СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ ПАВЛОВ
СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ ПАВЛОВ
Родился 30 июня 1935 года в городе Бердянске (ныне Украина).
В Сочи, куда переехала семья, в школе учился с будущим летчиком-космонавтом СССР, дважды Героем Советского Союза Виталием Севастьяновым.
В 1956 году окончил московский Инженерно-строительный институт.
«После учебы, – (цитирую письмо Сергея от 9 января 2007 года), – я как молодой специалист-геофизик был направлен „по распределению“ в Ташкентское геолого-разведочное управление. Оттуда меня командировали на базу одного из самых удаленных геофизических отрядов управления, расположенную где-то у чёрта на куличках в неведомом мне поселке с экзотическим названием Уч-Кулач. Конкретной информации о будущей работе я, к своему удивлению, не получил. Правда, на прощание мне с какой-то вымученной уклончивостью сообщили, что работать придется в довольно сложных условиях „в преддверии Кызылкума“ под патронажем некоей Берёзовской экспедиции, название которой упоминать всуе не надо. Сутки спустя я уже трясся в спецавтобусе по пыльной и ухабистой грунтовой дороге, теряясь в догадках, что именно могло заинтересовать загадочную организацию с белоствольным русским названием на запредельно-обширной территории этого пустынного, очень знойного глухонемого „преддверия“? С той поры миновало полвека, а мне все еще трудно смириться с мыслью, что если узбеки надумают обзавестись собственным ядерным оружием, в этом, несомненно, будет доля моей невольной вины. Но пока, слава Богу, там все в пределах строительства мирных АЭС. А полвека назад там ни аббревиатуры такой (АЭС), ни знаменитого ныне города с названием Навои просто не существовало.
Как видишь, в 1957 году я увлеченно занимался геофизическими исследованиями, напрямую связанными с нуждами «оборонки». Кроме того, бес меня попутал проявить интерес к журналистике. Хотелось испробовать силы в довольно специфическом ее разделе, который сегодня принято называть футурологией или прогностикой.
Первый очерк я посвятил вопросам освоения человечеством «противоземного» полушария Луны и двух либрационных точек в системе Земля – Луна. Уже тогда меня тревожило понимание того, что Земля, как первородина человечества, уже исчерпала свой природный антропогенный ресурс и теперь человечеству предстоит самому позаботиться о немедленном переходе от моноглобальной стадии собственного существования к полиглобальной – иначе ему не выжить. Меня всерьез удивляло то обстоятельство, что пророческие слова философа-космиста К. Э. Циолковского «Земля – колыбель человечества, но нельзя же вечно жить в колыбели», похоже, никого по-настоящему не трогали. Некоторые люди знали о них, но не принимали в расчет как задачу сегодняшнего дня. В сознании этих людей (кстати, почти современников Циолковского!) космос, как и в пору средневековья, был наглухо отделен от человеческой повседневности неодолимой небесной твердью. Единственно доступным для меня, как мне тогда казалось, способом побудить этих закоснелых в «бытовухе» людей хотя бы мельком ознакомиться с нешуточной для их потомков проблемой было создание серии очерков «в тему». Идея «противоземного полушария» Луны мне лично виделась настолько актуальной, что я немедленно отправил свой очерк почтой из Уч-Кулача в ближайший районный город Париж – в редакцию газеты «Париж коммунаси» («Парижский коммунист»). Ни публикации, ни хотя бы официального ответа я не дождался. У моих коллег-геофизиков на сей счет появилась даже рабочая гипотеза: уж не отправила ли расторопная местная почта мой очерк прямёхонько в коммунистический орган печати столичного города Франции? Никто не знал, по какой причине пристало громкое название к малоизвестному даже в самом Узбекистане городку, – долгие годы это служило поводом для нескончаемых шуток. В конце концов, сопутствующие такому названию неудобства вынудили администрацию республики переименовать свой карликовый Париж в Фариш…
Полистав доступные мне подшивки газет, оценив их основную тематику, я сделал вывод: о своем первом очерке могу спокойно забыть, ибо он «сработан» на слишком большое опережение. На недопустимо большое. Я ввёл поправку и выбрал для второго очерка тему, более доступную для среднестатистического читателя. Знакомить такого читателя с идеей освоения Приземелья надо было ненавязчиво – с азбучных истин, так что второй мой очерк был посвящен уже витавшей в воздухе идее запуска искусственных спутников Земли на околоземные орбиты. Развивая идею, я деловито объяснил, зачем, собственно, такие запуски необходимы. Кульминацией очерка послужила твёрдая уверенность автора: первые запуски ИСЗ состоятся если не в этом (1957-м) году, то уж в следующем – обязательно. О реальных космоперспективах того времени я знал, пожалуй, даже чуть больше, чем самый осведомленный журналист, ибо часто встречался со своим школьным товарищем, однокашником Виталием Севастьяновым…
Очерк я оставил в редакции одной из ташкентских газет республиканского значения и с чувством исполненного журналистского долга уехал в отпуск к Черному морю – к родителям в Сочи. Конечно, хотелось встретиться с Севастьяновым (в Сочи мы обычно пересекались в сентябрьские дни), но наша встреча в том 1957 году не состоялась. Мать Виталия пожаловалась: сын недавно звонил из Москвы и сообщил, что его отпуск отложен на неопределенный срок. Я постарался, конечно, ее успокоить, хотя сам ощутил нешуточное волнение. Отмена отпуска у Севастьянова могла иметь двоякое толкование: либо – не дай бог! – случился какой-то «прокол» в работе ИСЗ-разработчиков, либо… «Великое Внеземелье! – подумалось мне. – Неужели наш мир уже на пороге Космической Эры?!»
В Ташкент я вернулся с крыльями за спиной, но письменный ответ, который я получил из осчастливленной мною, как я полагал, газеты, был подобен ушату ледяной воды. Строки рецензии буквально прыгали перед глазами: «неоправданно экспрессивный стиль»… «очерковая фантасмагория»… «воспаленное воображение»… Рецензента особенно раздражала «склонность автора к пророческой тональности». В финальном абзаце он даже не удержался от антипрогноза. Прошло полвека, а я и сейчас помню его основную мысль: «Долгожданное реальное, невыдуманное Рождество Космической Эры, которое автор готов провозгласить уже в этом году, человечество будет праздновать, очевидно, только в следующем веке».
Разумеется, газета обязана была защищать ранимые читательские мозги от всяких фантасмагорических инсинуаций! Но самое для меня ужасное: защитный сей документ был подписан заведующим редакционным отделом науки и техники. Поддавшись вполне объяснимой минутной слабости я разорвал историю своей журналистской «болезни», клочки бросил в урну, откуда вился смрадный дымок догорающих окурков. И со временем, конечно, забыл бы об этом, но чуть ли не через неделю (4 октября 1957 года) на околоземной орбите запел наш знаменитый «Бип-Бип», и весь мир, празднуя Рождество Космической Эры, повторял русское слово «спутник»!»
В 1962 году Сергей Павлов переехал в Красноярск.
Окончил Красноярский институт цветных металлов.
Долгое время жил в Сибири. До 1972 года работал в геофизических экспедициях в Средней Азии, Арктике, Сибири, возглавлял геофизическую службу Красноярского спецуправления треста «Востокбурвод». В 1975 году окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им М. Горького в Москве.
Первый фантастический рассказ – «Банка фруктового сока» (1962).
Рассказ этот Сергей отправил в журнал «Техника – молодежи». Наученный горьким опытом общения с газетами, он теперь надеялся хотя бы на квалифицированный отзыв. Но ответ из Москвы превзошел все ожидания: рассказ отметили премией на Международном конкурсе, организованном журналом «Техника – молодежи» и рядом научно-популярных журналов социалистических стран. В следующем году «Банку фруктового сока» опубликовала томская газета «Молодой ленинец», а за нею красноярский альманах «Енисей».
Первая книга – «Аргус против Марса» (1967).
Две повести в ней написаны в соавторстве с Николаем Шагуриным.
Впрочем, скоро пути соавторов разошлись: Николая Шагурина привлекала приключенческая фантастика, Сергея Павлова тянуло к научной.
В 1989 году в интервью журналисту Ю. Зубакину писатель так объяснил свое отношение к любимому жанру: «Людей, которых Природа наделила слишком богатым воображением, именуют в быту фантазерами, и в этом наименовании явственно ощущается привкус неодобрения. В писательской среде таких именуют фантастами. Здесь привкус неодобрения ощущается меньше, но – увы! – не исчезает совсем. Дескать, что толку писать о том, чего нет и никогда не было. Ведь в нашей жизни так много, дескать, реальных проблем. Многих еще удивляет, почему и зачем современная фантастика отчетливо разделилась на два внешне очень похожих, но отнюдь не тождественных жанра – „просто“ фантастику и „научную“ фантастику. Ответ лежит, как говорится, на поверхности: в отличие от „просто“ фантастики, научная фантастика – это есть литература новых представлений о нашем будущем. Никакие другие жанры художественной литературы пока не способны дать читателю желанную полноту новизны представлений о Грядущем.
Писателей, работающих в жанре НФ, нередко спрашивают: «А много ли проку от новизны представлений о будущем, которое нас ожидает, если таковые представления основаны лишь на вашей писательской выдумке?»
Чаще всего вопрос этот звучит риторически, поскольку мало кто сомневается, что вразумительно ответить на него невозможно.
Но вразумительный ответ все же существует.
В научной фантастике новые представления о Грядущем основаны, да, конечно, на выдумке. Но выдумка, в свою очередь, здесь основана на достижениях современной автору цивилизации. К примеру, окинем ретроспективным взглядом творчество знаменитого Жюля Верна. Он выдумал смелый, забавный и сумасшедший одновременно полет из пушки на Луну, и в его время эта невероятная выдумка дала читателю, бесспорно, новое представление о возможности межпланетного путешествия. Причем новые представления Жюля Верна о техническом обеспечении облета Луны целиком основывались на достижениях промышленной революции XIX века. То есть безудержная фантазия Жюля Верна опиралась на вполне реальную основу. Современные научные фантасты в этом смысле ничем не отличаются от научных фантастов прошлого. Иван Ефремов, создавая научно-фантастический роман «Туманность Андромеды», известный теперь во всем мире, буквально ошеломил читателя новизной своих представлений о Грядущем. Для большинства любителей фантастики «Туманность Андромеды» стала своеобразной энциклопедией будущности нашей планеты. И хотя роман был выдуман Ефремовым от начала до конца, опорой его смелой выдумке служили достижения цивилизации XX века…»
Работал Сергей Павлов неторопливо.
В 1968 году вышли «Акванавты», сюжет которых сразу привлек внимание читателей: воспоминания вполне конкретного человека записаны в мозг гигантской манты…
В 1973 году – «Чердак Вселенной».
В 1978 году первая книга цикла «Лунная радуга».
За роман этот в 1985 году Сергей Павлов был удостоен премии «Аэлита».
В 1983 году вторая книга цикла – «Мягкие зеркала» (1983).
А в 1991 году продолжение цикла – роман «Волшебный локон Ампары» (в соавторстве с Н. Шаровой).
В те же годы Сергей Павлов увлекся палеолингвистикой.
Он нашел свой собственный метод реконструкции археоморф, позволяющий выявить изначальный смысл многочисленных древних названий и имен, а также современных слов и понятий. Первые наработки в этой области Сергей Павлов изложил в 1999 году в книге «Москва и железная „мощь“ Святослава. О происхождении названия Москва». Развивая свои идеи, он выпустил и вторую книгу: «Богу – парус, кесарю – флот: Опыт палеолингвистики» (2002).
Самым популярным произведением Сергея Павлова остается роман «Лунная радуга». «По счастливому совпадению, – писал мне Сергей, – где-то в 1957-м году, в первом году Космической Эры, я наблюдал в дивную ночь полнолуния в горах Нуратау лунную радугу. Необычное и до жути красивое метеозрелище! Двадцать лет спустя я позволил себе использовать узаконенное наименование этого очень редкого природного явления в качестве названия для своего космического фантромана».
Четверка космодесантников вернулась из трудной экспедиции к планете Уран.
Постепенно выясняется, что во время экспедиции каким-то неизвестным способом все четверо приобрели необычные для человеческого организма свойства, во многом изменившие их сущность. Международная служба космической безопасности пытается разгадать тайну странной четверки. Но это не так просто.
«Я беру шире и говорю о тупиках человеческих представлений, – говорит один из героев „Лунной радуги“. – Понимаешь? Люди неплохо знают себя в пределах Земли. Много хуже – в пределах Системы. Но в звездных масштабах… Там Абсолютная Неизвестность. И против нее нет у нас философского иммунитета. Против неожиданностей космоса иммунитет просто немыслим. Наше лихое стремление к якобы романтичным и якобы дивным мирам постепенно сходит со сцены. Мы слишком рано придумали для себя место в Галактике. Теперь же, увязнув в труднейших делах освоения Солнечной Системы, мучительно размышляем: какое такое место нам уготовила в своих пределах сама Галактика?…»
И действительно, вторгаясь в космос, человек, несомненно, влияет на него, но и космос в свою очередь каким-то образом влияет на человека. И не всегда в приятную сторону.
«Главный медик, с которым я разговаривал, высветлил для меня наружную стену своего кабинета. Глянул я, да так и обмер. Пока смотрел, – (на людей, пострадавших на Венере, – Г. П.) – их несколько мимо меня проковыляло. Голые, синие… Их солнцем и воздухом лечат. Чем их там только не лечат… Головы безволосые, морщинистые, в буграх и шишках. Глаза навыкате, рты до ушей, будто улыбка с голубым оскалом. Движения какие-то куриные – судорожно-резкие, составленные из отдельных фаз. Кур видели? Очень похоже. Поворот головы, к примеру, – три-четыре фазы, не меньше… Ходят поодиночке, сутулясь. Ковыляют без устали, с какой-то жуткой настойчивостью. При этом руки чуть в стороны, ладонями вперед, будто все время кого-то ловят вслепую!.. В общем, дико смотреть. Понимаешь… Цветы кругом, изящные коттеджи… Небо синее, море синее и эти… синие, как утопленники. Под барабанный бой… И еще, знаешь… качели там на площади, и на многих из них синюки… Аккуратно так. Рядами. Покачиваются…
Лицо у Вебера странно застыло, и Фрэнк пояснил:
– Ну… не качели, конечно. По-другому их там называют. Воздушные компенсаторы, что ли. Это когда на синюка находит, он начинает землю руками скрести, его, голубчика, на мягких лямках вздергивают. Подрыгает он ногами и успокоится. Через полчаса отпускают – гуляй. Дело, в общем, для тамошней медицины обычное. А вот в светлые ночи, особенно в полнолуние, медикам тяжело. Бывает, барабаны плохо помогают. Тут уж приходится синюков опасаться. Тогда их стараются всех… на эти… воздушные компенсаторы. А то и вниз головой… Понимаешь, Мартин… наша предприимчивая цивилизация вырвалась в просторы Солнечной Системы, плохо себе представляя, во что это нам обойдется…»
Собственно, уже обошлось.
Проблема, к сожалению, обозначена.
«Йонге, Кизимов, Нортон, Лорэ… Кто они, эти четверо? Товарищи по несчастью? Изуродованные космосом люди? Нелюди? Безопасные для нашей планеты или потенциально опасные? От решения этих вопросов, быть может, зависит судьба человечества. Я произнес громкую фразу, но до сих пор, пока не будет строго доказана ее излишняя высокопарность, она остается в силе. На четырех примерах ясно: мы имеем дело с непонятной для нас реконструкцией природных свойств человека…»
Некий космический «демон», вселившийся в бывших космонавтов, начинает показывать зубы и ответ на вопросы надо получить быстро.
А ведь у каждого свое.
«Каким образом удавалось ему ненормально долго бывать под водой, Нортон не понимал. Удавалось, и все тут. Правда, потребность в дыхании на глубине ощущалась, но эта потребность скорее всего была рефлекторной – без вреда для себя он довольно легко себя подавлял. Странная способность обходиться подолгу без воздуха была одной из тех немногих его „ненормальностей“, против которых он ничего не имел и которые даже был склонен использовать. Бывало (вот как сегодня), истерзанный „калейдоскопной игрой“ зрения, слуха и обоняния, измученный полусном, он спрыгивал в воду, опускался на дно и лежал, наслаждаясь подводным покоем. Удушье он начинал ощущать минут через сорок. Если двигался – через двадцать-пятнадцать. Когда он впервые заметил эту свою „ненормальность“, подумал, помнится, с мимолетным не то интересом, не то омерзением: и утопиться-то по-человечески, видно, теперь не сумеешь…»
Но это не все.
Превращения продолжаются.
«Нортон увидел свое отражение в зеркале, обмер. Он весь блестел. Как металлическая болванка. Он и „предок“ – оба блестели. Но блеск потомка был ярче. Все тело с головы до пят как бы переливалось слоями тягучего блеска, мерцало зеркальными пятнами. Слой зеркальной субстанции был не везде одинаково плотен, и сквозь это мерцание Нортон мог разглядеть свой загар, хорошо различал пестрый орнамент на плавках. Он медленно, трудно приблизил к лицу непослушные руки и увидел, что блеск неохотно, как вязкая ртуть, стекает с поверхности рук и тянется шлейфом. Возникло сумасшедшее желание не мешкая стряхнуть с себя блистающую пакость. Смутно чувствовал: превозмочь странную скованность мышц удастся лишь с помощью каких-то не менее странных и еще незнакомых ему усилий. Скорее интуитивно, чем сознательно, он плавным (поневоле) жестом поднял руки над головой, мучительно потянулся, и ему показалось, будто мягкая катапульта толкнула его в потолок.
Он встретил потолок ладонями, спружинил, и его перевернуло вниз головой.
Увидев под собой макушку шлема с черным плюмажем, он только теперь испытал потрясение, осознав, наконец, что происходит. Он парил, как прежде ему доводилось парить в невесомости. Потрясение, видимо, смяло, разладило этот немыслимый, противоречащий земной природе импульс подъемной силы сверхъестественного полета, и Нортон, успев извернуться в воздухе кошкой, рухнул на четвереньки. Нога задела за доспехи, что-то грохнуло за спиной, и секунду спустя нечаянный летчик заработал удар по затылку рукоятью меча. Нортон поздравил себя с посвящением в рыцари, мельком подумал: «Бурный финиш, однако!» Привстал на руках, отшатнулся: рядом медленно колыхалось перекошенное полотнище слабого блеска, словно язык серебристого пламени, – должно быть, остатки блестящего слоя, соскользнувшего с тела при взлете…»
«Я хотел бы надеяться, – говорит один из героев романа, – что абсолютное тождество нравственных качеств нашей четверки и общества в целом не исключает возможности компромисса». – «Компромисс? – возражают ему. – То есть расскажешь о мелочах типа церебролюбительской связи, электромигрени и „черных следов“, утаив остальное? И при этом отчаянно попытаешься убедить сограждан планеты, что твоя откровенность по поводу неприятностей Дальнего Внеземелья в принципе бесполезна для общества, но была бы очень вредна для тебя самого? Полагаешь, это твое заявление даст тебе право остаться в рядах человечества? Черта с два, как сказал бы один мой приятель. И в конце концов, соблюдая свои интересы, общество непременно вернет тебя в Дальнее Внеземелье и вновь заставит барахтаться в жгучей трясине того состояния, выбраться из которого тебе в свое время стоило… сам знаешь чего… И когда ты там превратишься в объект бесконечных, неимоверно болезненных для тебя и, как потом выяснится, бессмысленных, никому не нужных экспериментов…» – «…то поймешь, наконец, – продолжает его оппонент, – что условия для обоюдочестных контактов самой природой нашего гнусного положения просто не предусмотрены. Тот самый случай, когда смирение равносильно сопротивлению».
И далее: «А если вдруг выяснится, что твоя природная сущность не адекватна биологической сущности человека? Допустим… Что тогда?…» – «Тогда мне ничего другого не останется, как предъявить обществу свои претензии по самому большому счету! – подхватил Нортон. – Ведь это оно послало меня за пределы родной планеты. Ведь это для его благополучия мне приходилось трудиться во Внеземелье, рискуя собственной головой. Вдобавок ваше Управление как общественный институт не сумело обеспечить мне космическую безопасность. Так кто же будет в конце концов виноват, если обнаружится моя биологическая неадекватность?»
Превращения продолжаются.
«…под мышками у Нортона непонятно блеснуло. В ноздрях тоже чудился металлический блеск. И во рту будто зеркальные зубы! Искаженное гневом и блеском лицо… Фрэнк невольно попятился… Потрясенный, он только теперь со всей полнотой осознал, кого расшевелил и что затронул…»
Одна из заметных общественных писательских акций Сергея Павлова – обращение «К спасателям техногенной цивилизации».
«Суровая правда заключается в том, – сказал он участникам форума „Лунная радуга“, – что все мы не мыслим себя вне постоянных контактов с литературной фантастикой, именно в этом наше с вами странное отличие от остальных сапиентных обитателей планеты. Однако читательские вкусы у нас очень разные. Тут, как говорится, кому поп… я хотел сказать, кому погремучечно-матрёшечная попфантастика (в просторечии – фантпопса), а кому фантастика без всяких поп. Последняя представляет собой литературу элитной градации – добротно сработанную сказочную фантастику (fantasy) или научную (science fiction) в профессиональном исполнении.
Что ж… Погремушки – забава детей, или взрослых особей с адекватным состоянием интеллекта; отнесемся к этому снисходительно. Сказочную фантастику обожают романтики с явно сенситивной, как правило, ориентацией чувств. Всю свою сознательную жизнь фантсенситивы и фантсенсорики испытывают неодолимое влечение к литературе про дремуче-волшебное, колдовское и необычайно чувственное. Иногда – без разбора: будь то орфический экстаз возвышенного трепета или парализующий нервы черный всплеск инфернального ужаса. И что интересно: чем больше невнятного во всем этом – тем лучше! Гипертрофированная невнятность (часто с влекущим привкусом алкалоидов мандрагоры или с вульгарным запахом чеснока) ценится на вес серебра, которым расплачивается массовый читатель за такие книжки. Расчет авторов и торговцев прост: чем больше серебра отберут они у читателей – тем меньше будет отлито серебряных пуль… Но погремушечность и гипнотическая невнятность обычно остаются за пределами той области, где обретается Научная Фантастика. Потому как НФ – это особый случай. НФ – это младшая из трех фантагенных сестер, которые какое-то время вместе пряли нити воображения для разно соображающих индивидов. Сперва отличие между сестрами было не очень заметным. Но вот пришла пора рожать и пестовать богатырей техногенной цивилизации – и эту работу-заботу судьба поручила именно младшей. НФ в кратчайший срок оправдала возложенные на нее надежды – всего за два предыдущих века. К огромному сожалению, в ХХ веке богатыри техногенной цивилизации избирательно перессорились и передрались. В результате, к исходу века маги, колдуны, волшебники и вурдалаки снова подняли головы и пытаются взять под контроль достижения ненавистной им современности…
Отныне мир стоит на развилке дорог.
Одна зовет к облакам под девизом «Знание – Сила и Жизнь». Другая ведет в глухой туман деградации.
Куда способно завести ослабевших людей исступленность шаманских камланий – знает, похоже, лишь небольшая часть душевно здорового населения. Ибо только она отчетливо понимает: без непрерывно-поступательного экстенсивного развития науки и техники поддерживать жизнь на Земле уже невозможно. А модная ныне тенденция перекрывать кислород умным людям, держать на голодном пайке изобретателей, пить кровь ученых – это значит своими руками намыливать для себя и своего потомства петлю. Может, стоит опомниться и, призывая на помощь все силы здравого смысла, попытаться во имя Жизни спасти главную драгоценность нашей планеты – техногенную цивилизацию?…
Вряд ли нужно доказывать, что одним из главных действенных средств в глобально-масштабной попытке такого спасения должны стать именно НФ-литература и НФ-кино. – (По романам Сергея Павлова сняты фильмы «Акванавты» (1979) и «Лунная радуга» (1983), – Г. П.) – Новизна идей, азарт культурного профессионализма, гордость и достоинство преданного передовому делу человека, увлекательная пропаганда знаний, – все это работает на поддержку заинтересованной в своем будущем молодежи, основного контингента спасателей техногенной цивилизации…»
Живет в Москве.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.