Глава 27 Галерея мошенников

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 27

Галерея мошенников

Также как и учреждений, связанных с преступлениями и наказаниями, нарушителей закона хватало в Лондоне от века. Еще в XIV столетии иные лондонцы подделывали документы и занимались шантажом, а в коронерских отчетах за 1340 год можно найти длинный перечень «содержателей публичных домов, ночных грабителей, женщин с дурной репутацией». Уже тогда город был так переполнен ворами, что городские власти пользовались правом «вешать воров, застигнутых на месте преступления (cum manu opere)», без суда и следствия.

Однако литература, посвященная лондонскому преступному миру, стала достаточно богатой лишь в XVI столетии. Роберт Грин и Томас Деккер изобразили перед читателями картину лондонского дна, кишащего ворами и мошенниками, столь же древнего и столь же нового, как и сам город. Несомненно, воровской жаргон, или арго, имел очень глубокие корни, и отдельные, наиболее красочные выражения из его словаря были в ходу как минимум до середины XIX века. «Махнем-ка в Ромвиль щипнуть мошну» можно перевести как «Давай пойдем в Лондон и взрежем у кого-нибудь кошель». Почему Лондон получил прозвище «Ромвиль» (то бишь Рим) задолго до того, как его начали сравнивать с этим могущественным городом, остается загадкой. «Там зябнет смурной малый. Добро бы замесить его» («Там живет мрачный человек с тяжелым характером. Неплохо было бы его ограбить»).

Отдельные личности, так же как и их высказывания, оживают на страницах этих старинных хроник преступлений: «Джон Стрэдлинг с трясущейся головой… Генри Смит, который растягивает слова… Джон Браун, заика» — каждый из них избрал своим занятием одну из разновидностей жульничества, бывших в ходу в XV веке. Само их ремесло также выдержало испытание временем. Мошенников, предлагающих зрителям угадать, под каким из стаканчиков спрятан шарик, можно встретить на лондонских улицах и теперь, в XXI веке; таким способом в столице обманывают простаков вот уже больше тысячи лет.

Описывая «авраамов» (людей, притворявшихся сумасшедшими), «шустряков» (тех, кто таскал вещи из открытых окон) и «лихачей» (воров-лошадников), Деккер и Грин, пожалуй, иногда перегибают палку: вряд ли улицы Лондона XVI века и впрямь были такими опасными, какими они их изображают. Однако в некоторых районах преступность действительно процветала. Например, окрестности Чик-лейн и Филд-лейн в Кларкенуэлле всегда пользовались в этом смысле дурной славой. На самой Чик-лейн стоял дом, в котором прежде находилась гостиница «Красный лев», — в XVIII веке, когда его разрушили, обнаружилось, что ему было уже триста лет; Хекторн, автор книги «Памятные места Лондона», сообщает, что там были «замаскированные чуланы, люки, отодвигающиеся панели и тайники». Один из этих люков находился над каналом Флит-дич и «позволял легко избавляться от трупов». Рядом с Рэтклифф-хайвей была путаница мелких улочек с названиями вроде Хог-ярд и Блэк-Дог-элли, Мани-Бэг-элли и Хэрбрейн-корт[54], известных «моральным разложением» их обитателей. Близ Уотер-лейн, рядом с Флит-стрит, стоял еще один притон, который именовали «Кровавой чашей», потому что там «почти ежедневно проливалась кровь и редкий месяц обходился без убийства».

Несколько более сдержанно городской хронист XVII века сообщает об облаве, учиненной в трактире Уотгона на Смартс-ки близ Биллингсгейта. Этот трактир на самом деле был «школой, где малышей учили опорожнять кошельки». Кошельки и мешочки подвешивались на веревочке с прикрепленными к ним «колокольцами»; если ребенок мог вынуть оттуда монету так, чтобы колокольчик не звякнул, «его признавали славным щипалой». В следующем веке другая такая «школа» открылась на Смитфилде, где владелец таверны обучал детей шарить по чужим карманам, красть вещи из лавок, залезая в окна, и проникать в дома простым способом: они притворялись, что спят под стеной, а сами потихоньку расковыривали кирпичи и известку, пока не образовывалась достаточно большая дыра.

В этих описаниях преступлений есть любопытная деталь: сами преступники с удовольствием пользовались словом «закон». «Обманный закон» означал игру фальшивыми костями, «тонкий закон» — распространение фальшивых денег, «ловкий закон» — карманные кражи. Таким образом, на лондонском дне царили свои «законы».

Однако изобретались и новые виды преступлений. Например, в XVII столетии разбойные нападения на дорогах стали известны под названием «дорожного закона». Век карет стал также веком их грабежей, и в последние дни 1699 года Джон Эвелин писал: «В эту неделю нападения на кареты и путников совершались на участках меж фонарей, поставленных по обе стороны дороги от Лондона до Кенсингтона». В то время на перегонах между яркими фонарями, стоявшими вдоль большой дороги, была непроглядная темень, и грабители этим пользовались. На страницах «Лондонских висельников» приводится даже их разговор. Один бродяга, Эдвард Смит, предлагает товарищу «пойти на выгодное дело» (ограбить кого-нибудь на большой дороге). «Ударим по рукам — ведь некому позаботиться об нашем будущем, окромя нас самих». А если их ловили? Есть рассказ и о том, как одного вора поймали и доставили в Лондон: «По пути он проявлял непокорство, дергал под уздцы лошадь, а ежели кто приближался к нему, то он делал знаки руками, как бы стреляя из пистолета, и кричал пу-у!» Хаунслоу-хит и Тернем-грин, Марилебон и Тоттнем-корт-роуд были особенно опасны для неосторожных. Там грабили в основном пеших путников. В начале XVIII века те, кто направлялся в Лондон, старались объединяться в группы для совместной защиты и выходили в дорогу только со звоном колокола; вдобавок по вечерам их сопровождали люди с зажженными факелами.

Такие же факелы требовались и для путешествий по улицам самого города. «Около полуночи одного джентльмена остановили на Холборне двое разбойников, а когда он начал сопротивляться, застрелили его насмерть и ограбили… Некий Ричард Уотсон, сборщик дорожной пошлины, был найден варварски убитым в своей будке». В «Лондоне» Чарлза Найта рассказывается, что женщина, обслуживавшая посетителей в марилебонском трактире, «часто удивлялась, как это я ни разу не пострадал от разбойников с большой дороги, коих было полно в этих краях; а ведь мне приходилось идти до самого Лонг-Эйкра и, стало быть, подвергаться огромному риску». Комментатор в той же книге замечает, что жители Лондона «относились к соседству с ворами примерно также, как поселенцы в новой стране относятся к соседству диких зверей, наводняющих окрестные чащи».

У «славных щипал» предыдущих веков появились преемники, и в XVIII столетии улицы Лондона «кишели карманниками, столь же дерзкими, сколь хитрыми и пронырливыми». Они крали даже рядом с виселицей, на которой кое-кому из них было суждено окончить свои дни, и «ни одна публичная казнь не обходилась без того, чтобы у кого-нибудь не пропал платок или другая вещь». Если их ловили на месте преступления сами горожане, они волокли пойманных к ближайшему колодцу или источнику «и макали в воду чуть не до утопления». Если же воры попадали в руки властей, их ждало более серьезное наказание. К середине XVIII столетия количество преступлений, за которые мужчине или женщине грозила казнь через повешение, выросло с 80 до 350 и более. Но проку от такой суровости, по-видимому, было немного. Несколькими годами позже в «Трактате о работе столичной полиции» отмечалось, что «в Лондоне регулярно занимаются криминальной деятельностью 115 000 человек». Это составляет около одной седьмой тогдашнего городского населения. Так, в 1774 году в «Джентлменс мэгэзин» писали, что «газеты более чем когда-либо переполнены сообщениями о грабежах и кражах со взломом, а также историями о жестокостях, учиненных грабителями». Отсюда мы можем заключить, что в пору благоденствия и «значительного» достатка преступления против собственности были столь же частыми, как и преступления против людей, — и это несмотря на то, что с ростом ценности украденного имущества соответственно возрастал и риск быть повешенным.

Питер Лайнбо тщательно изучил статистику казней через повешение на протяжении всего XVIII века и пришел к любопытным выводам. Коренные лондонцы попадали на виселицу, как правило, в возрасте двадцати с небольшим лет, тогда как приезжие — несколько позже. По профессии те, кто всходил на эшафот, были в основном мясниками, ткачами и сапожниками. Между мясниками и грабителями с большой дороги просматривалась явная связь (сам Дик Терпин в свое время работал подручным у мясника). С культурной и социологической точек зрения эту связь интерпретировали по-разному, но, в общем, лондонские мясники всегда отличались несдержанностью и эгоизмом, а порой и склонностью к насилию.

Они определенно пользовались наибольшим почетом среди всех столичных торговцев, и один посетивший Лондон иностранец писал, что «удивительно видеть такое количество мясницких лавок во всех приходах — ими буквально забиты все улицы». Они зачастую становились лидерами местных сообществ; например, мясники с Клэр-маркет, близ которого было множество театров, описывались как «выразители мнения галерки и всей театральной публики, музыканты на свадьбах актрис, главные плакальщики на похоронах актеров». Они же возглавляли народ во времена бедствий и беспорядков. Например, об одной кровавой расправе сообщалось: «Мясники начали смуту первыми, и вскоре все остальные также поднялись против сборщика акциза». Неудивительно, что именно мясники и их подмастерья оказались наиболее склонными к совершению дерзких и жестоких преступлений.

В 1751 году Генри Филдинг опубликовал свое «Исследование причин роста преступности в наше время», а годом позже в уголовном кодексе добавилось новое положение, призванное застращать потенциальных убийц: теперь тела повешенных должны были подвергаться публичному вскрытию. Возможно, непосредственным поводом к принятию этой меры стал рост числа преступлений, но в любом случае она была выражением паники среди легковерных и опасающихся за свою жизнь горожан.

Лондон всегда был главным очагом распространения паники и слухов. Например, в одном официальном отчете конца XX века указывалось, что «страх перед преступниками сам по себе является социальной проблемой», и приводились данные, свидетельствующие, что гораздо большее относительное количество лондонцев — по сравнению с жителями других районов — не чувствует себя в безопасности как дома, так и на улице. Пожалуй, это подтверждает мнение одного лондонца, который еще в 1816 году писал: «Собственный опыт автора, объездившего почти всю Европу… позволяет ему заключить, что нигде в ней нет более опасных районов, нежели окраины Лондона». Конечно, в ту пору это был еще относительно компактный и замкнутый город — с ростом столицы жить в ней стало чуть менее опасно, — а нравы и поведение тогдашних преступников явно были унаследованы ими от их предшественников XVIII века.

Например, уличные грабители в начале XIX столетия стали называться иначе, чем в XVIII, но манеры их от этого не изменились. Взломщики этого периода назывались «скокарями», а те, кто обчищал карманы пьяных, — «охотниками на бабочек»; вор, селившийся в гостинице, прежде чем обокрасть постояльцев, именовался «лодырем», а так называемые «обходчики» проверяли задние двери домов в надежде найти их открытыми и без присмотра. Все это были типичные городские преступления, а совершали их в основном профессиональные воры, карманники, грабители и те ловкачи и бессовестные торговцы, которые пользовались доверчивостью и неосмотрительностью отдельных представителей многоликой толпы.

Хотя утверждение автора «Улиц Лондона» Томаса Берка о том, что «истинный знаток города может отличить представителя каждого человеческого типа по его одежде и манерам», кажется слишком смелым, преступники действительно составляли неотъемлемый и узнаваемый элемент городской жизни вплоть до середины XIX столетия. Их язык, подобно жаргону «авраамов» предыдущего века, тоже был весьма своеобразен и выразителен: «хожу жохом… выначиваю что подвернется… влопаюсь — сгорю». В этой «блатной музыке» были и свои музыкальные термины: жуликов называли «диезами», а их жертв — «бемолями».

В 1867 году, по тогдашним отчетам, численность «криминального класса» достигла 16 000 человек. Однако на улицах к тому времени стало гораздо безопаснее, чем прежде. Пятью годами раньше в столице резко участились жестокие уличные нападения с целью грабежа, но эта вспышка насилия была успешно подавлена с помощью не менее жестоких мер наказания. Таким образом, уже нельзя было пожаловаться, как сорок лет назад жаловался герцог Веллингтон, что «по ночам на главных улицах Лондона полно бродяг и пьяных женщин», а также «организованных воровских шаек». На протяжении всей прежней истории города воры и бродяги собирались на множестве «островков» близ главных столичных магистралей, тогда как к середине XIX века они оказались вытесненными на окраины метрополиса, ставшего заметно более цивилизованным. Больше всего их скопилось на восточных окраинах, в районе, вскоре получившем название Ист-энда. Этот район уже за шестнадцать лет до того, как Джек-потрошитель прославил Уайтчепел, был известен своими воровскими притонами и низкопробными трактирами, «из которых постоянно несло какой-то затхлой сыростью», извечными спутниками уличной преступности. На Бетнал-грин тоже были пабы и частные дома, «служившие удобными и укромными „биржами“, куда стекались проститутки и мошенники всех сортов, так называемые „деловые люди“». Это слова Артура Моррисона, написавшего свою книгу «Дитя Джейго» в конце XIX века, когда воровской сленг изменился в очередной раз и традиционные лондонские преступления получили еще более красноречивые наименования. В насмешку и, возможно, с оттенком скрытой почтительности терминология финансового и торгового Лондона пародировалась людьми, которые по-своему — менее открытыми, хотя и более одиозными способами — также способствовали кругообороту товаров и городского капитала.

Моррисон сообщает, что в конце XIX века на Бетнал-грин и в ее окрестностях хозяйничала бандитская группировка, объединявшая самых авторитетных преступников. По сути, он описывает типично лондонское образование — организованную банду, куда входили наиболее ловкие и наиболее жестокие представители криминальных кругов, возглавляемые одним или двумя лидерами. Подобные банды контролировали определенные районы или конкретные области деятельности. В 1730-х Дик Терпин возглавлял «Эссексскую банду», состоявшую из воров и контрабандистов, а десятилетием раньше такие одаренные личности, как Джонатан Уайлд, умудрялись доминировать над всем преступным миром Лондона. Но по мере своего роста город начинал делиться на территории, контролируемые разными группировками.

В XIX веке соперничающие банды вели борьбу за территории и области влияния. В начале XX века восточный Лондон вновь стал ареной кровавого конфликта. Противостояние двух банд — Гардинга и Богарда — разрешилось жестокой стычкой в баре «Блюкоут бой» на Бишопсгейте. В 1920-е и 1930-е годы преступные кланы Сабини и Кортези воевали друг с другом на улицах Кларкенуэлла за контроль над ночными клубами и ипподромом, а в следующем десятилетии «семья» Уайта из Излингтона бросила вызов Билли Хиллу и его «крутым парням» с Севен-Дайалс.

Были и другие криминальные объединения — например, «Слоны», «Ангелы» и «Титаны». Они организовывали кражи и налеты на магазины, а также торговали наркотиками и получали доходы от проституции и предоставления «крыши» (иначе говоря, занимались рэкетом). В 1950-х и 1960-х годах свои районы эффективно контролировали братья Крей из Ист-энда и Ричардсоны «с того берега», то есть из южных пригородов. На территории, находившейся под властью Креев, народ, если воспользоваться выражением середины XIX века, «всегда глубоко почитал великих воров». Похороны Ронни Крея и 1995 году (процессия двигалась по Бетнал-Грин-роуд и Валланс-роуд) стали крупным общественным событием; как написал о жителях Ист-энда автор книги «Темная сторона» Иэйн Синклер, «у них необычайно развито чувство традиции». Воспоминания об «Эссекской банде» Дика Терпина и даже о знаменитых преступниках более раннего периода живы здесь и поныне.

Трудно назвать какую бы то ни было разновидность преступления абсолютно новой. Например, налеты на витрины магазинов стали особенно популярными в 1940-е и 1950-е годы, хотя случались они и гораздо раньше: существуют письменные свидетельства о совершении подобных налетов в XVII и XVIII веках. На смену бандам Креев и Ричардсонов пришли этнические группировки — к примеру, ямайская «Ярди» и китайская «Триада», — имеющие свои особые сферы влияния. В 1990-х, когда торговля такими наркотиками, как героин, кат, крэк и экстази, стала еще более прибыльной, в городе развернули свою деятельность криминальные группы из Нигерии, Турции и Колумбии. Члены клана «Ярди» считаются виновными в том, что в XXI веке относительный процент убийств в городе, известном своей кровавой историей, вырос до невиданно высокой цифры. Убийство же, если перефразировать Томаса Де Куинси, — это одно из лондонских изящных искусств[55].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.