Александр Бенуа, Илья Кабаков

«Маленький большой человек»

…Там жили поэты, – и каждый встречал другого надменной улыбкой…

А. Блок. «Поэты»

У поэтов есть такой обычай —

В круг сойдясь, оплевывать друг друга.

Д. Кедрин. «Кофейня»

В 1997 году, будучи в Москве, мы с женой навестили Шварцмана незадолго до смерти. Перенеся не один инсульт, Михаил Матвеевич был в неважном состоянии. Он много говорил о своей любви к России и часто плакал. Потом сказал: «А Кабак (Кабаков) каждую неделю мне звонит, и мы говорим часами». Позже, в Нью-Йорке, Илья и Эмилия Кабаковы пришли к нам домой на ужин. Я рассказал Илье о Шварцмане. Кабаков с грустью сказал, что, находясь на Западе, ни разу Мише не позвонил. По всей видимости, для Шварцмана творческий спор с Кабаковым был актуален и перед смертью, когда явь и сон уже неразличимы.

Гриша Брускин. «Прошедшее время несовершенного вида»

Первым человеком, написавшим книгу, которая явилась прообразом истории искусства своего времени, а именно: «Жизнеописание наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих», по праву считается художник эпохи итальянского Возрождения Джорджо Вазари. Наука «искусствоведение» и, соответственно, господа искусствоведы появились спустя столетия, лишь в XIX веке.

В наше время мне известны два случая, когда художники, а не всамделишные искусствоведы написали раньше последних историю искусства своего круга. Они были первопроходцами, и их книги на какое-то время стали основополагающими.

Оба литературно одаренных автора создали яркие и по-своему замечательные книги. Книги эти оказали сильное воздействие на умы и сердца молодежи. И не только.

Речь идет об «Истории русской живописи в ХIХ веке» Александра Бенуа и о книге «60–70-е. Записки о неофициальной жизни в Москве» Ильи Кабакова. Поначалу пущенной по рукам в нашем кругу в виде стопки машинописных листов бумаги, а после перестройки подвергшейся редакции автора и выдержавшей не одно издание.

У обоих авторов были ясные цели.

Бенуа включил друзей в контекст русского искусства своего века. И постарался отвести им подобающее место в эмпиреях.

Он, по всей видимости, трезво оценивал масштаб своего дарования и понимал, что может вписаться в историю лишь в составе группы художников «Мира искусства».

Задачей было умалить значение официально господствующих направлений в искусстве тех лет – академического и передвижников. И на фоне развалин высветить и утвердить художников своего круга – «Мира искусства».

Во втором случае не было нужды вести войну против тогдашнего советского официального искусства, включая академиков. Оно и так всерьез не воспринималось ни в нонконформистской среде, ни на Западе.

Идеей Кабакова было создание своей версии истории неофициального искусства, пока ее не написали другие, расставить «правильно» акценты и создать табель о рангах. А также оставить за бортом корабля современности, который автор направил в будущее, целый ряд художников. Потому что, как мы знаем из текста Кабакова, начальники «в будущее возьмут не всех».

* * *

Кабаков, безусловно, выдающийся художник. На этот счет не может быть двух мнений. Яркий, радикальный, оригинальный. Проницательный. Один из умнейших людей, когда-либо встреченных мной в жизни.

Каждый имеет право на собственный необъективный взгляд на свое время, на собратьев по профессии. В данную минуту мое перо также рисует субъективную картину. Да и возможна ли объективная точка зрения вообще? Особенно в мире, где художники относятся друг к другу – как бы поделикатнее выразиться? – недружелюбно. Особенно к тем, кто успешен. И конечно, прежде всего к тому же Кабакову.

Помню, однажды я приехал в Париж через два дня после закрытия выставки Ильи в Центре Помпиду. Сожалея, что опоздал, я спросил своего приятеля, жившего тогда в городе, как ему понравилась выставка. «Знаешь, – сказал он, – мне лично понравилась. Я даже не ожидал. Но мнения есть разные». – «Какие?» – спросил я. «Здесь приезжала одна авторитетная дама из Москвы. Критик. К ней очень прислушиваются. Так вот, у нее совсем другое мнение». «Какое?» – поинтересовался я. «Посмотрела и сказала „Бездарно“», – с удовлетворением заключил приятель.

Зависть, господа, штука малоприятная. Низкая и презренная. И завидующий, как известно, всегда несчастный тип.

* * *

Есть художники, которые из желания убрать конкурента, не ленятся всерьез работать над общественным мнением: в приватных беседах или публично оговаривая очередного коллегу в профессиональной среде.

За примерами далеко ходить не приходится.

В начале 70-х Эрик Булатов написал картину «Горизонт». Критики, изучающие московское неофициальное искусство, сходятся на том, что «Горизонт» явился важным артефактом. Повлиял на ряд мастеров и даже на целое направление соц-арт. «Кто первый», в данном случае приблизительно так же важно, как в случае с писсуаром Дюшана или «квадратом» Малевича.

В 1992 году несколько современных русских художников были приглашены участвовать в выставке «Европа, Европа» в Кунстхалле в Бонне. Перед открытием ко мне подошел один из участников выставки, наш общий с Булатовым знакомый, взял под руку и предложил: «Старик, давай пройдемся». Вскоре мы оказались возле «Горизонта». «Какой чудак Эрик, – сказал мой спутник, – ну какая разница: чуть раньше, чуть позже. Ты знаешь, он ведь уже пятый раз меняет дату картины». Во время вернисажа общий знакомый подводил к «Горизонту» искусствоведов, журналистов, музейщиков, галеристов, коллекционеров и повторял слово в слово вышеприведенный текст.

* * *

Кстати, Эрик Булатов рассказывал, как появился на свет «Горизонт».

Поехал с Олегом Васильевым на творческую дачу в Гурзуф. Друзья иллюстрировали «Золушку», зарабатывая деньги на мастерскую. Много курили. Надымили, открыли окно. Эрик простудился и слег с радикулитом. Врач прописал лечение – массаж спины. Во время сеансов Булатов лежал на животе и смотрел в окно на море. Красный поручень балкона перечеркивал пейзаж по горизонту, мешая созерцать красивый вид. На двадцатый раз художник сказал себе: «Это и есть наша жизнь!» И написал картину «Горизонт».

* * *

Существуют разные способы охаять коллегу: мол, Игрек очень плохой художник. Или на выбор: очень коммерческий художник. Или Икс украл идеи у Игрека. Или его успех является следствием мирового заговора: американского, еврейского и т. д. Причем, когда кто-то пытается возражать, ему говорят: «Старичок, ну чо ты? Сам же все понимаешь. Комар и Меламид поначалу ведь эмигрировали в Израиль! А Кабаков свою первую выставку сделал в Тель-Авиве!»

«А на деньги, вырученные от продажи работ Брускина в 1988 году на аукционе „Сотбис“, спецслужбы США свергли советскую власть». Собратьям-художникам не откажешь в богатой фантазии. Причем самое удивительное, что находятся люди, которые легко верят в любые бредни. По обе стороны океана.

Называть все фамилии, как к тому призывал незабвенный Дмитрий Александрович Пригов, неохота. Не хочется быть склочником. К сожалению, этим грешили в той или иной степени некоторые из наших героев.

И те, кто находится за рамками данного повествования.

Многие из зависти или обиды не ленятся публиковать пасквильные статьи и книги. Когда я читаю подобные очерки, а иногда и фолианты, вроде книги «Пакет» Всеволода Некрасова, мне мгновенно хочется возлюбить всех тех, кого обливают грязью (кстати, среди последних попадаются друзья): кабаковину, приготину, крошку Цахеса Борю Гройса и т. д. и презреть их авторов.

* * *

Если у Пригова было много масок и в жизни, и в творчестве, то у Кабакова лишь одна маска, одна роль – традиционная для русской литературы – «маленького человека». Которую маэстро блестяще отыгрывает всю свою жизнь и в искусстве, и в жизни.

Одним из качеств Кабакова, безусловно, является умение превращать свои недостатки в достоинства.

«Маленький человек», «бездарный художник» (название одного из персонажей Кабакова). В многочисленных интервью Илья всегда подчеркивал и подчеркивает, что в художественной школе не успевал по живописи и рисунку.

С середины 80-х одним из элементов инсталляций художника стали картины, написанные по фотографиям из советских фотоальбомов, показывающих счастливую жизнь советских людей в СССР. Исполненные в среднеарифметической сезаннистской манере, характерной для целой армии бездарных советских живописцев. Что в эпоху постмодерна естественным образом воспринимается как стиль-симулякр, имитация, клише, пастиш. Но если мы внимательно присмотримся к ранним пейзажам маэстро, то мгновенно узнаем ту же самую манеру. Точь-в-точь.

А стиль рисования у нашего художника абсолютно совпадает со слегка карикатурной манерой, выработанной им в процессе рисования иллюстраций для детских книг. Которую сам автор квалифицирует как чистую халтуру. Зрители-читатели не соглашаются и видят в этих книгах целый ряд достоинств. Они и вправду мастерски исполнены: рука виртуозно летит впереди мысли. Манера эта мерцает между манерой выдающегося художника-иллюстратора детских книг Владимира Конашевича и стилем советского сатирического журнала «Крокодил». Но мы все-таки поверим квалификации самого автора: отличие иллюстраций нашего героя от работ Конашевича – полное отсутствие души.

Если в связи с детскими иллюстрациями уместно обсуждать присутствие или же отсутствие души, то это абсолютно нерелевантно в случае современного искусства. Особенно в эпоху постмодерна.

Перенесенные в иной контекст, сезаннизм и способ рисования а-ля Конашевич приобретают новый смысл. Поменялся контекст, появилась рефлексия, изменилось значение.

* * *

У «маленького человека» Кабакова безмерные амбиции. Без амбиций, впрочем, не бывает художника. Человек без амбиций ничего не добивается. Дочь французского генерала Жанна-Клод де Гейбон, жена американского художника болгарского происхождения Кристо (Христо Явашева), сыграла огромную роль в его успехе на Западе. Галерист Лео Кастелли однажды поведал Кристо, что при такой жене наличие галереи теряет всякий смысл. В случае нашего героя роль Жанны-Клод де Гейбон сыграла его жена и соратница Эмилия. Женщина недюжинных способностей, нечеловеческой работоспособности и не меньших амбиций. Которая так же, как и жена другого выдающегося американского художника – пионера тотальной инсталляции Эдварда Кинхольца, – стала соавтором Кабакова.

* * *

Помню, на вернисаже прекрасной инсталляции «Десять характеров» (которая, на мой взгляд, принадлежит к лучшим работам Кабакова) в музее Хиршкорн в Вашингтоне Илья, взирая на результат своей работы, с удовлетворением заметил: «Осталось только насрать в углу». Художник Александр Бреннер (ныне сгинувший в далекой австрийской глубинке) воспринял данное речение не как метафору, а как руководство к действию и спустя несколько лет совершил подобное деяние в ГМИИ имени Пушкина.

В 60–70-е существовало содружество художников, которых объединяли товарищеские отношения, полулегальный образ жизни, живой интерес к работам друг друга и нежелание «созидать» советское искусство. Творчество этих художников величают нынче неофициальным искусством. Художники эти были разными, никакого манифеста или объединяющей общей творческой идеи не было. Все плыли в разные стороны. Ценилась индивидуальность. Не было того, что называют школой. Не было вождя.

В 80-е появилась группа молодых художников, которые сошлись осмысленно, по интересам. И назвали себя «концептуалистами». Для вышеупомянутых художников комментарий, документация и описание объекта стали намного важнее самого объекта. Подчас объект просто замещался документацией. Это уже был не гройсовский «романтический», а просто «московский концептуализм». Характерно, что часть художников движения не получила художественного образования и пришла в искусство из смежных профессий. Концептуалисты встали под знамена Кабакова.

Остроумный художник Юрий Альберт написал текстовую программную картину. Произведение разделено на две части. В левой помещен текст: «Я не Кабаков». В правой – «Кабачок».

Сформировалась школа. Возникла параллель: «Супрематизм. Малевич и ученики» – «Концептуализм. Кабаков и ученики».

Понятия: «талант», «качество», «мастерство» или, не дай бог, «величие замысла» были дискредитированы. И расценивались концептуалистами как пережиток прошлого. Недостаток. Художники проявляли агрессию и нетерпимость ко всему, что выходило за рамки их кредо. Действовал принцип не «истина кипариса не убивает истину яблони», а «если враг не сдается, его уничтожают».

На достаточно длительное время московская художественная сцена превратилась в бесконечное документирование грязной смятой бумажки в углу кабаковской инсталляции (фотографии, видеофильмы, списки, записанные комментарии и т. д.).

Ну а дальше?

Ну а дальше молодое искусство варганится по рецептам, сбацанным преподавателями школы Родченко. Набор тем и медиа стандартный. Все выставки похожи между собой как две капли воды. Вот комментарий к своим работам одного актуального нынче молодого московского художника: «Акрилом нахерачено – и все».

Скука и «скрежет зубовный».

Ну а дальше?

Дальше в лес – больше дров. Настал черед Альберта. Последний, отстаивая европейские либеральные ценности, вступил в «фейсбуке» в бесконечный спор с молодыми художниками-коммунистами. Последние использовали «старомодного чудака», «зануду» и «либерального тролля» Альберта, как боксер спортивную тренировочную кожаную грушу – для оттачивания ударов по противнику. Вот признание одного из оппонентов: «Я ковал более внятную аргументацию, уточнял собственные политические и мировоззренческие позиции».

Ну а дальше?

Ну а дальше последует очередной комментарий.