Примеры доносов

Примеры доносов

“Я слышал о растущем числе доносов, обычно о спрятанном оружии. Большинство доносчиков — женщины.”

доктор Зигмунт Клуковски, дневниковая запись, датированная 19 февраля 1940[261]

Круговорот организованного террора со стороны государства и повстанческих репрессий ставили население Западной Украины в почти безвыходное положение. В результате, оно вынуждено было придерживаться тактики, общей для всех маргинальных групп, оставшихся в пограничных областях зажатыми между двумя враждующими сторонами. Эта тактика сводилась к тому, чтобы как можно меньше сотрудничать с любой из сторон — по крайней мере публично.

К вопросу о положении женщин на Западной Украине можно подойти и другим способом — проанализировать некоторые доносы. В советских следственных делах имеются достаточные доказательства, позволяющие с уверенностью утверждать, что женщины, в сущности, были основными каналами информации, по которым советские власти получали данные о местонахождении повстанцев (в своем большинстве мужчин)[262]. Но имеются два выразительных примера, подтвержденных доказательством. Во-первых, украинские женщины, сотрудничавшие с властями, как правило, сообщали информацию о тех, кого любили, о близких им людях.

Убежденные в том, что дальнейшая вооруженная борьба против превосходящих сил Советов бесполезна, и в надежде вернуть своих мужчин домой живыми и невредимыми, украинские женщины нередко передавали сведения о них советским властям. Важно отметить, что обычно это не были анонимные, предательские доносы, вызванные возмущением, враждой, авантюризмом или жадностью, — чаще они были продиктованы заботой и любовью женщины, ее стремлением стать посредницей между близким ей человеком и новой властью[263]. Украинские женщины попали в тиски между жестокой кампанией против повстанцев, которую развернула казавшаяся непобедимой советская власть, и упорным сопротивлением подполья, настроенного стоять насмерть. В этих условиях украинки предпочли третий путь, состоящий прежде всего в том, чтобы вырваться из тупика насилия и вернуть своих мужчин домой живыми. Как докладывал секретарь Львовского обкома партии Яков Грушецкий Хрущеву в конце 1945 г.: “Крестьянки сами помогают органам Советской власти в выдаче своих мужей, братьев, сыновей и отцов, а также показывают местонахождение повстанцев”[264]. Профессор Думка из Львовского педагогического института невольно объяснил логику доносов советскому осведомителю: “[Этнические — Дж. Б.] поляки и Советы уничтожают украинцев. Повезло тем, кого выслали [в Сибирь]. Только так можно избежать уничтожения”[265]. В таких условиях арест и ссылка часто оказывались предпочтительнее проживания в зоне боевых действий, зажатой между двумя непримиримыми врагами.

Второй чертой женских доносов на мужчин советским властям было то, что эти доносы, как ни парадоксально, часто делались по требованию самих мужчин. Мужчины-повстанцы отнюдь не были пассивными жертвами мнимой женской слабости — сознательно выдуманной для того, чтобы обеспечить выживание семьи. Подпольщики часто сами были повинны в своей смерти. Зачем бы мужчинам в украинском подполье тайно сговариваться с своими женами и другими близкими, чтобы те донесли на них советским властям? Это была отговорка, вынужденная мера, продиктованная условиями гражданской войны и террора. В этих условиях, как мы уже видели, сдача властям клеймилась как явное предательство и провоцировала жестокие репрессии против бывшего повстанца, его родных и друзей со стороны летучих отрядов СБ. Сдавшиеся властям повстанцы совершенно недвусмысленно объясняли: “Нас предупреждали, что если мы сдадимся, они вырежут наши семьи”[266]. “Офицеры отряда запугивают нас, [говоря, что Советы — Дж. Б.] посмеются над нами и вырежут нас и наши семьи”[267]. Напротив, быть схваченным или арестованным не только вызывало уважение в глазах повстанцев и соседей — это было также и единственное средство избежать подпольной “войны не на жизнь, а на смерть”. Как докладывал Хрущеву 12 января 1946 г. секретарь Львовского обкома партии Яков Грушецкий: “Среди бандеровцев, знакомых с государственным указом [от 19 мая 1945 г., предлагавшим амнистию тем, кто сдастся властям, — Дж. Б.], имеется много таких, кто хотят порвать с бандой, но они боятся своих командиров. Поэтому они посылают своих жен в НКВД, чтобы сообщить нам, что они хотят, чтоб мы их арестовали… Сдавшиеся бандиты заявляют: ‘Лучше присоединиться к Красной Армии, чем знать, что наши семьи будут репрессированы’”[268].

Возьмем только один пример из многих: в июле 1945 г. крестьянка Мария Палюха из села Скнилов Львовской области выдала своего мужа Ивана местным властям. Иван дезертировал из Красной Армии и присоединился к подпольному отряду, находящемуся поблизости. В другом случае через село Городиславич Бобркского района Львовской области проходила тяжеловооруженная советская часть особого назначения. Очевидно, она шла на задание “найти и уничтожить” противника. Стремясь предотвратить кровопролитие, одна из крестьянок побежала по селу с криком: “Я вам прямо сейчас покажу, где прячутся бандиты. Довольно я терпела и боялась!” Затем она провела сотрудников НКВД прямо к трем “схронам” и тем самым помогла Советам захватить восьмерых повстанцев. В четвертом укрытии местного командира отряда повстанцев “РЫБАКА”, очевидно, застрелили при попытке к бегству. Кроме того та же самая крестьянка назвала НКВД фамилии двадцати членов подполья, которые еще скрывались от властей[269].

Женщины также выдавали советским властям тех повстанцев, которые выступали против крайних проявлений террора со стороны националистов. Добровольно явившись в НКВД Ровенского района в конце 1944 г., Е.A. П — к (этническая украинка) с яростью рассказала о преступлениях всех членов местной СБ и назвала их имена:

В нашем селе в конце 1943 г. была сформирован банда убийц, называющих себя СБ. Эти бандиты убили очень много невинных людей. Я знаю, что они похитили и убили местного аптекаря и его жену, по имени Оля, что они задушили пленных красноармейцев, которые бежали из немецкого лагеря для военнопленных, и что они замучили до смерти семью [этнического — Дж. Б.] поляка ЗАВАДА.

Чтобы скрыть от советской власти и [местных] людей, свои грязные преступления, бандиты бросили тела убитых в колодец, расположенный в двух километрах от села Дядьковичи на хуторе[270].

По этому обвинению было проведено расследование, за которым последовали арест, признание и казнь четырех членов отряда СБ в Ровенском районе — Трофимчука, А. Кирилюка, A. Грицюка и Слобадюка[271]. Во время похожего расследования убийств нескольких местных польских семей частями ОУН в августе 1944 г. молодая полька из села Пацикив согласилась сотрудничать с отделением НКВД в городе Станиславове. По данным ОУН, эта молодая женщина “выдала НКВД 20 семей и некоторых других молодых женщин из села Пацикив, которые поддерживали связь с партизанами [т. е. с украинскими националистами — Дж. Б.]”[272].

Советские войска на Западной Украине часто использовали гендерный фактор для того, чтобы воздействовать на повстанцев через их родственников, особенно женщин. Это было стандартной тактикой Советов в борьбе с оппозицией. Например, жена украинского повстанца Мария Савчин была арестована МГБ в январе 1949 г. Зная, что ее муж был офицером УПА, сотрудники МГБ выпустили ее на свободу в расчете на то, что она убедит мужа оставить подполье и работать на них. Вместо этого она воспользовалась своим освобождением, чтобы незаметно перебраться вместе с мужем на Волынь, где она оставалась, пока ее снова не арестовали летом 1953 г.[273]

Точно так же и украинские националисты старались повлиять на мужчин с помощью их жен. В инструкциях, призывающих бойкотировать выборы в Верховный Совет в феврале 1946 г., прямо содержался призыв к женщинам: “Женщины, продолжайте волнения! Ради ваших детей — бойкотируйте сталинские ‘выборы’! Удержите ваших мужей от голосования. Смерть Сталину! Смерть Хрущеву! Да здравствует ОУН! Да здравствует единое Украинское независимое государство!”[274]