НЕУСТАНОВЛЕННОМУ ЛИЦУ <Ноябрь 1842. Рим.>

НЕУСТАНОВЛЕННОМУ ЛИЦУ

<Ноябрь 1842. Рим.>

Я пишу к вам — это потребность сердца. Мои слова должны теперь иметь силу, ибо я <от> вас отдален. Они подобны голосу из-за гроба, завещанью из гроба, и должны быть священны. [Иначе нет] любви. Но от отдаленья слово получает более силы. Ему больше верят, ибо чувствуют, что если произнесено, то, верно, была потребность душевная произнесть. Душа моя болела всякий раз, когда я глядел в это последнее пребыванье мое в Моск<ве> и читал в чертах лица вечное страданье ваше и ропот. Огорчаясь за вас, я пред вами молчал. Я не хотел произнесть, потому что чувства и слова вообще считаются в свете ничтожными, кем бы ни был произнесший, хотя бы они прямо исходили из глубины молящейся [Далее начато: гру<ди>] и глубоко чувствующей <груди> и хотя бы произнесший имел полное право дать власть и силу словам. Когда я видел, как омрачался ваш характер, как реже и реже светлая веселость сквозила в словах ваших, душа моя болела сильно, как будто бы читала в чертах ваших, что вы желаете пасть вместо того, чтобы возвыситься над презренным бедствием и тем низким, ничтожным, которому дают люди безумное имя несчастия. Как будто есть в мире власть, которая может исторгнуть из груди нашей то, что дороже нам всего. Так! [Итак] Разве могут хотя на время ничтожные текущие гадости жизни похитить у нас [Далее начато: а. Никто б. Мы] силою это<го> прекрасного друга сердц<а>? Не<т>, мы должны стать выше. [Далее начато: Мы] Когда <я> глядел на вас, мне казалось часто, что вас не посещает молитва. Не та молитва, которую праздно лепечет ежедневно человек, но глубокая внутренняя молитва, молитва слез, та торжественная молитва, когда благодаришь за несчастия. [Далее начато: Но я не в силах] Прости<те>.