Революция 1792 года

К 1792 году популярность герцога была позади. Тем не менее, он, как враг королевской фамилии, а прежде всего — враг королевы, был избран в Конвент. Тогда же он обратился к Парижской коммуне (то бишь мэрии) с просьбой дать ему иную фамилию, соответствующую его убеждениям. Мэрия придумала ему фамилию «Равенство» (Эгалите).

Когда голосовали о наказании для короля, Филипп Эгалите сказал: «Единственно по чувству долга и по убеждению, что всякий, посягающий или имеющий посягнуть на верховность народа, заслуживает казни, подаю я голос за смерть». Некоторые историки уверяют, что при этих словах почти весь зал почувствовал отвращение, во что, однако, трудно поверить.

Король был казнен. На следующий день один из голосовавших за смерть, аристократ Лепелетье Сен-Фаржо, был убит роялистом, неким Парисом, который надеялся, что казнь всколыхнет народ, но ошибся. Парису, может быть, удалось бы бежать, но он, видимо, чувствовал слишком сильное отвращение к такому народу; он покончил с собой, оставив записку о своих мотивах; в ней, в частности, он написал, что на самом деле он хотел убить герцога Орлеанского, как главного злодея, но, к сожалению, не смог.

Задним числом мы можем сказать, что об этом мог бы пожалеть и герцог. Если бы он был убит в тот день — он остался бы героем и мучеником революции. А так вся слава досталась Лепелетье, а герцог через 3 месяца, в апреле 1793-го, был арестован.

Тут уместно вспомнить, что он был представителем народа. 4 года назад, в июне 1789 года, Национальное собрание постановило, что все представители народа неприкосновенны, и объявило государственным изменником всякого, кто посягнет на личность депутата.

Но 1793 год — не 1789-й. Революция 10 августа перечеркнула дело 1789 года, и принцип неприкосновенности депутата был уничтожен в 1793-м — сначала жирондистами, отдавшими под суд Марата, а затем их врагами монтаньярами. Поводом для ареста послужило бегство из страны его старшего сына, бывшего герцога Шартрского и будущего короля Луи-Филиппа. Несколько месяцев он провел в заключении, впрочем, не слишком суровом; но в сентябре того же 1793 года народ Парижа потребовал «поставить Террор на порядок дня». Тогда-то и начались казни — королевы, жирондистов, а заодно и множества других людей, иногда виновных, иногда нет. Дошел черед и до герцога.