Лекция 14. Алкивиад – «блистательный анахронизм»

В период Пелопоннесской войны Афины, как и многие государства Греции, находились в атмосфере нарастающей нестабильности, интенсивного идейного брожения, может быть, даже разложения. Наиболее оригинальным, в чем-то даже уникальным порождением этой эпохи был афинский политический деятель и полководец Алкивиад. Вряд ли кто-нибудь станет спорить с тем, что Алкивиад был, пожалуй, самой яркой личностью не только в Афинах, но и во всей Греции конца V в. до н. э.

Алкивиад, сын Клиния, из дема Скамбониды родился около 450 г. до н. э. По своему происхождению он принадлежал к кругу высшей афинской аристократии, был выходцем из семьи с давними и богатыми политическими традициями, в которой из поколения в поколение чередовались имена Алкивиад и Клиний. К сожалению, точное название рода, из которого происходил Алкивиад по отцовской линии, из нарративной традиции с полной уверенностью не восстанавливается. Известно только, что этот род возводил свои истоки к прославленному мифологическому герою Аяксу Саламинскому и его сыну Еврисаку, переселившемуся с Саламина в Афины. Определенную путаницу в вопрос о роде Алкивиада вносят аттические ораторы IV в. до н. э., которым, судя по всему, уже не были исчерпывающе известны конкретные детали его родословной. В результате в современной историографии предлагались различные варианты названия этого рода (Евпатриды, Еврисакиды и др.); уже не столь давно, опираясь на эпиграфические данные, удалось с некоторой долей уверенности установить, что интересующий нас род назывался Саламиниями. Впрочем, пожалуй, наиболее осторожным будет воздержаться от категоричных суждений, тем более что в самом определении сущности афинского рода между различными исследователями нет единства, равно как и в вопросе о том, носили ли все без исключения роды какие-то строго определенные наименования.

Ближайшие предки Алкивиада играли весьма значительную роль в политической жизни Афин. Его прадед, носивший одинаковое с ним имя, был соратником основателя афинской демократии Клисфена. Другой прадед Алкивиада, Клиний, в 480 г. до н. э. отличился в морском сражении с персами при Артемисии. Сын этого последнего Алкивиад (в литературе его обычно называют Алкивиадом Старшим, чтобы отличать от его знаменитого внука) был подвергнут остракизму – изгнанию из Афин на десять лет, а эта мера применялась лишь к наиболее влиятельным политикам, как правило, аристократического статуса. Наконец, отец Алкивиада Клиний принадлежал к ближайшему окружению Перикла. До нас дошел эпиграфический документ – принятый афинским народным собранием в начале 440-х гг. до н. э. по инициативе Клиния декрет, направленный на упорядочение финансового управления Афинской морской державой (Meiggs-Lewis, No. 46). В 447 г. до н. э. Клиний, участвуя в так называемой Первой (или Малой) Пелопоннесской войне, погиб в битве при Коронее.

Что же касается матери Алкивиада Диномахи, то она происходила из рода Алкмеонидов, едва ли не самого знаменитого и влиятельного в Афинах. Отцом Диномахи был Мегакл, видный аристократический лидер эпохи греко-персидских войн (кстати, тоже в свое время подвергшийся остракизму), а ее матерью – Кесира, дочь Клисфена. Таким образом, она являлась двоюродной сестрой Перикла и родной сестрой его первой жены. Иными словами, жизнь и деятельность Алкивиада в известной степени может рассматриваться как часть богатой событиями истории Алкмеонидов. К тому же наш герой оказывался ближайшим родственником Перикла – «афинского олимпийца», самого влиятельного гражданина в полисе. Алкивиад был родным племянником жены Перикла и двоюродным племянником его самого. Поэтому не случайно, что, когда наш герой трех лет от роду остался без отца, его опекуном стал именно Перикл.

Уже с детства и ранней юности Алкивиад зарекомендовал себя блестяще одаренной личностью. Он отличался необыкновенной красотой; от него как бы исходило какое-то непреодолимое очарование, перед которым не могли устоять даже враги и недоброжелатели молодого афинского аристократа. Алкивиад рос в обстановке всеобщего почитания и восхищения, о нем знали все Афины. «Целая толпа знатных афинян окружала Алкивиада, ходила за ним по пятам, предупреждала все его желания», – пишет Плутарх (Алкивиад. 4). Комедиограф Аристофан уже в своих ранних произведениях, созданных в 420-е гг. до н. э. («Пирующие», «Ахарняне», «Осы»), изображает Алкивиада как яркого представителя афинской «золотой молодежи». Естественно, что в таких условиях будущий герой Пелопоннесской войны вырос человеком до крайности избалованным и даже развращенным. Он вел исключительно экстравагантную жизнь, переполненную пьяными кутежами и беспорядочными любовными связями.

Вполне справедливо пишет об Алкивиаде римский биограф Корнелий Непот (Алкивиад. 1): «Был он щедрым, блистательным в обиходе и во всем образе жизни, обходительным, обаятельным и умеющим ловко приноровиться к случаю; и он же в свободное время, когда дела не требовали душевного напряжения, оказывался изнеженным, беспутным, сластолюбивым и разнузданным, так что все дивились, как в одном человеке уживаются такие противоречия и такие разные природные свойства». Больше всего бросалось в глаза непомерное честолюбие и тщеславие Алкивиада, его стремление любыми способами выделиться из массы сограждан, «быть не как все». Это проявлялось даже в мелочах. Так, на своем боевом щите он приказал изобразить не родовую эмблему, как было принято, а Эрота с молнией в руке, сам же щит сделать позолоченным. Для завоевания славы и престижа Алкивиад не останавливался ни перед какими денежными тратами, тем более что он был очень богат. Он неоднократно добровольно принимал на себя разного рода литургии – общественные повинности, налагавшиеся на наиболее состоятельных граждан в пользу государства. Алкивиад чрезвычайно активно участвовал в панэллинских спортивных состязаниях, причем в той дисциплине, которая считалась самой почетной, – в колесничных бегах. Тому же престижу служил и весь стиль жизни Алкивиада, необычайно пышный и роскошный.

Еще Эдуард Мейер высказывал предположение, что Перикл прочил Алкивиада в свои политические преемники, поскольку его собственные сыновья Ксантипп и Парал никакими талантами не блистали. Так или не так (каких-либо позитивных аргументов в защиту этой точки зрения вроде бы нет), несомненно, во всяком случае, что отношение самого Алкивиада к своему опекуну осложнялось некоторыми нюансами. Имела место, в частности, ревность молодого аристократа к лидеру афинского полиса; поклонники Алкивиада нашептывали ему, «что стоит ему взяться за государственные дела, как он разом не только затмит всех прочих военачальников и народных любимцев, но и самого Перикла превзойдет могуществом и славою среди греков» (Плутарх, Алкивиад. 6). Да и в целом Перикл и Алкивиад были слишком уж разными людьми; по отношению к ним можно даже в известной мере говорить о конфликте поколений. Алкивиад решительно не желал принимать тех правил политической жизни в демократических Афинах, которым неукоснительно следовал Перикл. Широко известным стало заявление Алкивиада по поводу тщательной подготовки Перикла к отчетам перед народным собранием: «А не лучше ли было бы ему подумать о том, как вообще не давать отчетов?» (Плутарх, Алкивиад. 7). Ксенофонт (Воспоминания о Сократе. I. 2. 40–46) передает чрезвычайно интересную беседу между Периклом и Алкивиадом, не достигшим еще двадцатилетнего возраста. В ходе этого разговора, предметом которого было определение закона, юноша, пользуясь различными ухищрениями софистической эристики, буквально загоняет «афинского олимпийца» в угол, заставляя того признать, что закон и беззаконие – одно и то же.

Таким образом, Алкивиад уже с молодых лет блестяще владел искусством спора, да и в целом был наделен редким даром красноречия (что имело большое значение в условиях афинской демократии, когда все вопросы государственной жизни решались путем открытого обсуждения и дискуссии). В дополнение к природной одаренности он, естественно, получил прекрасное образование, как и подобало отпрыску знатного рода, готовящемуся к политической деятельности. Юный Алкивиад много общался с подвизавшимися в Афинах софистами, но прежде всего с Сократом.

Характерно, что и впоследствии Алкивиад всегда сохранял теплые и даже восторженные чувства к Сократу. В отличие от другого известного сократовского ученика – своего сверстника Крития, будущего главы «Тридцати тиранов», – он отнюдь не порвал с учителем. При этом следует помнить, что Алкивиада привлекали в учении Сократа прежде всего его элитарные, аристократические и даже антидемократические стороны, в частности, настояние философа на том, что управление государством должно принадлежать не «совершенно невежественным» представителям демоса, а «знающим», «лучшим» людям. Нет надобности говорить, что к этим «лучшим» Алкивиад в первую очередь причислял себя, прекрасно осознавая (и даже, пожалуй, переоценивая) свои многочисленные таланты. Как ни парадоксально, учение Сократа с его проповедью «умеренности» и «самопознания» для Алкивиада оказывалось, наоборот, катализатором властных амбиций. Его огромное властолюбие закономерно влекло за собой подчеркнутую беспринципность, уверенность в том, что для достижения цели подходят любые средства. Подобно «титанам Возрождения» или ницшеанскому «сверхчеловеку», Алкивиад, похоже, искренне считал себя стоящим «по ту сторону добра и зла». Его намерения просто не могли рано или поздно не вступить в острый конфликт с основными принципами афинской демократии, поскольку пределом желаний для Алкивиада могла стать лишь единоличная, тираническая власть в полисе.

Естественно, будучи осторожным, Алкивиад вовсе не торопился раскрывать демосу свои истинные планы. Напротив, выступив на поприще публичной политики, он стремился заслужить репутацию влиятельного защитника народных интересов, и в большинстве случаев это ему удавалось. Главным инструментом политической борьбы в Афинах второй половины V в. до н. э. были гетерии – объединения нескольких десятков граждан во главе с «харизматическим лидером», чаще всего аристократического происхождения. Главой одной из таких гетерий и стал Алкивиад.

Активная политическая деятельность Алкивиада началась в 420 г. до н. э., когда он впервые стал одним из десяти стратегов и затем избирался на эту должность еще пять лет подряд. Должность стратега давала занимавшему ее гражданину ряд важных прерогатив, в том числе право законодательной инициативы и прямой апелляции к народному собранию. Воспользовавшись этим, Алкивиад уже в первый год своего пребывания в должности круто изменил внешнюю политику Афин в «антиспартанскую» сторону – несомненно, в пику своему антагонисту Никию.

416 г. до н. э. ознаменовался блистательной победой в жизни Алкивиада. На Олимпийских играх 416 г. до н. э. он добился такого триумфа в колесничных бегах, какой ни до того, ни после того не выпадал на долю ни одного из греков. Выставив на состязаниях семь колесниц, Алкивиад занял сразу первое, второе и третье места (Eurip. Epinic. fr. 1 Page). Эта невиданная победа стоила ему, конечно, весьма изрядных трат, но зато после нее он мог с полным основанием считать себя самым знаменитым человеком не только в Афинах, но и во всем греческом мире.

С 415 г. до н. э. следует начать отсчет наиболее бурного, богатого событиями и неоднозначного периода жизни и деятельности Алкивиада. Весной этого года он выступил главным инициатором самого грандиозного и самого авантюрного военного предприятия афинян – морской экспедиции на Сицилию. В народном собрании кипели острые дебаты между Алкивиадом и главным противником его плана – осторожным Никием. В конце концов афинский демос принял решение, неожиданное и не слишком дальновидное, но вполне в своем духе: назначить командующими силами вторжения в ранге стратегов-автократоров Алкивиада и Никия, а также третьего полководца – Ламаха, который, очевидно, должен был играть роль компромиссной фигуры, сглаживать неизбежные противоречия между двумя своими коллегами.

Как мы попытались доказать в другом месте (Суриков, 2000), именно той же самой весной состоялся остракизм (кстати, последний в афинской истории), в ходе которого опасности десятилетнего изгнания из полиса подвергались как Никий, так и Алкивиад. Однако по итогам голосования оба они остались в Афинах, а изгнанным оказался демагог Гипербол, сам же и предложивший согражданам прибегнуть к этой мере.

Буквально за считанные дни до отплытия флота на Сицилию (середина лета 415 г. до н. э.) в Афинах случился потрясший всех инцидент. Ночью некие злоумышленники кощунственно изуродовали гермы – чтимые изображения бога Гермеса, во множестве стоявшие на городских улицах. «Афиняне, – пишет Фукидид, – приняли повреждение герм весьма близко к сердцу, считая это происшествие зловещим предзнаменованием для исхода экспедиции, и приписывали его заговорщикам, замышлявшим переворот и свержение демократии» (Фукидид, История. VI. 27. 3). Началось следствие; были назначены награды доносчикам. Политические противники Алкивиада заявляли, что совершенное святотатство – дело рук его самого и его гетерии. Более абсурдного обвинения нельзя было придумать: Алкивиаду меньше всего было нужно предпринимать какие бы то ни было действия, которые могли повести к публичному скандалу с религиозным оттенком и в конечном счете к срыву взлелеянного им военного предприятия. Скорее можно считать, что повреждение герм было организовано, наоборот, его недоброжелателями, стремившимися максимально осложнить ему жизнь. Однако афинский демос, находившийся в состоянии крайнего нервного возбуждения, готов был верить любым наветам.

Между тем в числе прочих поступил донос, согласно которому Алкивиад был причастен к другому кощунству: он со своими друзьями пародировал на своих пирушках священнейший религиозный ритуал – Элевсинские мистерии в честь Деметры. Вне сомнения, это обвинение выглядело более основательным, чем первое: выходки подобного рода были вполне в духе Алкивиада, известного своим экстравагантным образом жизни и пренебрегавшего общепринятыми нормами поведения. Однако, если профанация мистерий с его стороны и имела место, вряд ли у нее была какая-то политическая подоплека. Алкивиад требовал немедленного суда, надеясь опровергнуть все обвинения. Однако его враги, понимая, что присутствие в Афинах преданного своему командующему войска может привести к благоприятному для него исходу процесса, убедили народное собрание отложить его проведение: «Пусть плывет в добрый час, а после окончания войны пусть возвратится и держит ответ перед теми же самыми законами» (Плутарх, Алкивиад. 19). С неспокойной душой, с тяготеющей над ним угрозой осуждения отправился Алкивиад на запад Средиземноморья.

Тем не менее, прибыв к берегам Южной Италии и Сицилии, он уже начал успешные военные действия (хотя постоянные разногласия с Никием давали о себе знать), когда за ним внезапно прибыл из Афин государственный корабль с вызовом на суд: все время его отсутствия следствие по делу о кощунствах продолжалось, и наконец обвинители Алкивиада решили, что «компромата» на него собрано достаточно и что подходящий момент наступил. Резонно полагая, что ничего хорошего в Афинах его не ожидает, Алкивиад предпочел не искушать судьбу и спасся бегством.

Суд над Алкивиадом состоялся in absentia, и результат его нетрудно было предугадать. Обвиняемый был заочно приговорен к смертной казни с конфискацией имущества; кроме того, всем афинским жрецам было поручено предать его проклятию. Как сообщает Плутарх, Алкивиад, узнав о смертном приговоре, воскликнул: «А я докажу им, что я еще жив!» (Плутарх, Алкивиад. 22). К зиме того же года он появился в Спарте и предложил свои услуги спартанским властям.

Лакедемоняне не могли и мечтать о таком подарке судьбы: их советником оказался лучший из вражеских полководцев, прекрасно осведомленный обо всех сильных и слабых сторонах афинской военной организации. Его рекомендации могли оказаться незаменимыми. И действительно, Алкивиад дал спартанскому командованию ряд ценных советов, которые в совокупности представляли собой новый план военных действий. Прежде всего, он настоятельно убеждал их оказать помощь осажденным афинским войском и флотом Сиракузам, по поводу чего Спарта долгое время колебалась. Когда же наконец на подмогу сиракузянам был послан спартанский полководец Гилипп, это в конечном счете и повело к плачевному для афинян итогу их сицилийской экспедиции. Далее, Алкивиад предложил возобновить вооруженный натиск непосредственно на Афины, прекращенный со времени Никиева мира, причем сменить тактику. Если в первое десятилетие Пелопоннесской войны спартанцы ограничивались ежегодными летними вторжениями в Аттику и опустошением сельскохозяйственных угодий, то теперь (в 413 г. до н. э.) они по совету Алкивиада захватили крепость Декелею на севере области и превратили ее в свой постоянный плацдарм на территории противника. Отныне и до конца войны в Декелее круглый год находился спартанский гарнизон, являвшийся источником перманентной опасности для афинян. Укрепление войском Пелопоннесского союза Декелеи стало очередным тяжелым ударом по афинскому полису.

Оказавшись в Спарте, Алкивиад резко изменил весь свой образ жизни. Казалось, не осталось и следа от прежнего изнеженного щеголя, который еще недавно, командуя флотом, приказывал делать для себя «особые вырезы в палубе на триерах, чтобы спать помягче – в постели, уложенной на ремни, а не брошенной на голые доски» (Плутарх, Алкивиад. 16). Восхищая самих суровых лаконян, афинский беглец с легкостью перенимал все их обычаи – носил простую одежду, купался в холодной воде, ел знаменитую спартанскую черную похлебку. Кстати, и впоследствии, где бы ни оказывался Алкивиад, он тут же, подобно хамелеону, приспосабливался к новым условиям. По словам Плутарха, «в Спарте он не выходил из гимнасия, был непритязателен и угрюм, в Ионии – изнежен, сластолюбив, беспечен, во Фракии беспробудно пьянствовал, в Фессалии не слезал с коня, при дворе сатрапа Тиссаферна в роскоши, спеси и пышности не уступал даже персам» (Плутарх, Алкивиад. 23). Однако под всеми этими личинами скрывался прежний Алкивиад. Воспользовавшись отсутствием спартанского царя Агида, командовавшего гарнизоном в Декелее, он вступил в любовную связь с его женой Тимеей, которая даже родила от Алкивиада сына. Агид, заподозрив неладное, стал с тех пор врагом Алкивиада.

Последний период Пелопоннесской войны (Декелейская, или Ионийская, война) явно начинался под знаком преимущества Спарты. Она приходила к пониманию необходимости для победы создания военно-морских сил, сопоставимых по мощи с афинскими. Но для этого спартанцы не имели ни традиций, ни, самое главное, денежных средств. Проблема финансирования строительства флота была решена путем ряда договоренностей с персидским царем Дарием II и его малоазийскими сатрапами. По условиям этих соглашений персы начали субсидировать спартанцев, которые в ответ обязывались после окончания Пелопоннесской войны возвратить под их владычество греческие города Малой Азии, отвоеванные у Ахеменидов еще в ходе греко-персидских войн. На персидские деньги Спарта построила флот; приобретать же навыки морского дела предстояло при помощи Алкивиада.

В 412 г. до н. э. спартанский флот вышел в Эгеиду и направился к берегам Ионии с целью помощи отпавшим от Афин полисам. Алкивиад находился при флоте (официальный статус его не вполне ясен) и действовал очень удачно; пользуясь своими старыми связями, он переманил на спартанскую сторону целый ряд членов Афинской архэ, в том числе таких влиятельных, как Хиос и Милет. Однако очередными успехами Алкивиад опять нажил себе завистников, на этот раз в кругу спартанских властей, в конце концов отдавших приказ умертвить его. Узнав об этих происках, он в очередной раз вынужден был спасаться бегством. На этот раз он нашел убежище и покровительство в Сардах, при дворе персидского сатрапа Лидии Тиссаферна. Тиссаферн, насколько о нем известно из античных источников, отличался неприязнью к грекам и греческому образу жизни. Тем не менее афинскому изгнаннику за короткий срок удалось буквально очаровать сурового перса. Тиссаферн следовал большинству советов Алкивиада, называл его своим другом и даже переименовал в его честь лучший из своих садов. Алкивиад же давал сатрапу разного рода стратегические рекомендации. В частности, по его предложению Тиссаферн значительно урезал финансовую помощь спартанцам.

Естественно, узы дружбы с Тиссаферном Алкивиад активнейшим образом использовал при своих тайных переговорах с афинянами, имевших целью его возвращение на родину, о котором он, ставший беглецом не по своей воле, постоянно помышлял. Теперь же для его примирения с согражданами наступил удобный момент. В афинском флоте, стоявшем в это время на острове Самос, возникло движение в пользу Алкивиада. Тот дал знать, что готов вновь перейти на сторону Афин и даже склонить персов к помощи им, но ставил условием этого ликвидацию афинской демократии, вынесшей ему смертный приговор.

В 411 г. до н. э. уполномоченные от флота прибыли в Афины. Там их усилиями демократия была действительно свергнута, но это привело к достаточно неожиданным результатам: на несколько месяцев в городе утвердился жесткий олигархический, симпатизирующий Спарте режим Четырехсот. В планы олигархов отнюдь не входила забота о возвращении Алкивиада, поскольку они не желали продолжать войну; напротив, новые афинские власти тут же начали переговоры о мире с Пелопоннесским союзом. В этих условиях афинский флот на Самосе отказался признать олигархический переворот и подчиняться Четыремстам: военно-морские силы Афин, комплектовавшиеся из беднейших граждан, всегда были главной опорой демократии. Моряки сместили командовавших флотом стратегов, избрали на их место новых из своей среды – граждан, имевших репутацию убежденных сторонников демократии, – и… опять-таки пригласили Алкивиада, поскольку иного выхода из ситуации не предвиделось. Так Алкивиад оказался на Самосе и вновь принял на себя командование афинскими морскими силами. Воины призывали его немедленно вести флот на Афины, чтобы уничтожить проспартанское правительство. Однако новый командующий не поддался эмоциям и убедил своих подчиненных не отвлекаться от основной задачи – ведения военных действий против спартанского флота. Следует сказать, что Алкивиад, памятуя о тяготеющем над ним смертном приговоре, пока не спешил в родной город, надеясь предварительно зарекомендовать себя новыми военными подвигами. В самих же Афинах режим Четырехсот в том же году рухнул и был заменен более умеренной олигархией («правительство Пяти тысяч»), которая приняла официальное решение возвратить Алкивиада из изгнания. Спустя некоторое время афинская демократия была полностью восстановлена.

С 411 г. до н. э. начинается грандиозный триумф Алкивиада, длившийся без перерывов около четырех лет, серия громких побед над спартанцами, достигнутых прежде всего благодаря его полководческому таланту. В результате этих побед Пелопоннесская война вновь оказалась на грани стратегического перелома; перед Афинами в очередной раз забрезжил луч победы, во всяком случае, перевес оказался на их стороне.

В 407 г. до н. э., в ореоле победителя и, можно сказать, спасителя отечества, бывший изгнанник и беглец решился-таки отправиться в Афины. Тем не менее его гнели некоторые опасения, когда он со всем блеском во главе флота входил в пирейскую гавань. Однако эти опасения оказались безосновательными: весь город, ликуя, вышел встречать героя. Естественно, смертный приговор Алкивиаду был отменен, конфискованное имущество возвращено, наложенные проклятия торжественно сняты. Уже за некоторое время до возвращения Алкивиада афинское народное собрание официально утвердило его в должности стратега. А теперь он в дополнение к этому получил целый ряд наград и в конце концов вопреки всем афинским обычаям был провозглашен стратегом-автократором, единственным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими силами. Это была высшая точка его карьеры. Оставалось сделать какой-нибудь последний шаг, чтобы объявить себя единоличным правителем государства, то есть захватить тираническую власть; граждане, измученные войной и внутриполитической нестабильностью, могли и не оказать значительного сопротивления. Однако этого последнего шага Алкивиад так и не сделал, в отличие от сиракузского аристократа Дионисия, который буквально два года спустя при очень похожих обстоятельствах стал тираном в своем городе, крупнейшим представителем Младшей тирании. О причинах этого можно долго спорить. Во всяком случае, ясно, что дело не в личной нерешительности или пассивности Алкивиада. Согласно всем имеющимся о нем сведениям, он был человеком в высшей степени деятельным, отважным, склонным к риску. Скорее можно говорить о том, что в его сознании были еще достаточно сильны элементы полисного менталитета. При всем своем властолюбии и пренебрежении общепринятыми нормами, при всех монархических замашках, он вырос и сформировался как личность в обстановке афинской демократии, в принципе однозначно отвергавшей любые проявления единовластия, и порвать с ее традициями было для него не так-то и просто. Бесспорно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что Алкивиад, в отличие от Дионисия, не располагал гвардией наемников, на которую он мог бы опереться при установлении тирании.

Через несколько месяцев после своего возвращения в Афины Алкивиад вновь во главе флота вышел в Эгейское море, намереваясь продолжать возвращение под власть Афин отпавших союзных полисов. Действовал он в целом успешно, но афинский демос чем дальше, тем меньше был удовлетворен своим вождем, ожидая от него каких-то сверхъестественных свершений. «Если бывали люди, которых губила собственная слава, – замечает глубокомысленный Плутарх, – то, пожалуй, яснее всего это видно на примере Алкивиада… Любая неудача вызывала подозрение – ее спешили приписать нерадивости, никто и верить не желал, будто для Алкивиада существует что-либо недосягаемое: да, да, если только он постарается, ему все удается!» (Плутарх, Алкивиад. 35). Алкивиад, однако, при всех своих талантах был только человеком, не свободным от ошибок и просчетов; при этом ему приходилось действовать в условиях крайней финансовой стесненности. В частности, он вынужден был нередко, покидая флот, отправляться по союзным с Афинами городам для добывания денег на жалованье гребцам. Неудивительно, что победы достигались не с той легкостью и быстротой, с какой хотелось бы афинянам.

Как обычно бывает в таких случаях, каплей, переполнившей чашу, стала, в сущности, мелочь. В 406 г. до н. э., отлучившись на время от флота, Алкивиад запретил оставленному им за себя Антиоху вступать в военные действия со спартанцами. Тот нарушил приказ и был разбит новым спартанским навархом Лисандром в сражении при Нотии. Это-то поражение, не столь уж и серьезное, к тому же случившееся без какой бы то ни было вины со стороны Алкивиада, и стало причиной его отстранения от должности стратега. В очередной раз оказавшись в опале, он не вернулся в Афины и ушел в добровольное изгнание. Какой-то злой рок, казалось, тяготел над нашим героем: вопреки всем своим стараниям он всюду приобретал себе только врагов.

Алкивиад удалился на Херсонес Фракийский и поселился в находившемся там укрепленном поместье, принадлежавшем ему лично. В 405 г. до н. э. ему едва не довелось опять сыграть важную роль в истории Пелопоннесской войны. Это случилось незадолго до роковой для афинян битвы при Эгоспотамах (на побережье Херсонеса Фракийского, неподалеку от резиденции Алкивиада). Прибыв к командовавшим афинским войском стратегам (Тидею, Менандру и др.), он предложил им свою помощь и дал несколько в высшей степени полезных советов, указав, в частности, на то, что место, выбранное ими для стоянки флота, исключительно неудачно и уязвимо. Однако стратеги, опасаясь нового возрастания влияния Алкивиада (а может быть, и подозревая подвох с его стороны), попросту прогнали его и не приняли во внимание ни один из его советов. Несколько дней спустя спартанский наварх Лисандр, хитростью застигнув афинян врасплох, наголову разгромил их. Из двухсот афинских кораблей удалось спастись лишь восьми. Спартанцы захватили около 3000 пленных; все они были казнены по приказанию Лисандра.

Исход афино-спартанского военного столкновения был решен, поскольку на море, как и на суше, теперь безраздельно господствовал Пелопоннесский союз. Афины подверглись полной блокаде и в 404 г. до н. э. капитулировали. Узнав о сдаче родного города и понимая, что оставаться в пределах мира греческих полисов для него становится опасным, Алкивиад не нашел ничего лучшего, как отдаться под покровительство благоволившего к нему персидского сатрапа Фарнабаза. Тот принял его с почетом и поселил в своих владениях.

Тем временем в самих Афинах по требованию Спарты демократия была вновь ликвидирована. У власти почти на год оказалось правительство из тридцати крайних олигархов и лаконофилов («Тридцать тиранов», как очень скоро прозвали их афиняне). Главой режима Тридцати, почти сразу запятнавшего себя террором и репрессиями по отношению к сторонникам демократии, был старый знакомец Алкивиада Критий. Еще не столь давно отношения между этими двумя людьми, сотоварищами по ученичеству у Сократа, были вполне мирными, даже дружелюбными. Именно Критий в 411 г. до н. э. был инициатором принятия постановления о возвращении Алкивиада из его первого изгнания. Однако теперь новый афинский лидер видел в старом лишь самого опасного конкурента. Одним из первых действий «Тридцати тиранов» было лишение Алкивиада гражданских прав, что отнимало у него возможность легального возвращения на родину. Но и это казалось Критию недостаточным. Он прекрасно сознавал, что, пока Алкивиад жив, он останется центром притяжения для всех демократически настроенных сил. Только на него могли возлагать свои упования бежавшие из города противники олигархии и Спарты.

Критий внушил всесильному спартанскому наварху Лисандру мысль о том, что Алкивиад не должен жить. Того же мнения придерживались и спартанские власти во главе с царем Агидом – давним недоброжелателем Алкивиада. В конце концов Лисандр направил Фарнабазу письмо с просьбой умертвить своего афинского гостя. Вероломный перс, не желая портить отношений с победителями-спартанцами, подослал к Алкивиаду отряд убийц. Так в возрасте около 46 лет оборвалась жизнь человека, который, пожалуй, и сам не смог бы ответить на вопрос, чего он больше принес Афинам и всей Греции – пользы или вреда.

Относительно общей оценки личности и деятельности Алкивиада в историографии существуют крайне противоречивые суждения. В нем видят то «тип эллина классической эпохи со всеми его достоинствами и недостатками» (Babelon, 1935, p. 7), то «гениального вождя в слишком маленьком мире», предтечу эллинистических сверхчеловеков (Taeger, 1943, S. 235–236), то талантливого неудачника, оказавшегося злым гением родины (Hatzfeld, 1940, p. 355), то последователя афинских политиков в традициях Фемистокла и Перикла (Ellis, 1989, p. XIX). На наш взгляд, в каждой из этих точек зрения есть определенная доля истины, но для того, чтобы характеристика героя нашего очерка была наиболее полной, следует акцентировать внимание еще на одном аспекте, обычно упускаемом из виду.

Алкивиад был последним (и даже анахронистическим) аристократическим лидером в духе доперикловского и даже доклисфеновского времени. В кардинально изменившейся обстановке, в условиях демократического полиса он пытался «играть по старым правилам», использовать традиционные механизмы влияния, характерные для афинской знати архаической эпохи, VII–VI вв. до н. э. Так, он стремился добиться власти посредством богатства и его демонстративных трат, через межродовые матримониальные связи, путем громадного увеличения своего престижа (этому служило многое – неоднократно исполнявшиеся им литургии, чрезвычайно активное участие в панэллинских играх, да и весь стиль жизни Алкивиада, пышный до экстравагантности). В традиции архаической аристократии укладывалась и внешнеполитическая, дипломатическая деятельность Алкивиада. Блестящие аристократы времени архаики (Алкмеон, Мегакл, Писистрат, Мильтиад Старший и др.) во многом основывали свое влияние и внутри полиса, и за его пределами на разветвленной сети внешних (ксенических и матримониальных) контактов. Именно это делал и Алкивиад, хотя он, как и в других областях, превзошел здесь всех своих предшественников масштабами и размахом своих предприятий.

Однако эпоха была уже совсем другой. Нам кажется, что крах всех начинаний Алкивиада (порой действительно гениальных) напрямую связан с тем обстоятельством, что он был своеобразным живым анахронизмом, что он жил как бы в ином историческом времени, нежели вся окружавшая его обстановка. Подчеркнем, что сказанное нами ни в коей мере не опровергает и другого: Алкивиад основными чертами своей личности и деятельности действительно предвосхищал представителей Младшей тирании, а в более отдаленной перспективе – правителей эпохи эллинизма. Прошлое и будущее сошлись в его фигуре, но не было в ней места демократическому настоящему. Алкивиаду следовало бы родиться или на полтора века раньше, или на полтора века позже: классическая Греция места для таких, как он, не предусматривала.