Котлован

Весна в Жигулях задержалась, и в середине апреля на покатых склонах еще лежал снег. Горы на правом берегу стояли в белой шубе лесов. В теплые дни шумела вода по оврагам, смывая снежный покров, и постепенно чернели крутолобые выступы жигулевской горбатой гряды. Весна больше всего чувствовалась в свежем и теплом ветре от реки, в густых запахах оживающих деревьев, талого снега, набухающей влагой земли.

С каждым днем прибывала вода, постепенно приподнимая ледовый панцирь Волги. Уже на подточенном снизу рыхлом и пористом льду исчезли широкие лужи, и недавно еще совсем мокрая поверхность стала суше, приобретая новую, серовато-пепельную окраску.

— Вода с поверхности ушла, лед поднимается, Волга скоро пойдет, — говорили старожилы.

И днем и особенно по ночам в затихшем воздухе слышались скрежет и густой хруст: река ломала береговую припайку льда, прорубая у подножья гор узкие голубоватые полыньи.

Уже давно не двигались машины через Волгу, а в последние дни и люди опасались ходить по черным, кое-где уже искривившимся лентам дорог. Ледовые поля могли взломаться каждый день, и все на Волге дышало тревожным предчувствием ледохода.

На строительных площадках Куйбышевгидростроя шла напряженная работа, особенно в котловане под здание гидростанции, лежащем в глубокой впадине оврага и огражденном от реки барьерами перемычек.

Вешние воды размыли глинистые дороги, таял снег в глубоких забоях котлована, стекавшие с гор ручьи смешивались с подпиравшими грунтовыми водами. Разрушались, оползая, крутые стенки земляных выемок и насыпей, погружались в грязь тяжелые экскаваторы, вязли в размокшей глине десятитонные и двадцатипятитонные самосвалы, даже лежневые деревянные дороги тонули в разжиженном, вязком, илистом грунте.

Машины, транспортирующие камень на перемычки, продвигались по котловану только с помощью бульдозеров, чьи стальные ножи катили перед собой метровые волны жидкой земли. Одним словом, грязь и бездорожье стали подлинным бедствием стройки.

Так надвигалась весенняя распутица — время грозного испытания, самый тяжелый период для строителей.

Над котлованом нависла реальная угроза остановки всех механизмов. Но именно в эти дни положение на решающем участке в правобережном котловане исключало возможность какого-либо даже малейшего перерыва в бесперебойной выемке грунта и возведении перемычек — барьеров, способных отстоять котлован в битве с надвигающимися ледоходом и паводком.

В штаб гидротехнического района — продолговатый деревянный домик у покатого подножия горы — мы попали в полдень, как раз ко времени ежедневного диспетчерского совещания. Его проводил начальник района Дмитрий Федорович Оглоблин, инженер с крупными чертами спокойного, волевого лица и таким же спокойным и властным голосом.

В его кабинет входили прорабы, начальники участков, специализированных служб — энергетики, транспорта, связи — командиры большого и сложного хозяйства. Многие явились прямо со своих рабочих участков в резиновых сапогах, забрызганных грязью, и в синих рабочих ватниках, удобных в это переходное время года.

На «диспетчерках» подводились итоги прошедшего рабочего дня, намечались оперативные задания на следующий. Здесь царила та обычная на производстве атмосфера взаимного подстегивания и резкой нелицеприятной критики, которая служила в то же время и бодрящей нравственной зарядкой.

Большинство инженеров пришли из котлована, судьба которого решала все в районе, беспокоила всех и привлекала всеобщее внимание. Оглоблин объявил повестку дня: работа механизмов в котловане, борьба за дороги.

— Товарищи, — тихо сказал он, положив обе ладони на белый лист бумаги, — в котловане тяжело. В распутицу принято было останавливать гидротехнические стройки: не пускали дороги, тонули в грязи механизмы. Мы пойти на это сейчас не можем. Как бы ни было трудно, наша задача сейчас в том, чтобы не остановить хода работ.

Оглоблин скупым энергичным жестом руки пригласил инженеров котлована, начальников тракторных и автомобильных парков, электриков доложить о состоянии дел. Все сходились на том, что положение в районе тяжелое, если не угрожающее. Распутица наполовину парализовала движение машин. Сохранилось только несколько магистралей, с великим трудом поддерживаемых непрерывной подсыпкой каменного окола. Это были единственные линии связи с перемычками в русле Волги, куда шел камень и сухой грунт от экскаваторов, расположенных на более высоких отметках, и главным образом от машины № 9 известного всей стройке новатора Бориса Коваленко.

— Коваленке все внимание, под девятку поток машин! — сказал Оглоблин. — Сколько у нас завтра машин на линии?

Начальник транспортной конторы Дроженко назвал цифру.

— Вы живьем нас режете, — тихо сказал Оглоблин. — Надо больше. Я хотел быть только уверенным в том, что вы чувствуете всю ответственность транспорта!

Главный инженер района Скрепчинский, высокий, полный, с седеющими усами, доложил о нуждах многочисленных специализированных подрядных и субподрядных контор гидромеханизации, механомонтажа, водопонижения, чьи работы находились под единым руководством начальника района.

Оглоблин то и дело отрывался для телефонных переговоров, подписывал телеграммы на заводы-поставщики, в смежные строительные районы. Но пестрый поток дел и распоряжений не отвлекал его от главного — котлован оставался в фокусе всех разговоров, начальник района словно держал его все время перед своим взором.

— Товарищи, острота положения бесспорна и ясна. Через несколько дней ждем первую подвижку льда. Вы понимаете, что это значит? Нам с вами не с берега созерцать ледоход. Нам следует проводить его, это же первый опыт пропуска ледовых полей в условиях суженного перемычками русла Волги.

Оглоблин говорил негромко, видимо усилием воли смягчая голос, но его спокойствие только подчеркивало необычную, тревожную силу слов.

— Нам страна дает все для встречи паводка: технику, средства, приезжает большая группа из Академии наук, ежедневно нам звонят из областных организаций: как дела, чем помочь? Следят и ждут, волнуются за нас. Сейчас создана паводковая комиссия в штабе стройки, и такую же организуем в районе. Необходима высшая мобилизация сил. Это — самое большое испытание из всех, что предстоят в этом году. Как можно интенсивнее укреплять и подымать перемычки! Здесь промедление смерти подобно!..

Потом Оглоблин заговорил о срочных предпаводковых мерах, обязывая начальников участков дать на перемычки максимум освещения лампочками и прожекторами, установить там наблюдательные пункты, связать каждый уголок котлована телефоном и радио со штабом района.

— Кончайте эти разговоры, товарищи, — резко прервал он инженеров, пустившихся в изложение причин задержки, — не время, тут собрались рабочие люди — дайте точные сроки, когда будут связь, энергия, свет. Я хочу ночью на перемычке читать газету. Может быть, не придется поспать несколько ночей, — заметил Оглоблин, отпуская инженеров, закончивших свои дела на совещании, — повторяю, может быть, нам будет тяжело, и даже наверняка будет так. Я хочу видеть в вас моральную готовность выдержать этот экзамен.

Главный инженер Скрепчинский объявил коротенький перерыв, и Оглоблин, сняв очки и потрогав кончиками пальцев, видимо, утомленные веки, подошел к несгораемому шкафу, на котором стоял эмалированный чайник с водой, налил себе полный стакан и, вернувшись к столу, углубился в бумаги. Оставшиеся в кабинете инженеры разговаривали вполголоса, стараясь не мешать начальнику района.

До Куйбышевгидростроя Дмитрий Федорович Оглоблин работал на многих гидротехнических стройках: в Средней Азии, на Урале, на канале имени Москвы и Угличской гидростанции. Как инженер он вырос на крупных стройках, всякий раз решавших для своего времени большие, новые задачи, и это имело немаловажное значение в формировании его стиля работы и мышления. Оглоблин привык брать на себя всю полноту ответственности, не бояться ни масштаба дел, ни их новизны.

— Что такое гидротехническое искусство? Это всегда борьба с водой, грунтом, стихией. А там, где борьба, — говорил Оглоблин, — там надо уметь принимать смелые решения. Самое неприятное обвинение инженеру на стройке — если про него скажут: «Этот не решает». Гидротехника безвольных людей не терпит.

Сам Оглоблин выработал в себе качества, позволившие ему не раз вступать в серьезные гидротехнические битвы и выходить из них победителем. В 1939 году, еще молодым инженером, он строил плотину в Средней Азии на реке Мургаб. Необычно бурный и сильный паводок застиг строителей врасплох. Два с половиной месяца шла борьба не только за целость плотины, но и с опасностью наводнения по всей долине реки и затопления близлежащих городков.

— Высокая вода, как казалось мне тогда, утащила у меня десять лет жизни, но потом я понял, что это не так. А вот опыт, — говорил Оглоблин, — опыт я тогда получил, действительно стоящий десяти лет инженерной работы.

На работу в правобережный гидротехнический район Оглоблин прибыл в ноябре месяце. Его твердую волю организатора почувствовали сразу на всех участках. Уже зимой интенсивность труда в котловане увеличилась в несколько раз. Сейчас в распутицу Оглоблин считал главной своей задачей не сдавать зимних темпов.

Когда в кабинет вошел инженер Сатин, старший прораб на целиковой перемычке огромной дамбы, возведенной но берегу Волги для защиты котлована от высоких паводковых вод, Оглоблин разговаривал с инженером Энгелем, начальником района водопонизительных работ.

Сатин возводил восьмиметровый земляной барьер перед, так сказать, видимыми бурными волнами реки. Энгель окружал котлован несколькими ярусами защитных барьеров из водопонизительных скважин, траншей и иглофильтров для борьбы с невидимыми грунтовыми и напорными водами, которые будут стремиться прорваться в котлован снизу.

От устойчивости целиковой перемычки и эффективности подземного водоотлива зависела судьба котлована в эти весенние, трудные дни.

— Садитесь, Сатин, — мягко пригласил начальник района. — У вас на целике машины ходят?

Сатин, стесняясь своих грязных сапог и кожаного пальто с забрызганными полами, осторожно прошелся по ковровой дорожке и присел на стул рядом с Оглоблиным. Его молодое лицо с голубыми глазами и прямыми светлыми волосами, спадающими на лоб, было еще разгорячено от быстрой ходьбы.

— Машины вязнут, Дмитрий Федорович, вчера всю ночь вытаскивали самосвалы. — Сатин платком вытер влажный лоб. — Используем вовсю тракторы и бульдозеры, кое-как скоблим от грязи верхнюю плоскость дамбы. Но грунт мы возим.

— Вот у Федора Федоровича, — Оглоблин кивнул на Энгеля, — и у вас, Сатин, залог успеха в одном — в строгой непрерывности работ. Ни часу простоя! Остановиться — значит отдать воде завоеванные позиции!

Сатин в ответ едва заметно кивнул головой и прикрыл веки, как бы показывая этим, что он на своем опыте убедился в справедливости слов начальника района.

— Для сведения всех товарищей, — продолжал Оглоблин и, постучав карандашом по столу, попросил внимания. — Ледоход, по прогнозу, ожидается в третьей декаде апреля. Лед пройдет на низких отметках, а затем прибыль будет каждый день примерно на один метр. Задержался ледоход на Каме, видимо, произойдет одновременно со вскрытием Волги. Затем совместный паводок на этих двух реках даст значительный подъем воды. Высшая отметка паводка — примерно 37 и 5. Сатин, дорогой, вот цифра, о которой ты должен думать днем и ночью!

— Я знаю это, Дмитрий Федорович, — ответил Сатин. — Сейчас гребень перемычки на 38-й отметке, четырнадцать метров до уровня Волги. Хватит нам этого?

— Нет, мы не можем рисковать, имея в резерве только пятьдесят сантиметров. Это же Волга! Вот вчера в Волгограде шел снег. А что если выпадет много снега в верховьях или в Жигулях пройдут сильные ливни, — это сразу скажется на подъеме уровня воды! Прогноз может быть неточным. А за спиной котлован, вся техника, плоды полутора лет труда. Как вам ни трудно, а надо еще на один метр поднять перемычку.

— Иван Иванович, — обращаясь к главному инженеру, сказал Оглоблин, снимая очки привычным резким движением правой руки, как бы подчеркивающим законченность и твердость принятого решения, — Распорядитесь: работы из целиковой перемычки должны идти в нарастающем темпе. Все, товарищи, — Оглоблин поднялся и, сложив ладони, тряхнул ими в воздухе, как бы энергично пожимая все руки. — Успеха вам!

Инженеры заторопились к своим «газикам», мотоциклам, к попутным машинам. Самосвалы шли один за другим в несколько рядов, как по улицам большого города. Сатин на ходу вскочил на подножку пятитонки с грузом камня:

— Давай, скорее, друг, через третью проходную!

За первым же поворотом открылась гигантская панорама котлована, сливающаяся с грязновато-белым простором волжской поймы. От реки и с гор дохнуло свежим ветром, ледяным холодком, мокрой, смешанной со снегом землей. Весенние острые запахи щекотали ноздри.

— Перемычку поднимаем еще на метр! — крикнул Сатин, не в силах сдержать возбуждения и наклоняясь к понимающе закивавшему водителю.

На стройку в Жигулях Сатины приехали в сентябре. Двухэтажный, пузатый, сверкающий белизной пароходик «Власть Советов» отвалил от Куйбышевской пристани вечером и, пыхтя, шумно шлепая плицами, пошел вверх.

Сатины стояли на верхней палубе, провожая глазами город, потом пригородные здравницы на левом, покатом берегу, окруженные негустым леском, уже тронутым первой, цыплячьей желтизной листопада.

Это были места, знакомые и Сатину-отцу, двадцать пять лет проработавшему главным бухгалтером на стройках, и похожему на него Сатину-сыну, начинающему инженеру.

До войны вся семья Сатиных жила под Куйбышевом.

Последние годы, когда сын воевал, а потом учился в Ленинграде, отец работал в Средней Азии, но вот вышло постановление о стройках — и отец с сыном решили вдвоем ехать на Волгу. Они встретились, оформились в Москве, и, погостив несколько дней в столице, 59-летний Сергей Феофанович, забыв о застарелой болезни сердца, и 26-летний Маеслав Сергеевич, или, по-домашнему, просто Слава, распрощались с родными на перроне Казанского вокзала.

…Пароход шел всю ночь. На рассвете по правому берегу открылись Жигулевские горы. Зеленая курчавая гряда волной выкатывалась из сыроватого, еще знобкого предутреннего тумана. Широкие, массивные, с крутыми вершинами, то заросшие, то голые горы, чем-то похожие на стадо гигантских слонов, далеко заходили в воду.

Блеснули на реке первые лучи солнца, обласкав нежные стволы березок, серые кроны лип, янтарем засветились строгие сосны, и сразу же выступило и ожило яркое многоцветье жигулевских склонов.

На реке было безветренно и тихо. Шум плиц, весело молотящих воду, отдавался далеко, ровная гладь казалась голубоватым зеркалом, и отраженные в воде деревья плавали точно в желтом дыму.

Сатины встречали рассвет на верхней палубе. Пароход стал жаться ближе к берегу, бороздя воду у подножия горы Могутовой. Потом он обогнул скалистый выступ, и Сатины увидели красивую седловину оврага в зеленой лесной оправе.

Это были прежние легендарные Жигули, но только речную тишь и утренний покой сменил сначала глуховатый, точно дальнее эхо, потом все более резкий и, наконец, густой, многоголосый шум стройки.

Чем ближе подходил пароход к стальному забору перемычек, тем громче ухали паровые копры, звенело железо, урчали машины и раскатывалась по горам многократная гулкая канонада взрывов. Котлован не был виден за дамбами перемычек, и Сатиным иногда казалось: где-то под землей, глубоко в ее недрах, идет эта шумная и яростная работа.

Желтое, густое облако пыли вздымалось над глубоким оврагом, обволакивая даже вершины скал. И только когда ветер ударял в эту плотную завесу, как в разрывах туч, мелькали в воздухе флаги на стрелах экскаваторов, копров, кранов, буровых вышек. Еще не видимый во всем своем объеме, еще кое-где лишь намеченный извилистой линией выемок и дамб, котлован небывалых размеров поражал и пленял воображение.

Управление строительства находилось в небольшом, еще недавно тихом и безвестном городке, о котором Сатины знали уже, что он обречен: часть домов перенесут, часть взорвут, над улицами, где рокотали сейчас машины, будут перекатываться волны Жигулевского моря.

Вода здесь подымется высоко, и берег моря подойдет к вершине холма, где в сосновом строгом бору уже желтеют свежим тесом, словно дачные, домики нового порта-города и будущей «морской» гавани. Здесь и поселились вначале Сатины, в том самом бору, где когда-то гостил в пионерском лагере Сатин-младший и теперь, вспоминая знакомые места, подолгу бродил, любуясь с вершины холма широким волжским плесом и Жигулями.

Начались первые дни устройства и вживания в быт огромной стройки. Местная гостиница — двухэтажный домик в лесу — была переполнена. Сатины несколько дней спали вдвоем на одном диване в кабинете главного бухгалтера. Сергей Феофанович не торопился с выбором должности: ждал, пока определятся дела сына.

— Хочу на производство, — сказал он главному бухгалтеру, когда тот предложил место в «тыловой» конторе материально-технического снабжения. — Там и к сыну ближе и мне интересней.

Маеслав Сергеевич хлопотал о назначении в правобережный район гидротехнических сооружений, и вскоре Сатины переехали на правый берег: сын — для работы в котловане, отец — главным бухгалтером района промышленного и жилого строительства.

Работа, масштаб дел, темпы — все это увлекло: Сатины сразу окунулись в кипучие строительные будни. Но быт налаживался нелегко. Котлован располагался на месте большого волжского села, которое перенесли ближе к горам, там же вырастал новый городок строителей, но жилья не хватало: так велик был приток новых людей в Жигули.

В ожидании комнаты Сатины несколько недель жили в служебном кабинете. Рядом с конторой начинался лес, ветер шумел в высоких соснах. По ночам с гор тянуло сыроватой прохладой, и в нередкие здесь грозовые ливни потоки бурной воды превращали в липкую, тяжелую и скользкую кашу почву и глинистые дороги. Зато после дождя свежо и сладко пахли деревья, и омытый влагой, ярко-зеленый, издали точно бархатный покров Жигулей казался еще красивее.

По воскресеньям отец и сын уходили погулять в горы.

— А тебе не трудно, папа? — спрашивал Маеслав Сергеевич, тревожась за отца. — Шестьдесят лет! Мог бы спокойно жить дома, в Клину!

— Мой дом теперь — стройка, — сказал сыну Сергей Феофанович, когда они, запыхавшись, взобрались на вершину горы и, отдыхая, сидели на траве, прислонившись к холодному пахучему стволу сосны. — Странно, что когда я был молод, то почему-то сидел на месте в учреждениях, а уже в зрелые годы попал на стройки, и пошло носить по городам. Я привык и люблю это. Нет, сын, в какой-нибудь артели я скорей бы зачахнул и состарился, — убежденно сказал Сергей Феофанович. — А здесь стройка захватывающая, дает новые силы. Большая стройка для хорошей и долгой жизни. Я доволен своей работой. А в мои годы и ты будешь жить интересами своих детей. Я хочу следить за твоей судьбой.

Вскоре Сатины переехали в новый дом.

Маеслав Сергеевич был назначен старшим производителем работ на целиковой перемычке. Еще в институте он мечтал о большом самостоятельном деле.

И чем больше молодой инженер знакомился с жизнью гидротехнического района, планами, технической документацией, тем яснее вставал перед ним смелый замысел строителей, решивших зимой и весной дать на плацдарме Куйбышевгидростроя одно из решающих сражений.

Инженерное искусство — искусство высшей степени предвидения. Уже осенью стало ясно, что строители успеют довести до проектной отметки только одну верховую перемычку. Во время паводка Волга затопит две других и вместе с ними русловую часть котлована. И вот еще осенью в штабе стройки родился технически дерзновенный проект сооружения котлована по «затопляемому варианту». Гидротехническая практика до сих пор не знала ничего подобного.

Волга, суженная на одну треть, должна будет пропустить те же ледовые массивы, которые при обычных условиях двигались по всей ее ширине. Верховая перемычка, этот передний рубеж, примет на себя первый и самый страшный удар. Лед будет стремиться преодолеть перемычку на сдвиг, как говорят техники, смять эту преграду. Выдержит ли верховая перемычка эту ледовую атаку Волги? Река очищается ото льда, и целиковая перемычка «становится под напор» паводковых вод Волги. Выдержит ли она?

Высокие скорости воды, образующиеся у продольной перемычки в результате сужения русла, будут «работать на размыв» каменной и земляной насыпи. Не разрушатся ли борта шпунтовой стенки?[2] Эти и десятки других инженерных проблем ставила сама жизнь, требуя незамедлительного решения.

В январе и феврале в Жигулях стояли сильные морозы. По ночам трещали деревья на горных склонах. Земля, запорошенная снегом, промерзла и стала крепкой как кость. Даже мощные экскаваторы «Уралец» с ковшами для скальных грунтов не могли разгрызть затвердевшую глину, и ее взрывали. В январе и феврале решалась судьба целиковой перемычки, почти километровой насыпи, впервые возводимой в тяжелых, зимних условиях.

Когда Маеслав Сатин познакомился со своими помощниками, то очень удивился, узнав, что он не только старший прораб, но и старший по возрасту. И Георгий Андрианов и Эдуард Ратнер — прорабы, старшие десятники Иван Суриков, Владимир Рядов и Татьяна Кондрахина — все они были моложе 26 лет. Идея создания комсомольско-молодежного прорабства возникла на первом же техническом совещании. Еще осенью Сатин и его товарищи решили досрочно закончить перемычку ко Дню Советской Армии, и первые пятитонные самосвалы, накатывая дорогу, начали взбираться на бугристый берег Волги.

Вся сложность создания земляной перемычки в холодные месяцы состояла в том, чтобы суметь не допустить промерзания грунта. Уже в железных кузовах самосвалов глина быстро покрывалась первой, еще хрупкой коркой. От влажного грунта на морозе подымался пар, застилавший глаза. Даже днем приходилось работать точно в тумане.

К морозам прибавился снегопад. Горы и Волга тонули в белой снежной пурге. Снег стал бедствием. Он покрывал дамбу толстым слоем, его убирали, он падал снова и снова, грозя попасть в тело перемычки и испортить насыпь. Борьба со снегом шла часами, а иногда и сутками, измучив людей до предела.

Особенно уставал Сатин по ночам. Работали при свете фар машин, прожекторов, разрывающих белую мглу. Земля, оставленная в покое хотя бы на час, смерзалась в комья, которые невозможно было разбить и ломом. По гребню дамбы Сатин организовал поток машин; утюжа насыпь, из конца в конец непрерывно двигались бульдозеры, весь берег Волги содрогался от рева моторов.

В марте над Жигулями пронеслись свирепые вьюги. Группу Сатина временно перевели на верховую перемычку, на самый передний край ее, так называемый оголовок, особо укрепленный дополнительными шпунтовыми ячейками. Эти стальные, вбитые в дно реки столбы диаметром в двадцать метров создавали самый мощный и стойкий опорный редут в битве с рекою.

Группа Сатина работала с низовой стороны перемычки, которую наращивали комбинированным способом: земснарядами, впервые в истории гидромеханизации намывающими грунт в зимнее время, и «сухим» методом — грунтом из котлована. Здесь, на середине Волги, особенно неистовствовал ветер. Резкие порывы его сбивали людей с ног, валили в глубокие сугробы. Но все-таки самосвалы с грунтом проходили по узкой колее дороги между высокой шпунтовой стенкой и ледяной кромкой Волги.

А Сатин не переставал думать о своей целиковой перемычке, волнуясь за ее судьбу.

— Вот, Жора, — сказал он как-то своему другу прорабу Андрианову, — товарищ паводок придет, проверит, кто как работал!

— Да, как вода подойдет, побегаем мы с тобой вдоль перемычки, — согласился Андрианов.

— Все-таки она в зимних условиях сделана, — беспокоился Сатин. — Если ее прорвет Волга, котлован затопит за один час.

— А я спокоен. Мы тридцать три смотровых шурфа пробили на дамбе. И ни в одном не обнаружили комков. Монолит! — напомнил Андрианов.

— Это так, друг, а все-таки впереди три тяжелых недели. Пока не минет пик паводка. Это он нас, гидротехников, учит и мучает, мучает и учит, — вздохнул Сатин.

Скоро молодежное прорабство Сатина вновь вернулось к целиковой перемычке, готовя ее к приему паводка — суровому и ответственному испытанию.