Килечная экспедиция

В район промыслового лова кильки наш самолет прилетел утром. Он приземлился на плоской вершине серых каменистых холмов полуострова Мангышлак. За их шубчатой грядой, резко обрывающейся у берега, зеленел простор неспокойного моря.

Еще несколько часов назад здесь бушевал суровый осенний шторм. Трое суток, будоража Каспий, дул сильный зюйд-ост, ветер казахстанских полупустынь. Сейчас шторм уже стихал, но в открытом море по инерции еще продолжалось волнение. Даже в естественной бухте за желтой песчаной косой ходили крутые, тяжелые волны с пышными космами. Волны ритмично бились о выступы скал, от ударов прибоя гудел берег, покрытый белой полосой пены.

Флотилия килечной экспедиции пережидала непогоду в бухте. Более пятисот кораблей раскачивались на якоре или бороздили морщинистую поверхность залива. Легкие сейнеры с толстыми мачтами и висевшими на них, как огромные сачки, конусными сетями, средние сейнеры — с фанерными корпусами, большие сейнеры с железным корпусом, объемистые, большегрузные плашкоуты, баржи, лихтера, буксировщики, высокобортные красавцы рефрижераторы с трюмами для мороженой рыбы.

Флот экспедиции заполнил огромную бухту. Казалось, армаде судов тесно у берега: мачты кораблей виднелись по всему простору залива, до самого горизонта. В ясном воздухе плавали сотни тающих в небе курчавых дымков. Даже свистящий бриз с берега, с разгона швырявший в бухту клубы песка и пыли, не мог заглушить многоголосого, плотного рокота моторов — шумного дыхания флотилии.

Быстроходный буксировщик «Белинский», разрезая острым ножом волну, прошел в глубину залива и там пришвартовался к борту теплохода, облепленного со всех сторон корпусами сейнеров и транспортных рыбниц. Это была плавучая база имени Микояна, или, как называли ее рыбаки, «матка» — судно-флагман, держащее на своих мачтах флаг штаба экспедиции.

Представьте себе большой, глубоко сидящий в воде корабль. Верхняя палуба у него такая же, как и у любого пассажирского морского судна, но нижняя похожа на плавучий завод с различными подсобными предприятиями.

И действительно, «база» — это не только ремонтные мастерские, но и различные склады и магазины на длинной палубе, напоминающей своеобразный торговый пассаж, где можно купить все: от продуктов до галантерейных товаров и готового платья, все необходимое для снабжения технического хозяйства флота и самих рыбаков.

Но это все-таки только плавающий корабль, естественно, что на теплоходе тесно: рядом с кузницей и токарными станками магазины, около них склады горючего и масла, тут же хлебопекарня, на корме баня, на верхней палубе почта, сберкасса, клуб. В жилых отсеках теплохода расположены медицинские кабинеты — здесь принимают врачи, — а фельдшеры есть и на маленьких сейнерах.

Каспийские рыбаки проводят в море большую часть своей жизни. Весенняя путина, после короткого летнего перерыва, сменяется осенней, затем зимней. По шесть — восемь месяцев живут рыбацкие команды на своих судах за триста — четыреста километров от колхозов и рабочих поселков, в открытом море, лишь изредка бывая на берегу.

Едва рыболовецкое судно пришвартовывалось к базе, рыбаки в зеленых брезентовых робах, в высоких сапогах переходили на ее палубу. Одни спускались по трапам в магазины, другие несли детали машин к ремонтным станкам, третьи спешили на почту, за газетами, письмами, в сберкассу, в санитарный кубрик.

На обеих палубах было многолюдно, шумно, почти непрерывно гремела музыка из больших репродукторов — это корабельный радист транслировал Москву.

Пока часть рыбаков находилась на базе, на борту сейнеров продолжалась подготовка к лову; сушились подвешенные к мачтам сети, на корме судов, где стоят небольшие печки, проворные рыбачки в мужских штанах, куртках и сапогах готовили пищу, на иных сейнерах уже разливали душистую, густую уху в глубокие миски.

А над базой, над сейнерами, над пенными, беспокойными волнами не умолкал густой, многоязычный гул голосов. В нем слышалась и русская речь астраханских капитанов, смело, со всего хода пришвартовывающихся к теплоходу, и гортанная перекличка смуглых, темноволосых туркменов, смех рыбачек-казашек, и песни чинящих сети на палубе стройных, подвижных ловцов-дагестанцев.

Стоял уже полдень, когда Степан Лукич Вишневецкий, начальник экспедиции, прилетевший из Астрахани, вступил на борт базы. Невысокий, с широким в мелких рябинках лицом, на котором выделялись крутой лоб и внимательные глаза, он по-юношески легко взбежал по трапу на верхнюю палубу и прошел в свою каюту.

Собственно это была небольшая плавучая квартира из двух комнат: спальня и кабинет со всем необходимым для работы — книжными шкафами, креслами, письменным столом. Вишневецкий переоделся в белый полотняный костюм, удобный на море, и через десять минут уже сидел за столом, просматривая радиограммы и сводки со всех судов экспедиции. Он не был в районе лова дней десять. За это время здесь произошло много событий, весьма важных для работы экспедиции.

Со Степаном Лукичом Вишневецкий я познакомился в дороге. Из короткой беседы я знал уже, что он уроженец Астрахани, с детства связавший свою жизнь с промыслами и морем. «Вот уже более четверти века я неотступный рыбник», — сказал он о себе. Все эти годы Вишневецкий учился, не бросая производства, из малограмотного рабочего стал директором плавзавода, а затем, вот уже три года, — начальником крупной экспедиции.

Еще в самолете, поглядывая в окошко на зеленую равнину Каспия, он замечал то черную полоску — приемную рыбницу, идущую в Астрахань, то тонкий паутинный пунктир ставных неводов — частицы большого рыболовецкого «хозяйства», и о делах экспедиции говорил охотно, обстоятельно, с той особенной точностью в мелочах, которая отличает человека делового, взвешивающего значение каждой фразы.

Созвав на базе в каюту своих помощников, Вишневецкий начал с деловых вопросов.

— Значит, отсиживаемся в бухте. Три дня потеряли, и это в канун выполнения экспедиционного плана! Три дня! — сказал он и нахмурился.

Два помощника — старый рыбак Михаил Сергеевич Суханов, полный крепыш с лицом, словно прокаленным каспийским ветром и солнцем, и худощавый, подвижной молодой штурман Карпов — отчитывались за прошедшую неделю лова.

— Мы держались в море до последнего, — как бы оправдываясь, сказал Суханов, — но шторы нас загнал в бухту!

Неделя была действительно тяжелой. Первые три дня флот находился в открытом море у мыса Урдюк. Здесь и настигла его буря. Суда пытались бороться с волнением, но зыбь все усиливалась. Корабли болтало. Якорные цепи дрожали от напряжения и могли порваться. К вечеру ветер усилился до девяти баллов. Огромный теплоход начало «купать» — вода заливала нижнюю палубу. Взяв на буксир несколько плашкоутов, теплоход двинулся в бухту.

Ночью порвался буксирный трос и от базы оторвало два плашкоута. Поймать их не удалось, и судам было приказано бросить якорь и ждать помощи. Скоро пришло новое сообщение — сейнер № 10 повредил рулевое управление, корабль несло на берег. Нужны были срочные меры. Александр Карпов перешел на борт разведочного судна «Академик Берг» и пошел на нем искать сейнер.

Об этом рассказывал сам Карпов. Он старался докладывать с несколько нарочитым спокойствием, выдерживая тон бывалого моряка, которому любой шторм не в диковинку.

Карпов разыскал поврежденный сейнер неподалеку от берега. Судно, лишенное управления, оказалось во власти воли и ветра.

— Ну, как у вас? — крикнул Карпов рыбакам с борта своего судна.

Он понимал самочувствие моряков — как бы ни было трудно команде, если рядом друзья, на душе веселей. С «Академика Берга» попробовали подать буксирный канат, для большей упругости размотав его на всю длину — метров четыреста.

Четыре раза, разворачиваясь, то медленно, то со всего хода «Академик Берг» подходил к судну, чтобы «поймать» его на буксир. Четыре раза толстенный канат рвался как нитка, когда волны разбрасывали корабли в разные стороны.

Наконец, удалось «захватить» сейнер и повести его за собой. Казалось, что от встречной волны все судно уходило под воду, как говорят моряки, «подзаныр», и становилось страшно, что корабль больше не появится на поверхности моря. Карпов предложил команде перейти на его судно. Но рыбаки отказались — вдруг откроется течь или разойдутся пазы в носовой части. Сейнер благополучно добрался до бухты, сохранив весь улов рыбы.

Вишневецкий спросил, исправлен ли уже поврежденный сейнер, Карпов утвердительно кивнул головой.

История с буксировкой этого сейнера была лишь одним из будничных эпизодов морской жизни экспедиции. Редкий шторм в эти дни поздней осени не обходился без того, чтобы несколько судов, сорвав с якоря, не понесло в море или на берег.

Еще ни одно судно, даже в самые критические минуты, не выбросило за борт дорогой груз рыбы, и героическое поведение команды потерпевшего аварию сейнера казалось всем делом понятным и естественным, не вызывавшим удивления ни у Карпова, спасшего судно, ни у Вишневецкого, который лишь сделал какие-то пометки в своем блокноте.

— Ну, хорошо, товарищи, картина ясна. Шторм проходит. Мы имеем благоприятные сведения о погоде из Баку, Махачкалы, Астрахани. Народ отдохнул, хватит сидеть в бухте! Пойдем в море, — продолжал он после паузы. — Но куда? Буря разогнала рыбу. Что скажет нам разведка? Позвоните Гнеушеву.

В каюту, чуть пригнувшись, вошел Алексей Гнеушев — инженер промысловой разведки, высокий, плечистый, с крупной наголо обритой головой, что как-то особенно оттеняло свежесть его молодого, загорелого лица. Гнеушев заочно кончал Московский рыбный институт, уже давно работал на Каспии.

— Ну, где рыба, разведчик? — спросил Вишневецкий, пригласив инженера сесть рядом с собой.

Но Гнеушев остался стоять у дверей каюты.

— Степан Лукич, промразведка не может ответить на этот вопрос сразу, без разведочного рейса, — ответил он неторопливым баском. — Где сейчас килька — уточнить надо. Разрешите на «Академике Берге» выйти в море.

— Хорошо, — подумав, согласился Вишневецкий, — этой ночью выходи.

Гнеушев вышел из каюты, и уже через пять минут разведочное судно, застучав мотором, отвалило от борта «базы» и встало неподалеку от якоря — готовиться к ночному поиску.

В каюту Вишневецкого тем временем один за другим входили с докладом, за указаниями начальники рыболовецких колонн, директора плавучих заводов, капитаны транспортных судов, снабженцы, представители рыбакколхозсоюза.

Начальник экспедиции по радио связался с Астраханью — просил ускорить отправку в море большегрузных рефрижераторов. Радист почти тут же принес ответ: транспортные суда уже следуют к району лова.

Начальники колонн, объединяющих по двадцать — тридцать пять судов, доложили Вишневецкому о готовности своих сейнеров, руководители плавучих морозильных баз — о том, сколько они смогут принять рыбы. Вишневецкий сделал подсчеты. Его коротко остриженная голова склонилась над листками донесений, сводок, над голубой картой моря.

По всем судам флота пронеслось известие — скоро в море! В заливе сразу стало оживленнее. Рыбаки, отдыхавшие раньше в кубриках, теперь почти все работали на палубах. Корабли, бороздя бухту, устремились к плавучим складам и пристаням — запасаться топливом, продуктами, солью, тарой. А около флагманского судна сейнеры теснились теперь сплошной, качающейся на волнах, стеной и не в один, а в два и три ряда.

* * *

Давно уже миновали на Каспии те времена, когда одинокий рыбак на утлом суденышке искал, на свой страх и риск, богатые рыбой места. В современных экспедициях рыболовный флот обслуживает корабельная разведка, опирающаяся на высокую техническую базу.

Суда-разведчики пересекают морской простор по заранее намеченным линиям — «разрезам». Сама разведка кильки производится с помощью лова ее конусными сетями и контролируется эхолотом — прибором, основанном на законах отражения звуковой волны от тела, погруженного в воду. Эхолот как бы прослушивает и засекает место нахождения густых скоплений рыбы.

Каждую неделю бюро научно-промысловой разведки рассылает рыбакам информационные письма с прогнозом наибольших концентраций кильки. Но это, так сказать, генеральная разведка в масштабах всего моря. В экспедиции ею не ограничиваются и производят свои дополнительные поиски, особенно необходимые в осеннее и зимнее штормовое время, когда промысловая обстановка на море резко меняется.

Обычно капитаны сейнеров, получая по радио рекомендацию идти на лов в тот или иной район, сами в свою очередь после лова передают по радио или посылают на «базу» бланки инженерных донесений о концентрации кильки. Экспедиция ведет активный «наступательный» лов. И вся атмосфера рыбопромысловой разведки чем-то напоминает разведку фронтовую, с той разницей, что «противник» здесь — скопление странствующей по морю кильки.

Хотя погода понемногу улучшалась, но волнение продержало флот еще целые сутки в бухте. В полдень, после ночной разведки вернулся усталый, но довольный Гнеушев. Он перескочил с палубы «Академика Берга» на базу, высокая его фигура мелькнула на капитанском мостике и скрылась в штурманской рубке.

Через час на самом видном месте нижней палубы уже висела новая подробная карта большого района Каспия: заштрихованные кварталы указывали места наивысших уловов, — более 50—80 кг за один подъем конусной сети. Полоса такого заманчивого скопления кильки тянулась на десятки миль вдоль берегов полуострова Мангышлак.

Надпись на карте гласила:

«Наибольшие уловы ожидают рыбаков в районе мыса Урдюк. Поэтому промысловая разведка рекомендует ходить на лов по истинным курсам, веером 220—180 градусов от мыса Урдюк на расстояние 15—25 миль».

Разведкарту видели и изучали команды всех сейнеров, подходивших к базе. Близился вечер. Флот, полностью подготовленный к лову, начал постепенно покидать воды бухты. Застрекотав моторами, с густым выхлопом, первыми снялись легкие колхозные сейнеры. Их было так много, что воздух в заливе заволокло сизым дымком; подобно опустившейся на море туче, эта дымовая завеса тянулась за кораблями.

Еще легкие сейнеры маячили на горизонте, когда двинулись средние суда, и через полчаса мачты их растаяли в голубой дали. Самые крупные суда, надеясь на свой ход, еще оставались в заливе. Но вот и у них загремели электрические лебедки, поднимая якоря. В последний раз всколыхнул воздух густой протяжный гудок флагмана: «Ухожу. Следуйте все за мной!» Добывающий флот экспедиции, развернувшись «широким фронтом» и охватывая собой почти всю бухту, выходил на просторы открытого моря.

Уже за огромным черным поплавком буя теплоход начал мерно взбираться на покатые спины валов. Море встречало плотным, холодным ветром, соленой капелью брызг. Начальник экспедиции Вишневецкий стоял рядом с капитаном на мостике теплохода и в бинокль смотрел то на сейнеры у горизонта, то на залив, где, в ожидании улова, качались на якорях двести рыботранспортных кораблей и барж.

…В одном из отделов краеведческого музея в Астрахани я увидел старые фотографии: убогие селения, грязные склады с дырявыми навесами, прогнившие причалы, крохотные рыбоприемные заводики… Это — дореволюционные промыслы Каспия.

Тяжелым и безрадостным был здесь труд рыбака. С фотографий смотрели сумрачные люди, одетые в какие-то отрепья, с руками, разъеденными солью и покрытыми гнойниковыми язвами. Вручную тащили они на берег тяжелые сети. Тут же, на берегу, лежали их лодки: маленькие остроносые «бударки», парусные суденышки, чуть побольше «реюшки», на которых, часто рискую жизнью, шел в море каспийский рыбак.

Как далеко шагнула рыбопромысловая техника за годы советской власти! Что могло быть красноречивее этого сравнения кустарного промысла и экспедиции, покидавшей воды залива, с ее флотом, орудиями и методами лова, основанными на достижениях передовой науки.