Лицом к лицу
Лицом к лицу
Только на шестнадцатый день Николая вызвали наконец к следователю. Вели по галереям и этажам вдоль бесконечного ряда камер.
Долго шли по зданию тюрьмы. На этажах и переходах, в смежном здании, где размещались кабинеты следователей, Николай ни разу не встретился ни с одним арестованным. Техника предотвращения случайных встреч между заключенными была отработана до тонкостей.
Подследственный выступал по коридорам и переходам словно знатный гость — впереди шествовал один надзиратель, позади — другой. Таким караваном арестованный передвигался к следователю и обратно. Перед каждым поворотом или вблизи лестниц, то есть в наиболее вероятных местах встреч, надзиратели подавали сигналы, громко стуча ключами по металлическим пряжкам поясов или цокая языком.
У каждого поворота, у каждой лестничной площадки стояли вертикальные деревянные ящики размером с тесноватый гроб. В «гробы» заключенных запихивали, пока мимо них двигалась встречная процессия: надзиратель — арестованный — надзиратель. Заключенные — друзья и даже жены и мужья — могли годами жить в нескольких метрах друг от друга и ни разу, даже случайно, не столкнуться в коридорах или на прогулке во дворе, в специально окруженных высокими стенами боксах.
«Что ж, для шпионов, преступников, убийц такая система, видимо, нужна», — подумал Николай.
«Но ведь я не шпион и не убийца».
Идя к следователю, Николай начинал понимать: то, что происходит с ним сейчас, видимо, случилось и с теми, кого вытолкнули из жизни со страшным клеймом «враг народа». И именно это — даже не мучения, не позорная смерть, а клеймо — и было самым ужасным.
— И чтобы не случилось это ужасное, ты, Николай, будешь сражаться за свою честь, свое доброе имя. Ты не должен, не можешь проиграть битву. Это твой долг перед партией…
Конвоиры подвели заключенного к какой-то комнате, открыли дверь. Подполковник Николай Михайлович Борисов вошел в кабинет следователя. Сражение началось.
Следователь, сидевший за письменным столом, даже не взглянул на заключенного. Он что-то писал, часто заглядывая в книгу, прислоненную к пластмассовому чернильному прибору. Книга была раскрыта примерно на середине. Николай узнал учебник французского. Отпустив небрежным кивком головы конвоиров, следователь еще некоторое время что-то писал.
«Спряжения зубрит», — механически отметил Николай.
Выждав, следователь медленно поднял бесцветные глаза.
— Садитесь, Борисов, — важно сказал он, напяливая на лицо некое подобие улыбки. — Сейчас мы вами займемся.
Николай подошел было к одному из двух мягких кресел, стоявших перед столом следователя. Но сесть не успел.
— Ваше постоянное место в моем кабинете, — медленно отчеканил следователь, — будет в том углу. Это, так сказать, наш «красный угол». Для «гостей», — улыбнулся он своей идиотской остроте.
В углу кабинета стоял маленький столик со стулом. Заняв «свое постоянное место», Николай понял, что стол и стул крепко привинчены к полу. Как бы бурно ни проходил допрос, следователи всегда были надежно гарантированы от удара стулом или столом. У подследственных же, как вскоре убедился Николай (к счастью, не на собственном примере), подобных гарантий не было.
Пока следователь, морща узкий лоб, старательно заканчивал домашнее задание, Николай внимательно изучал его лицо. Где-то видел он эту неприятную надменную физиономию, эти бесцветные глаза — они не становились более привлекательными от того, что их обрамляли солидные очки в толстой роговой оправе. Следователь был в полковничьих погонах, из-под расстегнутого кителя виднелась полосатая шелковая сорочка сугубо партикулярного покроя.
В комнате витал легкий аромат дешевых духов или одеколона. В тюрьме, где, как правило, благоухает кислыми щами и карболкой, каждый новый запах фиксируется особенно обостренно.
Окно кабинета было приоткрыто, виднелась решетка. С воли, очевидно с какого-то двора, расположенного поблизости, доносились голоса играющих детей. За эти дни Николай слышал в тюрьме лишь лязг ключей, скрип стальных дверей, стук колес тележки, на которой развозят жидкие щи и кашу. Он отвык от всяких мирных нормальных звуков. Поэтому так приятно было услышать веселые детские голоса, убедиться в том, что в нескольких метрах от этой мрачной комнаты, по ту сторону высокой тюремной стены, кипит простая, хорошая человеческая жизнь.
Да, люди там, на воле, работают, учатся, ходят на собрания, вечером сидят в театрах, любят своих жен, поругивают и ласкают детей, спорят с друзьями. Знают ли, нет, подозревают ли, что за этими тюремными стенами разыгрываются тяжелые трагедии, что объектами и жертвами произвола, беззакония становятся здесь такие же честные люди, как и они сами?
Лишь несколько лет спустя узнал Николай, что в этой цепи трагических «случайностей» была своя система; что шайка авантюристов разработала сложную методику «выдачи на-гора» ложных, фальсифицированных показаний, вымогаемых — иногда выколачиваемых — из ни в чем не повинных, честных советских работников, чтобы доказать Сталину, что он окружен «шпионами» и «заговорщиками» и что только они — Берия, Абакумов и их подручные, а до них Ежов, Меркулов и другие — могут спасти вождя от уничтожения, а страну — от гибели. А ведь эти карьеристы и были подлинными заговорщиками.
Николай знал некоторых из этих напыщенных, заносчивых, но по существу мелких, жадных и эгоистичных людишек.
И они имели наглость орудовать, прикрываясь священным именем народа! «Спасая» Сталина, иезуитски, макиавеллистски играя на его страхах, они по существу докладывали ему именно то, что он хотел от них услышать…
Все это сложилось, ясно и четко, в сознании подполковника Борисова, разумеется, много позже. Тогда, глядя, как шевелит губами туповатый следователь, постигая премудрости французского языка, он начинал ощущать это еще смутно.
Спокойно, даже с какой-то внутренней усмешкой наблюдал Николай сизифовы муки полковника-студента. При всей своей туповатости и, как показали четыре года следствия, явной неспособности глубоко разбираться в людях, в их внутреннем мире, моральных качествах и достоинствах, так же, видимо, как и в слабостях и недостатках, полковник почувствовал эту усмешку. Но, оглядев хмурым, строгим взором подследственного, он продолжал свое занятие, пытаясь заставить Николая потерять терпение, утратить равновесие, сорваться.
Николай знал, что срываться нельзя. Безмятежное, без тени какой-либо глубокой мысли лицо следователя говорило ему о том, что речь идет о весьма серьезных материях. Ему вспомнилось, как погибли хорошие друзья, верные чекисты.
Игорь Кедров. Сын одного из первых чекистов, соратника Феликса Эдмундовича Дзержинского. Профессиональный революционер Михаил Сергеевич Кедров с 1901 года стал членом партии коммунистов. Юрист по образованию, он был, кроме того, еще и доктором медицины. Михаила Кедрова в 1919 году назначили членом коллегии ВЧК.
Трудной, но светлой дорогой отца шел его сын Игорь. С комсомольской работы его направили на работу в особый отдел ОГПУ. За светлый, острый как бритва ум, за талант и сильный характер, за высокую партийную принципиальность любили Игоря и старые, и молодые чекисты. Сын был достоин своего отца.
Некоторые подробности антипартийных, антигосударственных махинаций Берия каким-то образом стали известны Игорю Кедрову.
Принципиальный, стойкий коммунист, разве мог он остановиться перед тем, что Берия — его начальник — втерся в почти неограниченное доверие к Сталину.
В начале 1939 года вместе со своим товарищем по работе Володей Голубевым Игорь обратился туда, куда идут коммунисты с самым важным, с самым главным, когда ищут высшего справедливого и окончательного решения, — в Центральный Комитет партии. Они написали письма Сталину и в КПК Шкирятову. Из секретариата Сталина и лично Шкирятовым письма были переданы Берия…
Игоря Кедрова арестовали и вскоре расстреляли. Его жена Рада Мелихова осталась одна с тремя детьми, с репутацией вдовы «врага народа». Стоило ли жить после этого? Но надо было воспитывать троих детей — детей Игоря. В годы войны Рада ходила мыть полы, делала любую, самую тяжелую работу.
Страшное было не в материальных лишениях, а в том, что из жизни подло, трусливо изгнан человек, в чью чистоту, честность и преданность партии, делу коммунизма Рада верила глубоко, безраздельно. Но для людей, не знавших его так, как знала она, мужественный образ был испоганен, измаран, очернен.
Шли годы. Заявила о себе болезнь — рак. Можно было сделать операцию. Но об этом не думала Рада. Болезнь медленно подтачивала слабеющий, надломленный горем организм[5].
Артур Христианович Артузов (Фраучи). Талантливый советский разведчик, он был одним из первых руководителей и наставников Николая. Отец Артузова — швейцарский сыровар — приехал в Россию за сорок лет до революции и поступил работать к помещику Лихачеву на его усадьбу в селе Устиново Тверской губернии. Здесь и родился Артур.
В 1903 году семья Артузовых переехала в Новгородскую губернию. Здесь, в Боровичах, отец Артура арендовал имение помещика Аничкова, жившего в то время в Париже. У Артузова было тогда уже шестеро детей. В аничковском имении прятались революционеры, скрывавшиеся от жандармов. Там же хранилось оружие, типографское оборудование. Здесь находили временное убежище М. С. Кедров, будущий член Революционного военного совета Н. И. Подвойский и другие товарищи. Мать Артура, жена М. С. Кедрова и жена Н. И. Подвойского были родными сестрами.
Артур Артузов отличался необыкновенными способностями. Блестяще окончив Новгородскую классическую гимназию, Артур успешно учился в Петербургском политехническом институте. В 1916 году он получил диплом инженера-металлурга, но почти не работал по этой специальности. Богато одаренный от природы, он хорошо рисовал, любил музыку, неплохо пел, в совершенстве знал несколько европейских языков. Он мог стать художником, оперным певцом. Но ему не суждено было пойти по пути искусства. Дружба с Михаилом Сергеевичем Кедровым привела его вскоре после Великой Октябрьской революции 1917 года в стан революции. Революция одержала верх над музами.
В 1917 году М. С. Кедров вызвал Артура в Петроград с Урала, где он работал непродолжительное время на заводе. Под идейным влиянием М. С. Кедрова и Н. И. Подвойского он уже стал человеком, душой и телом преданным делу революции.
В июле 1918 года Артур вступает в Коммунистическую партию. Вместе с М. С. Кедровым он принимает деятельное участие в разгроме английских интервентов в Архангельске, в 1920 году возглавляет сложную контрразведывательную работу на фронте борьбы против белополяков.
Феликс Эдмундович Дзержинский высоко ценил Артузова, который вскоре становится одним из ведущих руководителей советской разведки. Он лично возглавляет многие операции по ликвидации белогвардейских, эсеровских, шпионских и террористических организаций… В 1937 году жизнь Артура Артузова трагически оборвалась.
Прекрасная жизнь революционера и разведчика Артура Христиановича Артузова — тема для большого романа. Но это дело будущего.
Перед тем как казнить Артузова, подручные Берия предъявили ему фантастическое обвинение в том, что он… швейцарский шпион (!). Они требовали, чтобы он выдал им «швейцарскую агентуру», якобы действовавшую на территории СССР.
И Игорь Кедров, и Артузов (они были двоюродными братьями) держались на следствии стойко, как и подобает коммунистам перед лицом врагов. Они наотрез отказались оговаривать кого бы то ни было, клеветать на товарищей. Провокаторы, обманным путем пролезшие в партию и органы безопасности, применили к ним весь арсенал недозволенных методов следствия. Но тщетно! Не добившись от честных чекистов ложных показаний, враги их уничтожили…
Вспоминая этих замечательных коммунистов и многих других чекистов, злодейски умерщвленных Ежовым, Абакумовым и Берия, Николай Борисов, как это ни парадоксально, с нетерпением ждал начала следствия. Он хотел скорее узнать, какие фантастические «обвинения» будут предъявлены ему. Светлые образы его друга Игоря Кедрова и Артура Артузова, стоявшие перед глазами, поддерживали его в эту горькую минуту. Николай решил: сделаю все возможное, чтобы выстоять, выдержать любые провокации врагов партии, как это сделали перед лицом смерти Кедров и Артузов.
Дожидаясь, когда полковнику надоест наконец спрягать французские глаголы, Николай уже не сомневался в том, что его уничтожат — независимо от того, как пойдет его следствие. Но у него ни на секунду не пропадала вера в то, что партия, созданная Лениным, в конце концов разберется с этими провокаторами, не может не разобраться. И сметет их с лица земли. А добрые имена отца и сына Кедровых, Артузовых отца и сына (младшего Артузова тоже репрессировали), отца и сына Борисовых, тысяч других преданных Родине коммунистов будут восстановлены перед родной партией. Их детям не придется стыдиться своих родителей. Их честь останется незапятнанной. Николай не сомневался, что так оно и будет, ибо история неумолима…