавлявшаяся двумя другими видными деятелями этой партии. Когда в 1958 г. партия раскололась, «чистые» сохранили контроль над Всебирманской крестьянской организацией, а «твердые» поначалу доминировали в профсоюзном и женском движении.

Выборы 1960 г. совершенно недвусмысленно выдвинули на первый план конфликт между традиционализмом и реформой. Военное правительство Не Вина много сделало для осуществления необходимых реформ, повышения эффективности государственных служб, укрепления закона и порядка. Однако его старания и непреклонность вызвали неприязнь многих в бирманском обществе. Армия явно предпочитала победу «твердых», и, соответственно, У Ну постарался извлечь максимум из отождествления своих оппонентов с военными. Расклад политических сил очень напоминал ситуацию выборов 1961 г. в Турции. Для бирманцев «безвластие былых дней правления единой АНЛС было, несмотря на всю коррупцию и неэффективность, меньшим злом, чем реформистское правительство с армией во главе и с требованием затянуть пояса»⁶⁸.

Столь же важна, как сопротивление неприятной необходимости реформ, была идентификация У Ну с буддизмом и традиционными ценностями. Сознательно и демонстративно следуя незападному стилю жизни и поведения, У Ну очень выделялся на фоне большинства других политических лидеров Бирмы. В начале кампании он открыто заявил о своем намерении сделать буддизм государственной религией Бирмы. Как и на Цейлоне в 1956 г., ключевую роль в кампании играли буддистские монахи: «большинство из них выступили в поддержку У Ну и стали его самыми эффективными пропагандистами в бирманских городах и деревнях»⁶⁹. В результате — безоговорочная победа У Ну и «чистых», которые получили две трети голосов и заняли две трети разыгрывавшихся мест в парламенте. В отличие от других выборов с деревенским уклоном, У Ну поддержали все группы населения. В Рангуне его партия выступила еще лучше, чем в сельской местности.

Как и турецкая армия в 1960-х гг., бирманские военные очень неохотно разрешили прийти к власти более консервативной партии. В течение двух лет своего правления У Ну вел политику «явно более традиционалистскую, чем революционную». Высшим своим приоритетом он сделал обещанное превращение буддизма в государственную религию⁷⁰. Однако в 1962 г. бирманские военные решили, что традиционалистские и разъединительные тенденции демократии зашли слишком далеко, сместили гражданское правительство и ввели в Бирме строгую, авторитарную, догматическую версию военного социализма. В отличие от турецких военных, бирманские не согласились на компромисс между традицией и реформами, которого требует демократия.

Сенегал, 1951. Состязательная партийная система способствовала смене узкой городской базы власти более широкой деревенской и на этапе приближения к независимости. В Сенегале политическая власть десятилетиями базировалась на прибрежных городах. После Второй мировой войны там доминировала партия, представлявшая собой ответвление французской Социалистической партии. Однако на выборах 1951 г. ей бросила вызов новая группа, Сенегальский демократический блок, организованный Леопольдом Сенгором. Он адресовал свой призыв к новым группам получивших избирательное право и набиравших политическое сознание сельских жителей. «Расширившийся деревенский электорат, благодаря своей численности, получил преимущество и захватил ключи к успеху на выборах… (которые) оказались победным восстанием новых граждан, городских и сельских, против старых, представлявших „четыре коммуны“»⁷¹. На выборах Сенгор апеллировал к городским и традиционным ценностям, особенно религиозным. Так же как на Цейлоне в 1956-м и в Бирме в 1960 г., религиозные лидеры и активисты сыграли ключевую роль в кампании. В дальнейшем Сенгор признал, что победу его партии «обеспечили имамы в своих мечетях»⁷².

Ямайка, 1944. На Ямайке соревнование партий оказалось таким средством включения в политику новых групп, которое не вызвало значительного насилия и практически не нарушило течения политического процесса. Как это обычно бывает, Народная национальная партия, образованная в 1938 г. в борьбе за независимость, состояла поначалу из представителей «очень узкого среднего класса специалистов, чиновников и учителей». Она придерживалась модернизаторской, социалистической и националистической ориентации. В 1944 г. были проведены первые всеобщие выборы. Александр Бустаманте, лидер Промышленного профсоюза, который, вопреки своему названию, был преимущественно профсоюзом сельскохозяйственных рабочих, организовал Ямайскую рабочую партию и мобилизовал для участия в выборах сельское население. Результат был шоком для среднего класса, представленного ННП. Последняя получила только 24% голосов, против 41%, полученных ЯРП и 30% независимыми. Норман Мэнли, лидер ННП, был интеллектуалом из среднего класса, и программа ННП была радикальной и идеологической. Профсоюз же Бустаманте и ЯРП упирали больше на «хлеб с маслом» и конкретные материальные проблемы, чем на глобальные идеологические цели. Их «приверженцами были в основном городские и сельские рабочие», и их лидер, Бустаманте, представлял собой смесь профсоюзного босса и демагога-популиста⁷³.

Однако результатом победы ЯРП было стимулирование таких же усилий в направлении организации масс со стороны ННП, которая создала собственный профсоюз, Национальный рабочий союз, вступивший в борьбу с организацией Бустаманте. Состязание также помогло в 1950-х гг. умеренному крылу ННП одержать во внутрипартийной борьбе победу над лево-экстремистами. В итоге в 1955 г. ННП смог одержать уверенную победу над ЯРП и вернуться к власти. Несколькими годами позже ЯРП в свою очередь мобилизовала поддержку со стороны своих сельских сторонников и опять оказалась у власти. Таким образом, состязание двух лидеров и двух партий способствовало вовлечению ямайского народа в политику и его эффективной организации в рамках политических партий и связанных с ними профсоюзов.

Лесото, 1965. В момент получения Басутолендом независимости доминировала в нем Басутолендская партия конгресса. Она была организована по образцу ганской НПК и опиралась на интеллектуалов, учителей, протестантских миссионеров и другие группы горожан. Ее лидеры нередко выезжали за границу, ассоциировались с панафриканским движением, однако мало были знакомы и мало контактировали с сельскими районами собственной страны. Как и на Ямайке, в Сенегале и на Цейлоне, оппозиционная партия, Басутолендская национальная партия (БНП), была организована незадолго до первых общих выборов в 1965 г. Ее опорой стали сельские районы, где она пользовалась поддержкой нижнего слоя вождей и служителей римско-католической церкви. В кампании своей она упирала в основном на проблемы «хлеба с маслом». К большому удивлению наблюдателей, она одержала скромную победу, собрав 42% голосов против 40%, собранных БПК. Снова состязание партий обернулось победой консерваторов сельской ориентации над национально и урбанистически ориентированными радикалами⁷⁴.

Все эти выборы с сельским уклоном — это, конечно, не более чем один из поворотных пунктов в длительном, постепенном и временами бурном процессе политической мобилизации и интеграции. В некоторых странах этот процесс может быть настолько постепенным, что практически невозможно выделить какие-то конкретные выборы, которые бы ясно означали переход власти из рук городской элиты в руки сельских масс. На Филиппинах, например, после получения независимости мобилизация сельского электората растянулась через целую цепочку выборов, в которых кандидаты на президентство были почти всегда отвергнуты. В 1953 г. Магсайсай одержал решительную победу над президентом Кирино. Первый апеллировал на выборах к сельским избирателям и на них же ориентировал свою политику, став президентом. Помимо земельной реформы и других мер, направленных на повышение продуктивности сельского хозяйства, он занялся «прокладкой каналов постоянной политической коммуникации с филиппинскими сельскими массами». Он впервые наладил контакт большого числа людей с правительством и президентом и сделал так, чтобы политические изменения могли происходить в рамках легальной структуры управления и насилие утеряло актуальность и смысл. Никакой политик после Магсайсая не мог позволить себе игнорировать память о нем и его цели⁷⁵. Его преемник, Гарсиа, был, однако, фигурой гораздо более консервативной и связанной с привилегированными классами.

В 1961 г. Филиппины вступили во вторую фазу мобилизации сельских масс, когда кандидат оппозиции Макапагал одержал сенсационную победу над Гарсиа. Как и Магсайсай, Макапагал происходил из низших классов и апеллировал к сельским избирателям. В течение четырех лет подготовки к выборам он побывал почти в каждом из 23 000 филиппинских барриос(округов). Впервые в истории Филиппин претендент на президентство с успехом бросил вызов крупным землевладельцам и машине Националистической партии, контролировавшим поведение сельского электората⁷⁶. В 1965 г. Макапагал, был в свою очередь, смещен Фердинандом Маркосом, который, по всей видимости, тоже делал ставку на мобилизацию сельских масс и на аграрную реформу. Таким образом, на Филиппинах отсутствие эффективной организации партийного процесса и по-настоящему осмысленных связей между партиями и социальными силами создало ситуацию, в которой Зеленая революция происходила постепенно и под самыми разными партийными ярлыками.

Более «чистые» случаи выборов с сельским уклоном характеризуются некоторым набором общих черт:

1. Городская элита, представляющая средний и привилегированные классы, оттесняется от власти.

2. Исход выборов оказывается сюрпризом для большинства наблюдателей.

3. Своим успехом партия-победитель обязана мобилизации новых групп сельских избирателей.

4. Лидером победившей партии является обычно бывший член элиты, ориентированный на модернизацию, отколовшийся от элиты и сменивший объект своей проповеди на слои более «народные» и традиционные.

5. В отличие от верховного лидера, другие лидеры партий, выдвинувшихся на передний план, рекрутируются, как правило, из местных, сельских, не космополитических элит.

6. Партия-победитель апеллирует к сельскому избирателю посредством комбинации этнических и религиозных тем, а также используя тему «хлеба с маслом».

7. Во многих случаях партия-победитель извлекает существенную выгоду из поддержки со стороны священников, имамов и других религиозных фигур, действующих в сельской местности.

8. В глазах как приверженцев, так и оппонентов, победа оппозиционной силы воспринимается как поворотный пункт в политическом развитии страны.

9. Придя к власти, новое правительство обычно стремится удовлетворять интересы своих сельских сторонников.

10. Политика нового правительства вызывает враждебность старой элиты, часто до такой степени, что провоцирует военные перевороты, успешные, как в Турции и Бирме, или неудачные, как на Цейлоне.

11. В большинстве, если не во всех случаях партия, отстраненная от власти, адаптируется к новому типу политического действия, делает, в свою очередь, усилия для завоевания поддержки масс и в некоторых случаях (Цейлон, Ямайка) возвращается к власти.

12. Посредством этого процесса двухпартийные системы вовлекают сельские массы в политику и тем самым наводят между городом и селом мосты, служащие ключевым условием политической стабильности в модернизирующихся странах. Сравнительный опыт модернизирующихся обществ, как в прошлом, так и сегодня, позволяет считать, что двухпартийная система более эффективна в достижении такой ассимиляции, чем большинство других типов политических систем.