Полковой разведчик

В разведслужбе средства оправдываются результатом.

Джон Ле Карре

Эта история из далеких 1950-х годов. Пришедший солдат с фронта в звании старшего сержанта обосновался в маленьком городке Сарны рядом с большой узловой железнодорожной станцией, что на украинском Полесье. Кстати, в этом лесистом крае полещуков с топкими болотами, обширными торфяниками и малярийными комарами жил и работал некоторое время русский писатель Александр Иванович Куприн. Здесь родился и замысел повести «Олеся», который он довольно-таки быстро реализовал, написав произведение, принесшее писателю славу, а полесскому захолустью известность.

Сюжет повести взят из реальной жизни, подтверждением тому является встреча автора почти через сто лет с далеким потомком — прапраправнучкой… той настоящей Олеси, жившей в одном из сел близ населенного пункта Степань.

Но это другая история, описанная мною в одной из книг…

Автор же решил разбудить воспоминания по теме настоящей книги. Так вот остановился солдат по соседству с нашим домом и стал искать приложение своим силам. Обратился к моему отцу — машинисту-инструктору железнодорожного депо. Разговорились — приглянулся боец силой физической, жизненным подходом, не балагурной, а дельной общительностью, и предложил отец ему место кочегара товарного паровоза ТЭ 45–66, на котором он с бригадой бил всесоюзные рекорды по вождению тяжеловесных поездов. Солдат, звали его Владимир Соболев, согласился пойти в такой «экипаж». Скоро он нашел по соседству комнату в покинутом в 1939 году поляками доме. Хозяйкой была местная жительница — украинка. И вдруг однажды он обратился к отцу с неожиданной просьбой:

— Степан Петрович, у вас добротный сараюшка, не разрешите поставить моего коня? — с улыбкой проговорил бывший солдат.

— Кого-кого?..

— Коня, он много места не займет и вдобавок молчалив, корма не попросит, кроме бензина.

— Ставь, какой вопрос, — последовал ответ отца, понявшего, какого коня тот хочет пристроить в его дровяной сарай.

И дядя Володя приволок мощный мотоцикл повышенной проходимости BMW, правда, без коляски. Он часто на нем выезжал на рыбалку, за грибами и так прокатывался по полесскому бездорожью. Мне, подростку, он тоже доверил несколько раз проехать на нем. Какое это было счастье промчаться, ловя ветер глазами, впервые на моторе!!!

Чуть позже бывший боец-победитель пояснил отцу, что прихватил его у немцев в боях под Берлином в качестве трофея и доставил в Сарны. Часто после поездки он заходил к нам отдохнуть, прихватив бутылку «Московской». Запомнились зеленая этикетка на стеклянной посудине и сургучная пробка. Беседы велись на разные темы…

Но вот что уловил острый слух любопытного пацана, желавшего услышать что-либо «про войну», «про фрицев» и «про его подвиги». Отец тоже воевал, но паровозником, отступая эшелонами с личным составом и боевой техникой до Сталинграда и наступая до Сарн, где железнодорожное начальство оставило его в 1944 году восстанавливать порушенное войной местное локомотивное депо. Фронтовики много чего рассказывали о том «марафоне» длиной в 1418 дней и ночей…

Оказалось, дядя Володя был полковым разведчиком. То, что запомнили еще эластичные извилины в детстве, долго остается в памяти. Это сейчас, в преклонном возрасте, понимаешь весь трагизм положения — только прочитал и уже забыл. Казалось, положил очки на знакомое место, потом ищешь их полдня. А память детская, она цепкая. И хотя в ней каждый из нас художник: каждый творит, рисуя и слагая.

Попытаюсь обойтись без мифотворчества, потому что действительно рассказы старшего сержанта ложились в своеобразную исповедь. Конечно, вчерашний солдат, ведь прошло каких-то 5–7 лет после войны, не говорил, а может, и говорил, в каких полках, дивизиях, армиях и фронтах приходилось служить, где пришлось воевать, но номера и названия тогда не воспринимались, больше хотелось пацану, дитятке войны, получить натуры…

Автору, почти с двадцатилетним стажем оперативного обслуживания центрального аппарата ГРУ, не нужно было искать ответа на вопрос, кто же такой полковой разведчик. Для читателя скажу — это представитель войсковой или тактической разведки. Это та часть военной разведки, которая обеспечивает боевые действия войск в тактическом звене (дивизия, часть и подразделение), находящихся в соприкосновении с противником. Она выявляет данные о боевых возможностях противника, включая его планы и уязвимые места в районе боевых действий.

Любому командиру для успешного ведения боя надо знать дислокацию или позиции полевой артиллерии, сосредоточение танков, зенитных средств, огневые позиции пулеметов, наблюдательных постов и пунктов управления противника, а также характер и степень инженерного оборудования.

Разведывательные сведения добывались в войну разными путями: опросом местных жителей, допросом пленных и перебежчиков, радиоперехватом, изучением захваченных у противника штабных документов, техники и вооружения.

Способами ведения наземной тактической разведки являлись и являются до сих пор: наблюдение, подслушивание, поиск, налет, засада, допрос, разведка боем.

* * *

Но так случилось, что после окончания чекистского вуза мне довелось служить в конце шестидесятых во Львове, и я мог иногда навещать родителей на Полесье и уже со знанием дела общаться не с кочегаром дядей Володей, а с машинистом паровоза Владимиром Ивановичем Соболевым. Вот некоторые истории, рассказанные фронтовым разведчиком.

— Война застала меня после окончания горного техникума на Урале. Родился я в семье промысловика-охотника, так что с оружием дружил и метко стрелял. Правда, белку в глаз не поражал, но другого зверья помогал добывать отцу.

В сорок первом по мобилизации попал в пехоту. И прямиком в эшелоне в сторону запада. Оказался на Украине. Учебки как таковой не было — передовая учила качественно. Свой первый бой провел под Киевом в качестве стрелка в стрелковом отделении. Палили по вражеской пехоте из окопов винтовками. На танки шли со связками гранат. Отечественных противотанковых ружей еще не было, иногда обходились трофейными. Командир отделения похвалил меня за меткую стрельбу. Бывало в день и до десятка фрицев укладывал.

Страх божий как не любил ботинки и обмотки. Из-за ненависти к ним попал в разведвзвод стрелкового полка — многие ребята в нем почему-то носили сапоги. Вот там я и нашел свою стихию. А силенок было не занимать. Мог легко и долго ходить — даже в жару ноги не потели и не ныли. Дыхалки хватало и на бег с препятствиями, и с полной выкладкой. Благодаря специфики полкового разведчика как-то быстро усвоил немецкий язык — он нам, окопным добытчикам, нужен был позарез.

Первое задание в разведке помню во всех подробностях. Наша группа из трех человек отправилась по приказу командира полка провести наблюдение за движением танковых колонн противника. Был пасмурный день с низкой облачностью — авиация не работала ни наша, ни немецкая.

Ранним утром мы просочились где-то на стыке двух немецких дивизий — сплошной линии фронта ведь не существовало, как это было в Первую мировую войну — к достаточно высокому взлобку, поросшему ольховым подлеском. Расположились на опушке этого лесочка. Долина внизу просматривалась как на ладони. И вдруг мы услышали дружный танковый хор: загудели моторы, залязгали гусеницы броневых черепах, которые медленно направились по проселочной дороге в сторону небольшого населенного пункта, в обороне которого были задействованы, как выяснилось потом, слабые наши силы, а с позиций стратегических надо было удержать городок. За этим городком находились неэвакуированные склады ГСМ, вещевого имущества и продовольствия. Выполнив приказ командира взвода разведки стрелкового полка по отслеживанию направления движения танковой колоны, мы возвратились в окоп. Через некоторое время, примерно часов пять прошло, мы услышали грохот артиллерийской стрельбы — это била крупнокалиберная артиллерия с закрытых огневых позиций.

Нам пояснили позже: наши «боги войны» накрыли «нашу» танковую колону и расколошматили ее всю. Нам троим выразили благодарность перед строем…

* * *

В войну и немцы, и мы широко использовали для управлениями войсками на поле боя не только радиосредства, но и телефонную связь. А для нее нужны провода, стоит только подключиться, и слушай, и записывай планы и приказы противника.

Вот в такой вояж меня с группой вместе с переводчиком направили однажды под Сталинград. Лето, даже конец его — август, было не то что жаркое, — а душно-знойное. Как говорится, «бои, бои сегодня, завтра, снова…». Только ночь приносила ожидаемую прохладу. Наши «дневные» разведчики нашли телефонные «жилы», вот с них мы и должны были надоить «информационной кровушки».

— Получилось?

— А как же, мы еле оторвали нашего «немца»-переводчика от проводов. Присосался, как вампир. И все писал и писал в блокнот, ругаясь, когда его отвлекал кто-то по пустякам. Разговаривать мы не имели права — только шепотком и знаками общались. Ушли с места разведки только под утро. Говорили в «окопных курилках», что командир дивизии остался довольным вылазкой разведчиков, потому что сразу по приказу комполка наши подразделения срочно поменяли позиции… Успели. На следующий день на те места, где мы недавно стояли, обрушились в ходе артподготовки тонны снарядов. А потом пошли и танки с пехотой. Пройдя с десяток километров по пустырям, противник выдохся — тылы не успевали догонять ударную группу, а мы ударили по ней с флангов…

* * *

— Скажите, Владимир Иванович, а доводилось ли вам брать языка?

— О, мил человек, выковырял я их с друзьями из окопных щелей и в их тылах немало. Уже выветрились из памяти цифры, а вот эпизоды подготовки к операциям, тропинки, по которым шли к цели, конкретные планы действий и перепуганные рожи «заарканенных» фрицев стоят перед глазами. Походы за ними оставили мне на память семнадцать дырок на теле от брошенных вдогонку гранат, от коварства минного поля и поножовщины с фрицами в окопах. Персоналка-финка у каждого разведчика была своя. Ее брали на такие вылазки вместо штатного холодного оружия. Умельцы и на войне не переводились и делали их на любой вкус.

Первый язык запомнился особо — первый есть первый! Помню эту ходку в неглубокий немецкий тыл. Задание было четкое — пленить немца из числа артиллеристов. Это было под Оршей. Как раз прибыл неприятельский эшелон с орудиями больших калибров. Командир взвода разведки полка поставил задачу не только разведать их позиции после разгрузки, но и прихватить кого-либо из орудийного расчета. Помню, полыхал июнь сорок четвертого. «Коричневую скотину» мы уже упрямо гнали на Запад. Но немец еще довольно зло огрызался.

Что касается операции, то она удалась. Без особого шума сняли «присевшего в кустах» дородного, почти стокилограммового ефрейтора, которого мы назвали не языком, а «язычаром». Быстро «спеленать» его помогли спущенные фрицем брюки, поэтому он не мог быстро подхватиться и убежать.

— Не орал?

— Кляпы всегда были с нами, но мы обошлись его пилоткой.

— А как переходили линию фронта?

— До вечера отлежались в овраге, удалившись на приличное расстояние от места проведения захвата, а ночью доставили живой груз до места назначения — в штаб полка. Много было забавных случаев. Были и неудачи, когда мы зазнавались и легко относились к заповеди разведчика, что среди ненавистных качеств врага не последнее место занимают его достоинства. Фронт — это живая, пульсирующая каждодневно и даже ежечасно кипучая жизнь. А еще я понял, что война не может быть справедливой, потому что воевать справедливо нельзя, даже если воюешь за справедливость. Фюрер тоже орал, что мы воюем несправедливо из-за участия в боевых действиях партизан. На то был, есть и будет на Руси он — всенародный отпор супостату. Только тронь — соберутся все, даже ворчащие вчера на власть, и будут колошматить сообща агрессора, кто в армии, кто в партизанах.

За этот поиск языка меня наградили медалью «За отвагу». Если бы за каждого плененного нами фрица давали по медали — места бы на груди не хватило…

А вообще Соболев медалей не носил, только по колодке-иконостасу на груди я понял, что воевал он доблестно…

* * *

Под Ковелем, что на Западной Украине — в соседней Волынской области, в зиму сорок четвертого группе разведчиков, усиленной взводом автоматчиков, приказали с целью завладения войсковой документацией совершить налет на блиндаж готовящегося к отступлению противника. Отправились ночью по глубокому снегу. Слава богу, луну спрятали тучи. После разгулявшейся днем метели мела поземка, которая, казалось, забиралась под нательное белье, обжигая холодными языками и доставая даже поясницу. Но через полчаса нам стало уже жарко от быстрой ходьбы. А когда подползали к блиндажу, от волнения и физического напряга страх нарастал, просто мы его удачно обходили. Врут писарчуки о бесстрашии на войне. Каждый боялся нелепой смерти, тем более в конце войны. Часовых мы сняли персональными финками, а когда ворвались в сам блиндаж, то увидели такую картину: офицер и солдат при двух электрических фонарях, подвешенных к потолку накатника, торопливо набивали огромный кожаный портфель, похожий на сумку, какими-то документами, очевидно, штабными. Выходило, что они должны были вот-вот покинуть боевое укрытие. Пришлось солдата оставить «сторожить» блиндаж, а щупленького офицера — обер-лейтенанта и портфель прихватили с собой. За этот налет на немецкий блиндаж, похожий на небольшой штаб, я получил орден Красной Звезды…

* * *

Помню от военных контрразведчиков, как стало известно позже, командование получило данные, что в конкретном лесистом районе на окраине Луцка немцы готовятся выбросить десант — разведывательно-диверсионную группу. Мы их называли «эрдэгэшками». Нам дали отмашку — готовиться. Когда точно определились с датой и временем выброски небесных гостей, началась скрытая операция по организации засады. Небольшой отряд из военных контрразведчиков и взвода автоматчиков, в который входили и полковые разведчики, расположился в заданном районе. Вскоре послышался далекий гул самолета. Шел он на приличной высоте. Мы его не видели. А потом вдруг отчетливо заметили «мыльные пузыри» — купола парашютов, несущих бандитов к земле. Приземлись все шестеро кучно, почти в круг нашего оцепления. Видать, опытные были диверсанты.

Когда они, после того как погасили и смотали стропы с шелковыми куполами, собрались вместе, из рупора послышалась команда: «Сдавайтесь, бросьте оружие, вы окружены!» Для острастки и предупреждения, что шутить не намерены, мы дали несколько автоматных очередей. Пятеро «красноармейцев», побросав автоматы ППШ в снег, подняли руки, шестой застрелился — видать, был матерый. Захваченных доставили в штаб полка — допрашивали. А потом приехали товарищи из дивизии и забрали у нас диверсантов. Говорили, все они из местных, прошедшие «бандеровский вышкол». После окончания германской разведшколы их выбросили в наш тыл. Судьба предателей мне не известна…

* * *

Это случилось на территории Германии. Война заканчивалась нашим победоносным движением к Берлину. Но немец все еще сопротивлялся с фанатической жестокостью обреченного. И мне, как и моим фронтовым друзьям, казалось это их поведение глупым, нелогичным, ущербным. Но это были реалии, и с ними приходилось считаться. В одной из больших операций советских войск в районе польско-германской границы наша стрелковая дивизия столкнулась с неизвестностью, по одним данным, против нас стояли крупные силы противника, по другим — была имитация.

Нужна была разведка боем, в котором пришлось участвовать и мне. Действительно, наша боевая группа вышла на небольшой гарнизон, оборонявший этот участок фронта. Основные силы немцы сняли и отвели вглубь Германии для защиты Берлина. Там я получил ранение, не позволяющее действовать в полковой разведке. После легкого прорыва в наступлении в полосе нашего полка оказался склад новых военных мотоциклов. Меня определили в комендатуру и вручили мотоцикл BMW для новой службы. Приходилось мотаться по городкам и весям той части Германии, которая входила в зону ответственности комендатуры. Стальной мустанг так понравился мне, что я попросил у командования взять его в качестве трофея. Документы на него оформили по законам оккупационного времени. Так мотоцикл оказался на Украине в городе Сарны, куда я приехал с корешем из этих мест. Тут и остался и, наверное, останусь навечно.

Так и случилось в начале 1980-х — ушел из жизни полковой разведчик…