ОЧЕРК ВТОРОЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ОЧЕРК ВТОРОЙ

1

Екатерина II правила страной до 1796 года, и после ее смерти российский престол занял ее сын Павел I. В 1799 году евреи из белорусского местечка Шклов пожаловались новому императору на владельца местечка отставного генерала С.Зорича, в прошлом - одного из фаворитов Екатерины II. Когда императрица охладела к Зоричу, она пожаловала ему шкловское поместье, где он построил себе роскошный замок и жил "в пышной надменности": содержал за свой счет оперный театр, военную школу на триста дворянских детей и "всякий день" устраивал балы, маскарады, фейерверки и грандиозные охоты. "Шкловский деспот" считал всех евреев "подвластными ему, покуда на земле его проживают", и расправлялся с ними по ежеминутной прихоти, как с крепостными крестьянами: выгонял из местечка, отбирал дома и имущество, бил собственноручно и облагал такими налогами, что "оставил без платежа один только воздух".

Павел I без особой симпатии относился к фаворитам своей покойной матери. Получив жалобу из Шклова, он послал туда известного русского поэта, сенатора Гавриила Романовича Державина, чтобы тот разобрался на месте в "самовольных поступках против евреев отставного генерал-лейтенанта Зорича". Державин приехал в Шклов, опросил свидетелей, но отнесся к "забавам" Зорича снисходительно и сообщил в Петербург, что "сколько ни старался", не нашел чрезмерных "притеснений жидов Зоричем, по коим можно было бы подвергнуть его… суду". Однако свидетельские показания нельзя было перечеркнуть, и Державин воспользовался тогда судебным процессом по обвинению евреев в употреблении христианской крови.

Это случилось в том же году в Белоруссии, в Сенненском уезде, незадолго до праздника Песах. Возле корчмы нашли труп женщины и на основании одного только "народного слуха" обвинили в ритуальном убийстве четырех евреев, которые случайно находились в той корчме. Началось следствие, и специальному чиновнику поручили "секретным образом изведать, нет ли… в еврейских законах положения, что евреям христианская кровь нужна?" Некий крещеный еврей Станислав Костинский взял кодекс еврейских законов "Шулхан арух" и перевел с искажениями отрывки из него, чтобы поддержать обвинение. Этот искаженный перевод, возводивший клевету на весь народ, представили на рассмотрение суда, но дело, в конце концов, закончилось благополучно и обвиняемых полностью оправдали. Однако еще до окончания следствия Державин сообщил императору, что Сенненское дело "обвиняет всех евреев в злобном пролитии, по их талмудам, христианской крови", и потому они не могут давать беспристрастные свидетельские показания против Зорича, "доколе, - как он писал, - еврейский народ не оправдается перед Вашим Императорским Величеством в помянутом… против христиан злодействе". Павел I приказал Державину вести дело Зорича, не принимая во внимание Сенненский процесс, но Зорич тем временем умер, дело отослали в архив, а Сенат постановил, что евреи, принадлежа к купеческому и мещанскому сословиям, не могут считаться крепостными в помещичьих местечках и селениях. Таким образом, их формально признали свободными гражданами с ограниченным местом проживания в отличие от крестьян, которым - по манифесту Павла I - запрещалось даже "возмечтать, будто они имеют учиниться свободными".

Через год после этого Державина снова послали в Белоруссию с самыми широкими полномочиями. В крае несколько лет подряд был неурожай, свирепствовал голод, а помещики оставляли своих крепостных без помощи и отправляли весь хлеб на винокуренные заводы, что приносило им хорошие доходы и спаивало крестьян. "Ужасная бедность, - писал современник, - есть следствие пьянства, а пьянство - следствие свободного винокурения и продажи вина, которое до крайности дешево и поглощает благосостояние миллионов для выгод нескольких сотен человек". Посылая Державина в Белоруссию, Павел I повелел ему прекратить злоупотребления и строго наказать помещиков, которые "из безмерного корыстолюбия оставляют своих крестьян без помощи к прокормлению". В поручении императора ничего не говорилось о евреях, но в тот же день Державин получил разъяснение от генерал-прокурора Сената: "А как по сведениям немалою причиною истощения белорусских крестьян суть жиды, то Высочайшая воля есть, чтобы ваше превосходительство обратили (на них) особое внимание". И инспекция Державина обрела иной смысл.

В те времена евреи занимались шинкарским промыслом в деревнях и в панских поместьях, и их часто обвиняли в спаивании крестьян западных губерний. Забывали при этом, что не одни только евреи пользовались доходами от производства и продажи водки. "Курят вино владельцы, - писал Державин в своем отчете, - курят бояре, шляхта, попы, разных орденов монахи и жиды". Забывали и о том, что крестьяне пьянствовали и голодали и в тех губерниях, где евреев не было вообще. В Киеве, к примеру, евреи не могли поселяться в восемнадцатом веке, а винокурением и продажей вина вовсю занимались там мещане, казаки, магистрат города и даже монастыри, включая знаменитую Печерскую лавру. "Крещатик был обращен чуть не в сплошную винокуренную слободу, - отмечал исследователь. - Винокурни были разбросаны вокруг всего Киева. На одном Подоле в магистратских шинках выпивалось ежегодно двадцать пять - тридцать тысяч ведер водки, дававших доход магистрату до десяти тысяч рублей". Еще при императрице Елизавете Петровне изыскивали такой источник "умножения" государственных доходов, который "умаления себе вовсе иметь не может, но будет единое циркулярное и бесконечное обращение". Таким источником основного дохода землевладельцев и государства стала продажа водки, и агрономы даже рекомендовали помещикам "употреблять хлеб на курение вина для того, чтобы через сие получить двойную прибыль". Расчет был прост: за вино можно было выручить в два раза больше денег, чем за продажу хлеба, из которого курили это вино. Именно поэтому в Лифляндии, к примеру, весь свободный хлеб шел на винокуренные заводы, даже привозили его из других мест, тогда как в прежние времена из той же самой Лифляндии хлеб вывозили на экспорт. Лишь в 1773 году правительство закупило у помещиков России два миллиона ведер водки и получило от ее продажи более четырех миллионов рублей чистого барыша - огромнейшую по тем временам сумму.

Когда обвиняли евреев в спаивании крестьян, не принимали в расчет и тот факт, что евреи в деревнях не имели права владеть землей, были ограничены в городах в торговле и ремеслах, и основным способом заработать на хлеб было для них винокурение и шинкарство. Закон запрещал им самостоятельно заниматься этим промыслом, и потому они брали на откуп у помещиков производство и продажу водки. Волей-неволей они становились посредниками между землевладельцами и крестьянами, а помещики, используя свою власть, заставляли евреев-шинкарей распродавать огромные количества спиртных напитков. Иногда одной и той же деревней владели несколько помещиков, каждый из них строил там свой шинок, сажал своего шинкаря и продавал водку собственного изготовления. В сенатском докладе было отмечено, что С.Зорич "приневоливал еврейских шинкарей брать у него хлебное вино в каждый год 16000 ведер и взыскивать с них по 3 р. 15 коп. за ведро", хотя это вино стоило в три раза дешевле и продать его в таких количествах не было никакой возможности. По приказанию Зорича бочки насильно вкатывали в шинки и взыскивали с шинкарей деньги "через экзекуцию". Выходило так, что еврей-шинкарь выторговывал у крестьянина последнюю копейку и отдавал ее помещику, оставаясь таким же нищим, как и его закабаленный сосед. Многие современники отмечали поражавшую их нищету шинкарей, а литовский губернатор писал в своем докладе, что в корчмах сидят одни женщины, а их мужья "выходят на другие промыслы, потому что доход с шинка часто бывает недостаточен на их содержание".

Приехав в Белоруссию, Державин обнаружил во время ревизии, что крепостные крестьяне едят хлеб пополам с мякиной, щавель, лебеду и коренья: по "привычке и нужде в довольном равнодушии", - да и еврейское население края пребывает "в крайнем изнурении и нищете и таковых большая часть". Он даже отметил, что во многом виноваты некоторые помещики, которые курят вино в огромных количествах, строят шинки, насаждают пьянство и облагают крестьян непомерными поборами. Однако Державин - сам крупный помещик-причиной всех бед белорусского крестьянина выставил одних только евреев, хотя в частном письме генерал-прокурору Сената он сообщал иное: "Трудно без погрешения и по справедливости кого-либо строго обвинять. Крестьяне пропивают хлеб жидам, и оттого терпят недостаток в оном. Владельцы не могут воспретить пьянства для того, что они от продажи вина весь доход имеют. А и жидов в полной мере также обвинять не можно, что они для пропитания своего извлекают последний от крестьян корм. Словом, надобно бы всем сохранить умеренность…, но всяк себе желает больше выгод".

Державин наблюдал белорусских евреев каких-то три-четыре месяца, можно сказать - проездом, и тем не менее решился составить подробнейший план полного переустройства еврейского быта. Его записка, поданная в правительство, называлась так: "Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о прочем". Он писал, основываясь на своих "исследованиях": евреи избегают трудных работ, потому что из их "талмудов" следует, будто они должны господствовать, а другие народы - им подчиняться; их школа - "гнездо суеверств", где детей учат лишь религии и фанатизму, и пока не переменятся их школы, не переменятся и их нравы; свои богатства они собирают "для создания нового храма Соломонова или для плотских удовольствий"; ходят всегда с покрытой головою, потому что "чтут себя пред всеми другими народами превосходнейшими"; имена берут одинаковые, "каких-нибудь Мовшев, Абрамов, Лейбов, Хаймовичев, Лейзаровичев и тому подобных", и это надо также "отнести к их хитрости"; да к тому же они носят одинаковое черное платье, отчего "теряется память, смешивается понятие" и очень трудно определить истинное их количество при взимании налогов. После такого предисловия Державин изложил свой обширный проект - восемьдесят восемь пунктов! - насильственного "преобразования евреев". Прежде всего необходимо разместить их поровну по разным местам Белоруссии, чтобы они перешли к земледелию, а излишек переселить на "пустопорожние земли в Астраханской и Новороссийской губерниях". Державин предлагал размещать евреев на особых улицах, отдельно от христиан; не допускать евреев к выборам в городские магистраты, чтобы судьбу христиан "не предавать в руки ненавидящих их"; "даже в Сибирь на каторгу не отправлять жидов с женами, дабы не размножалися и не развращали сердце Империи, то есть коренных жителей", - и так далее. Таким образом, писал Державин в заключение, "евреев род строптивый и лукавый, враги христиан, получит образ благоустройства", а Павел I, совершив эту реформу, удостоится великой славы за исполнение заповеди: "Любите врагов своих и творите добро ненавидящим вас".

Сенат должен был рассмотреть записку Державина, но в марте 1801 года произошел дворцовый переворот, заговорщики убили Павла I, и началось царствование его сына - Александра I, а с ним и новый, вроде бы, подход к еврейской проблеме.

2

В ноябре 1802 года Александр I учредил особый "Комитет по благоустройству евреев", чтобы пересмотреть и упорядочить законодательство о евреях Российской империи, которое находилось до этого в хаотическом состоянии. Одним из членов комитета стал и тогдашний министр юстиции Г.Державин, а его "Мнение" легло в основу работы комитета.

Узнав о созыве особого комитета, еврейские общины забеспокоились, опасаясь введения новых ограничительных законов. В Минске чрезвычайное собрание кагала даже приняло решение "отправиться в Петербург и просить государя, да возвысится его слава, чтобы никаких нововведений у нас не делали". Стали собирать деньги для отправки ходатаев в столицу, объявили трехдневный пост с молитвами в синагогах "по случаю неблагоприятных вестей", а министр внутренних дел, узнав об этом, поспешил объявить кагалам, что правительство не намеревается вводить новые ограничения для евреев, но, наоборот, предполагает "доставить им лучшее устройство и спокойствие".

Это было время либеральных реформ и многих надежд на коренные преобразования российского общества. Намерения Александра I и членов комитета были поначалу самыми наилучшими. Они желали разрешить еврейский вопрос в духе гуманности, и в журнале заседаний комитета появились такие замечательные слова: "Сколь можно менее запрещений, сколь можно более свободы… Везде, где правительства мнили приказывать, являлись одни только призраки успехов, кои, подержась несколько времени на воздухе, исчезали вместе с началами, их родившими… И в образовании евреев (следует) предпочесть средства тихого одобрения, возбуждения их собственой деятельности и пресечения только тех препятствий, кои зависят непосредственно от правительства и сами собой пресечься не могут". Державинское "Мнение" с его насильственными мерами становилось теперь излишним; Державин с возмущением говорил, что прочие члены комитета "набиты конституционным французским и польским духом", и вскоре он вышел в отставку и никакого участия в деятельности комитета уже не принимал.

В самом начале работы комитет решил пригласить в Петербург еврейских депутатов от всех губернских кагалов, чтобы выслушать их мнение, и этот факт поразил многих. "Сей Самодержец, - восхищался современник, - имеющий самовластное право располагать участью своих подданных, соизволяет еще вызвать депутатов… уничиженных несчастливцев для объяснения своих нужд!" К лету 1803 года депутаты съехались в Петербург, где обнаружили небольшую еврейскую общину в несколько десятков человек. Не имея права на проживание в столице, эта маленькая группа, тем не менее, вела общинную жизнь, содержала резника и хоронила умерших на отдельном кладбище. Среди петербургских евреев выделялся купец и поставщик армии Нота Хаимович Ноткин, первым записанный в книге общины как "уважаемый и почтенный Натан Ноте из Шклова". Ноткин предложил комитету свой проект преобразования быта евреев в противовес "Мнению" Державина с его насильственными мерами. Державин был за принудительное привлечение евреев к земледелию и фабричному труду, вплоть до ссылки в Сибирь, "в вечную работу в горные заводы и без жены", - а Ноткин предлагая добровольное обращение к этим занятиям. Невозможно всех евреев обратить в земледельцев, считал он, "это нелепо… Нельзя всем вести одинаковый образ жизни. Евреи занимаются теми ремеслами, в которых другие не упражняются". Прежде всего надо позволить им "в спокойствии сыскивать себе пропитание полезными трудами", а для этого следует "преобразовать нечувствительным образом состояние сего народа, отвратить злоупотребления с его стороны, а, главнейшим образом, уничтожить источник сих злоупотреблений - именно бедность".

В комитет присылали свои "прожекты" еврейской реформы и христиане, разные должностные и частные лица, чтобы, как написал один из них, "повергнуть к подножию престола скудные замечания свои". Предложении было немало, а некий отставной премьер-майор даже составил обширное "Мнение об употреблении евреев и якутов для пользы государственной". Каждый присланный проект заключал в себе необходимые насильственные меры, от которых "государство почувствует ощутительную пользу". Следовало только поселить евреев на казенных землях "при строгом наблюдении" за ними, и тут же "чрез хлебопашество произойдет открытие в недрах земных неисчерпаемых богатств"; "фарфоровая глина, разные красильные травы и тому подобное будут евреями при разрывании земель обнаружены"; а вновь созданные еврейские поселения "тем уже выгоды принесут для государства, что проходящие чрез степи войска… не будут претерпевать нужды". Вряд ли "Комитет по благоустройству евреев" в то либеральное время всерьез рассматривал эти "прожекты", но мнения еврейских депутатов он выслушал, изучил условия жизни евреев и составил пояснительную записку - итог собранных данных.

Преследуемые более восемнадцати веков, говорилось в той записке, устраненные от многих промыслов, обремененные податями, обреченные на ненависть народов, евреи не могли не заразиться пороками, которые признавались, быть может, прирожденными. Евреи лживы, плутоваты и хитры? Но когда хитрость служит единственным оружием против притеснителя, можно ли признавать ее за преступление? Евреи обманывают в торговле? Кому же обманывать, как не мелкому торговцу, почти всюду стесненному, подверженному многим незаконным поборам? Евреи враждебны к христианам? Но кто же способен терпеливо сносить рабство и тиранию, доходящие до бесчеловечия? Евреи ленивы и предпочитают легкие занятия? Это неверно. Подобно другим, они стремятся нажить побольше и работать поменьше; но ведь у еврея ничего нет, ему никто ничего не дает, и все - от высшей власти и до последнего чиновника - требуют от него всего, что заблагорассудится. Евреи безмерно множатся? Но этот упрек лучше всего свидетельствует о чистоте их нравов и их экономии. Да и почему вообще нужно более опасаться одного или двух миллионов евреев, чем такого же количества калмыков или армян?

В том же либеральном духе комитет высказался и за преобразовательные меры, но когда подошел срок принимать решения, члены комитета - люди образованные и гуманные по тем временам - пожертвовали своими убеждениями ради собственных интересов. Все они были крупнейшими землевладельцами, на которых работали бесплатно десятки тысяч крепостных крестьян - по два, три, а то и по четыре дня барщины в неделю, и потому члены комитета не решились признать себя и прочих помещиков виновниками нищеты в Западном крае. Они не смогли назвать истинную тому причину - полную закабаленность крестьянина, а взамен этого всю вину взвалили на "вредное" влияние евреев. Как будто это были разные люди: те, что начинали работу в комитете, и те, что ее заканчивали. Как будто не они недавно записали: "Сколь можно менее запрещений, сколь можно более свободы…" Красивые слова и добрые пожелания остались на бумаге, а взамен этого были узаконены жестокие и поспешные принудительные меры, чтобы пресечь "разные злоупотребления и беспорядки во вред земледелию и промышленности в тех губерниях, где евреи обитают".

9 декабря 1804 года Александр I утвердил предложенное комитетом "Положение об устройстве евреев". Новый закон сохранил прежнюю черту оседлости в тринадцати западных губерниях, которую установила еще Екатерина II, и добавил к ней окраинные губернии - Астраханскую и Кавказскую - для евреев-земледельцев, которые в будущем захотят там поселиться. Для развития фабрик и ремесел закон отменил двойную подать с фабрикантов, ремесленников и земледельцев, но сохранил ее для остального еврейского населения, пообещав отменить в тот момент, "когда все вообще евреи в земледелии, мануфактурах и купечестве окажут постоянное направление и прилежание". Закон постановил, что выборные должности в городском самоуправлении могли занимать лишь те евреи, которые умели читать и писать на русском, польском или немецком языках, хотя на эти должности избирались часто неграмотные христиане. Закон разрешил фабрикантам, ремесленникам, художникам и купцам приезжать по делам и на ограниченное время во внутренние губернии России, но лишь по особым "паспортам губернаторов", как будто они выезжали за границу. Евреи просили отменить эти паспорта, которые непросто было получить, но им ответили, что без разрешения губернаторов "евреи-бродяги могли бы наводнить всю Империю".

Но самой жестокой оказалась тридцать четвертая статья "Положения". Она определяла крайний срок - 1 января 1808 года, после которого "никто из евреев ни в какой деревне или селе не может содержать никаких аренд, шинков, кабаков и постоялых дворов… и даже жить в них". А это означало, что через самое малое время десятки тысяч евреев должны будут подняться с насиженных мест, переселиться из деревень в города и потерять все средства к существованию. Так повелел новый закон в либеральный период правления Александра I.

3

В сельских районах западных губерний жили тогда примерно шестьдесят тысяч еврейских семейств - более четверти миллиона человек. Став российскими подданными после разделов Польши, они сохранили прежние свои занятия. В деревнях и в панских поместьях евреи брали у помещиков в аренду винокурение и продажу вина, молочные фермы, мельницы, рыбную ловлю, покупали у крестьян хлеб и другие продукты и продавали им взамен необходимые товары - соль, посуду, косы, серпы и прочее. По всем дорогам стояли еврейские корчмы или постоялые дворы, где останавливались проезжие, и по всем трактам евреи содержали почтовые станции. "Эта земля без жидов, - писал русский путешественник, - была бы как тело без души, была бы пустынею, страною бедствий и нищеты. Но чрезвычайное жидов множество (их скученность) портит все добро, какое могло бы от них произойти".

Закон запрещал иноверцам владеть крестьянами христианского вероисповедания, и потому евреи могли покупать только незаселенные земли. Кое-где они обрабатывали своими руками купленные участки и изредка, под видом аренды, заключая сделки с помещиками, владели землями и пользовались крепостным трудом. Известно, что Ноте Ноткину фактически принадлежали деревни с крепостными душами, а некий велижский купец Копель Шмеерович владел имением, в котором работало полторы тысяч крестьян. В черте оседлости существовали мелкие еврейские фабрики по производству стекла, кожи, мыла, бумаги, сукна, ртути, калия и поташа. В купечество записывались лишь самые крупные торговцы: они вывозили за границу лен, пеньку, хлеб, а ввозили шелк, сукно, кофе, сахар и вина. В Гродно, сообщал путешественник, "иностранными товарами торгуют большею частию жиды"; в Шклове они занимались продажей "шелковых материй, кружев, полотен и разных галантерейных вещей"; в Могилеве на Днепре еврейские купцы торговали товарами "из Риги, Франкфурта, Бреславля, Кенигсберга, Лейпцига и российских столиц". Но крупных торговцев в городах было немного, а огромное количество евреев-мещан жестоко конкурировало между собой, торгуя по мелочам в крохотных лавочках городов и на ярмарках. Многие торговцы ходили по окрестным деревням и продавали товары вразнос: это был еврейский вариант русского коробейника внутренних губерний России. Чаще всего они торговали в кредит, получая товар у оптовиков, разорялись время от времени и все начинали сначала.

Города были переполнены евреями-ремесленниками, среди которых преобладали портные, сапожники, скорняки, цирюльники, золотых дел мастера, но встречались также и столяры, плотники, токари, медники, белилыцики тканей и кузнецы. В Минске, к примеру, было мало евреев-сапожников из-за весьма искусных конкурентов-поляков, но зато в Киевской губернии евреев-сапожников было очень много. Киевский губернатор даже отметил, что в Киеве "из мещан христианского закона нет хороших, искусных мастеров и ремесленников, а находятся из таковых большей частью евреи". Многие ремесленники не находили заказчиков в городах и потому уходили работать в деревни, на всю неделю, и только в пятницу возвращались домой, чтобы провести субботу вместе со своей семьей. "Учась какому-нибудь ремеслу, - писал литовский губернатор, - они никогда своей науки не оканчивают; едва только начинают сами как-нибудь работать, тотчас делаются мастерами и заводятся своим хозяйством". Причиной тому были ранние браки, многодетные семьи и тяжелая нужда, которая заставляла как можно скорее приступать к самостоятельной работе и зарабатывать на жизнь.

Нищета еврейского населения была повсеместной. Киевский губернатор докладывал в Петербург: две трети евреев в его губернии оказались в таком положении, что "с величайшим усилием находят они теперь дневное пропитание". "Справедливым кажется, - писал он, - помыслить об участи и сего презираемого и угнетенного народа, который, не получив от государства никакой в его собственность принадлежности, платить обязан казне за позволение здесь жить - двойную подать, а помещикам… столько же или еще более. Оттого пришел он, кроме малого количества, в такое состояние, что не только платить податей, но и сам себя содержать не может".

По новому "Положению" к этой массе городской бедноты должны были присоединиться еще четверть миллиона евреев, которых выселяли из деревень. "Можно ли назвать меру сию для них стеснительною, - провозглашали члены Еврейского комитета, - когда вместе с тем открывается евреям множество других способов не только содержать себя в безбедном состоянии, но делать приобретения - в земледелии, фабриках, ремеслах, когда вместе с сим открывается им способ даже владеть землею в собственность!" Но это опять были всего лишь красивые слова. "Положение" 1804 года, действительно, разрешило евреям заводить фабрики и заводы и покупать незаселенные земли, но одного лишь разрешения было недостаточно, чтобы целый народ - практически без посторонней помощи и без накопленных средств - тут же бы изменил свои промыслы, которыми он занимался веками. Такого не случалось нигде и никогда в истории, такого не могло произойти и здесь. Но закон уже диктовал свои условия, и за оставшийся короткий срок четверть миллиона человек, обремененных двойной податью, обязаны были за свой счет перебраться в города, где и без них было полно бедноты, разместиться на новых местах, приноровиться к иным условиям и овладеть каким-либо ремеслом. Конечно же, их всех ждало неминуемое разорение, и они должны были неизбежно превратиться в бездомных скитальцев и нищих.

Поначалу евреи надеялись, что этот закон будет отменен, и из деревень в города переселились единицы. Но постепенно местное начальство стало проявлять настойчивость, чтобы очистить от евреев сельские местности, и тысячи несчастных побрели по дорогам в поисках хлеба и пристанища. Они посылали жалобы в Петербург; жаловались и местные помещики, которые не могли обойтись без еврея-арендатора или корчмаря и потому терпели убытки; забеспокоилось и начальство, потому что от такого переселения "города и местечки могут наполниться нищими, и люди сии от бедности могут пуститься на разные беспорядки и, между прочим, на грабежи и разбои". Но правительство не желало отменять утвержденный закон и требовало прибегать "к решительным мерам понуждения".

Однако внешние обстоятельства неожиданно приостановили выселение. Осенью 1806 года по приказанию императора Наполеона стали рассылать из Парижа во все страны Европы специальный манифест о созыве "великого Синедриона". Этот Синедрион, по замыслу Наполеона, должен был полностью повторить еврейский Синедрион прошлого, Синедрион Великий - собрание мудрецов, учителей Закона в Иерусалиме. Эта затея Наполеона обеспокоила правителей Пруссии, Австрии и России на пороге предстоящей войны с Францией: предполагали, что таким образом он привлечет на свою сторону угнетенных евреев в районе будущих военных действий. "Наполеон, - писали тогда в одном из русских журналов, - кончил тем, что провозгласил себя спасителем жидов, дабы везде иметь шпионов". "Наполеон, - писали в другом журнале, - приказал объявить себя мессиею жидов, дабы повсюду иметь своих лазутчиков". И чтобы избегнуть этой опасности, решили успокоить российских евреев и предпринять немедленные меры.

В феврале 1807 года в Париже начались заседания Синедриона, и Александр I тут же приостановил выселение из деревень и даже повелел выяснить мнение еврейских общин на этот счет, "желая дать (евреям)… новое доказательство попечения Нашего об их благосостоянии". Представители еврейских общин, естественно, попросили отменить выселение из деревень или хотя бы отсрочить его на многие годы, но вскоре был заключен Тильзитский мир, между Наполеоном и Александром установилось "сердечное соглашение" и "происков Бонапарта" можно было уже не бояться. И в октябре 1807 года последовало новое распоряжение: "взамен промедления, от военных обстоятельств происшедшего…, без малейшего отлагательства или послабления" выселить евреев из деревень в ближайшие три года, чтобы на каждый год приходилось не менее одной трети от общего их числа. При этом не забыли позаботиться о благе землевладельцев: если какая-либо деревня принадлежала нескольким помещикам, и в ней было несколько евреев-корчмарей, то следовало их выселять одновременно, "дабы помещикам не было подрыва одному перед другим".

Правительство провозглашало "перемещение" евреев, но это было уже изгнание. Тех, кто не уходил добровольно, выпроваживали силой под конвоем крестьян и солдат, загоняли в города и в еврейские местечки и оставляли там на произвол судьбы. Тысячи бездомных бродили по дорогам с места на место, болели, умирали, и местные власти сообщали в столицу, что "евреев безвременно прогнали из деревень, разорили, ввергли в нищету, и большая их часть лишена дневного пропитания и крова". Сотни семейств просили выделить им обещанные земли для занятия земледелием, но оказалось, что в западных губерниях почти не было казенных земель для их расселения, а на немногих частных фабриках не нашлось свободных рабочих мест. "Невозможно обращать евреев в фабричных рабочих, -докладывали ревизоры. - В западном крае нет фабрик ни казенных, ни частных, а сами евреи не имеют капиталов…"

Более того: многие малочисленные и нищие города числились городами лишь на бумаге, и переселенцы не находили там для себя ни крова, ни каких-либо промыслов. Было понятно уже, что переселение приведет к катастрофе, и в декабре 1808 года правительство выпустило новый указ: оставить евреев на прежних местах, вплоть "до дальнейшего повеления", и учредить очередной комитет, который вновь рассмотрит этот злополучный вопрос.

4

В 1806 году тридцать шесть еврейских семей из Могилевской губернии попросили переселить их в Новороссийский край для занятия земледелием. Следом за ними с той же просьбой обратились к правительству евреи Витебской, Черниговской и Подольской губерний - около семи тысяч человек. И в 1807 году две тысячи переселенцев образовали первые колонии еврейских земледельцев в Херсонской губернии: Бобровый Кут, Сейдеменуха, Доброе и Израилевка. (Название Сейдеменуха произошло от двух слов на языке иврит - "сде менуха", что означает "тихое поле", или "поле отдыха". А в будущем там появились селения Ефенгар и Нагартов - в переводе с иврита "красивая река" и "хорошая река".)

Во время насильственного выселения из деревень среди перепуганных евреев распространились слухи о "благодатной Новороссии" и о больших ссудах и льготах, которые получают там колонисты. Теперь уже многие видели в этом спасение от беды, связывали с Новороссией свои надежды и подавали начальству слезные прошения о немедленном переводе в земледельцы. В книге записей Мстиславской общины в июле 1808 года появилось такое характерное сообщение: "Глаза наши померкли, глядя на нужду и бедствия, на то, как дети наши просят хлеба и нечем утолить их голод. И вот теперь сжалился Господь над своим народом, создав лекарство еще до болезни… Царь приказал… и из нашего общества и из окрестностей выехало… душ мужского пола - 155, женского пола - 116, а вместе - 271 душа, да размножатся они и да благословит их Бог… И выдано было им… для столь дальнего пути из общественной кружки сто пятьдесят рублей, из сумм погребального братства сто рублей, а также еды на дорогу… Когда соблаговолит к нам Господь, то приведет нас в очень хорошую землю!"

Желающих переселиться в Новороссию становилось все больше и больше. Чем беспощаднее изгоняли из деревень, тем настойчивее рвались они на новые земли, а оттуда с беспокойством сообщали в столицу, что евреи "в немалом числе беспрерывно идут и идут в Новороссию". Многие продавали все свое имущество и отправлялись в путь тайно, малыми группами, за собственный счет, без разрешения и даже без паспортов, надеясь получить на месте возмещение за расходы. Они прибывали в колонии измученные долгой и тяжелой дорогой, "редкий из них имел самое нужное одеяние, - сообщали местные власти, - у большей же части оно состояло из одних лоскутьев". "Дорога наша продолжалась до четырех месяцев, - писал один из новых колонистов. - Прибыв на пустопорожний участок, получили деньги в весьма малом количестве, и, изнурясь в дороге от холода, ненастья и разных беспокойств, должны были приниматься за постройку домов… Среди обширной степи и свирепости зимы, весьма для нас тягостной, взялись мы пахать никогда непаханную землю".

К началу 1810 года в семи колониях Херсонской губернии поселилось более шестисот еврейских семейств, а многие еще ожидали своего, устройства, скитаясь по Новороссиии и бедствуя. Местное начальство просило приостановить поток переселенцев, потому что и без них "бездомных евреев бродит с места на место великое множество", и все они "настойчиво просят землю, жилья и пищи". Да и в колониях дела обстояли не лучшим образом. Выделяемых денег было недостаточно, чтобы построить дом, купить волов, плуги, бороны и возы. Ко времени посевов им выдавали часто не семена, а деньги, "и то не вовремя, - как жаловались колонисты. - Например, на озимый посев вместо августа - в декабре и даже позже". Порой местные правители, не доверяя неопытным колонистам, сами закупали для них волов, плуги и прочее оборудование, "очень дешево и все самое отличное". Но купленные волы, по свидетельству ревизора, "оказывались старыми, исхудалыми, к полевым работам непригодными, а повозки, плуги и прочее - непрочными, требующими исправления, починок и переделок".

Новые земледельцы, не имевшие никакого опыта, в короткий срок должны были научиться пахать целинную землю, которую могла поднять лишь упряжка из четырех волов. В соседних с ними селениях даже русские крестьяне-поселенцы не могли приспособиться к этим землям и разорялись, - так чего же можно было ожидать от торговцев и шинкарей, которые в немолодом уже возрасте впервые взялись за плуг? Многие дома в колониях стояли "без крыш, дворов и загородок". В поселениях не хватало воды. Рыли колодцы, но вода в них оказывалась горько-соленой и вредной для людей и скота. В окрестностях не было лесов, рос один только бурьян. Заготавливать кизяк поселенцы не умели, а, научившись, не могли запасти его на долгую зиму, и потому многие семейства жили совместно в нескольких отапливаемых избах, а прочие заброшенные дома отсыревали за зиму и разрушались. Смотрители колоний докладывали, что поселенцы "не знают, как что начать и как кончить", а самые ретивые из смотрителей пре, цтагали приучать их к сельскому труду испытанным способом: "прил‹жных - поощрять, ленивых - заставлять, а нерадивых - драть".

Среди переселенцев была повышенная смертность из-за тяжелых условий жизни и непривычного климата. Некоторые "отлучались без разрешений" в города и там торговали или содержали шинки у помещиков. Другие исчезали "неизвестно куда" или же возвращались на прежние места в западные губернии. Один из инспекторов сообщал начальству: "Жестокие морозы, каких здешние старожилы не запомнят, сильнейшие ветры и вьюги, глубокие снега, которые завалили в колониях избы по крыши… Все колонисты жалуются на бескормицу, скот околевает, а люди холодают и голодают… Жиды в ужасном положении и единогласно с пролитием слез умоляют отвратить их от гибели: в худых, развалившихся избах без крыш, без всякого пропитания и топлива, коего и достать негде за безмерными снегами, - они изнемогают среди холода и голода, среди степи!" Вторил ему и другой инспектор: "В лохмотьях, босые и без рубашек, по пятнадцать-двадцать человек в избе, в духоте и неописанной неопрятности пребывали и жестокую цинготную болезнь расплодили. Больные валялись вместе со здоровыми, заражали их; и те, и другие умирали". А колонисты поселения Сейдеменуха жаловались начальству: "От перемены вод, климата, от недостатков, отчаяния и болезней в течение трех лет умерло у нас двести душ…, да и все мы бедны, несчастны!"

С самого начала власти выделили на переселение евреев триста тысяч рублей. Провели ревизию и обнаружили, что за три года на эти цели потратили сто сорок пять тысяч, а в кассе осталось почему-то всего лишь… 2519 рублей. Местное начальство не сумело отчитаться за растраченные суммы, других денег у казны не было, и все кончилось тем, что в апреле 1810 года правительство распорядилось приостановить поселение евреев в Новороссийском крае.

То же самое случилось и с привлечением к фабричному труду. В Кременчуге открыли фабрику сукноделия для обучения "праздношатающихся евреев". Оттуда нельзя было уйти без разрешения; там работали бесплатно, но получали казенную квартиру, одежду и еду. Сначала в Кременчуге учились около ста человек, через три года - тринадцать, а затем эту фабрику пришлось закрыть, потому что и последние евреи вместе со своими семьями "в ночное время в окна из казарм бежали". Даже в правительственном отчете отметили, что принудительными мерами невозможно приучить людей к новой профессии: "фабрики учреждаются сами собою, постепенно и по мере надобности, и капиталы, употребляемые на насильственное устроение этого рода заведений, суть капиталы, брошенные в воду".

А вновь созданный Еврейский комитет тем временем продолжал работать и в 1812 году представил императору свой доклад. В докладе - в первый, быть может, раз - была сказана правда о положении евреев России и об их роли в экономике западных губерний. Недостаток хлеба в Белоруссии, сказано там, происходит не оттого, что евреи продают вино крестьянам, а от плохого удобрения земель и неправильного хозяйствования. В юго-западных губерниях евреев тоже немало, а тамошние крестьяне зажиточнее белорусских. "Доколе у белорусских и польских помещиков будет существовать теперешняя система экономии, основанная на продаже вина, доколе помещики не перестанут, так сказать, покровительствовать пьянству, дотоле зло сие, возрастая год от году, никакими усилиями не истребится, и последствия будут все те же, кто бы ни был приставлен к продаже вина, еврей или христианин". Примером тому те губернии, где евреев совсем нет, а пьянство все равно существует. Если выселить из деревень тысячи шинкарей-евреев, то на их место встанут тысячи шинкарей-крестьян; в результате этого земледелие лишится многих умелых работников, а казна должна будет потратить огромные средства, чтобы превратить евреев-шинкарей в пахарей. Но какая выгода в том: превращать земледельцев в целовальники, а целовальников - в земледельцы? Еврей скупает у крестьянина его урожай в деревне и продает ему косы, посуду, соль и прочие товары, и потому крестьянин не должен тратить время, особенно в рабочую пору, на поездки в город, где он все равно продаст свои товары тому же самому еврею и сможет пропить то, что он пропивал у себя в деревне. От переселений в города еврейский народ "подвергся разорению", и потому комитет предложил - в преддверии войны с Францией - не ожесточать до последней крайности и без того угнетенный народ. Следует оставить их на прежних местах и вновь разрешить им сельскую аренду, винокурение и продажу вина, от чего они "никогда не обогащались, а извлекали одно только пропитание и удовлетворение лежащих на них повинностей".

Но предложения комитета были уже не ко времени. Наступил 1812 год, на Россию двигался Наполеон, и разрешение еврейского вопроса отложили до лучших времен.

Нота Ноткин был поставщиком армии князя Г.Потемкина и "служил отечеству со всевозможным усердием": "неоднократно рисковал потерять жизнь и поставлял для войск провиант и фураж в такое время, когда никто другой кроме него приступить к сему не хотел". Казна не вернула ему затраченные им собственные деньги - около двухсот тысяч рублей, и по этой причине Нота Ноткин дважды разорялся. Он пользовался в Петербурге всеобщим уважением, и даже владелец Шклова С.Зорич отзывался о нем с "похвалой": "хотя и еврей, но преблагодарный человек". Есть сведения, что Павел I подарил Ноткину за его заслуги имение в Могилевской губернии, а Александр I особым указом объявил ему благодарность и пожаловал золотую, усыпанную брильянтами табакерку за четкую поставку продовольствия армии и флоту. Многие годы Нота Ноткин был бескорыстным ходатаем за своих единоверцев, защищал евреев, выселяемых из Смоленска, и помогал петербургской общине. Он умер в 1804 году и был похоронен на еврейском кладбище Петербурга, которое основали с его помощью. На могильном памятнике написали: "Высокопоставленный и знатный господин Натан Ноте сын Хаима из Шклова".

Жил в Петербурге и коммерции советник Абрам Перетц, сын раввина из Галиции, богатый откупщик, крупный подрядчик по строительству кораблей. Перетц принимал у себя в доме весь город, "славился своим умом" и "долго был памятен столице по своим достоинствам, по своим огромным делам и потом по своим несчастьям". "Откупщик Перетц - жид, но человек добрый и истинно благородный", - аттестовал его современник. Финансовая реформа 1810 года в России во многом обязана своим успехом "наставлениям банкира Перетца", а в 1812 году, во время Отечественной войны, Перетц вложил свои деньги и свой опыт в организацию снабжения русской армии провиантом. После войны он никак не мог получить с казны собственные деньги - около четырех миллионов рублей, разорился и потерял свое огромное состояние. В конце девятнадцатого века о нем снова вспомнили и написали: "Перетцу в 1812 и 1813 гг. наша армия обязана главным образом своим продовольствием".

Жил в то время в Петербурге и Лейба Невахович из Подолии, друг и учитель Перетца. Он занимался литературным творчеством - "тайная некая сила призывает меня к перу", знал несколько языков, но писал, в основном, по-русски, как он сам говорил, "на языке более известном и употребительном в моем отечестве". В 1803 году, во время работы Еврейского комитета, Невахович издал книгу "Вопль дщери Иудейской", которую посвятил одному из членов комитета графу В.Кочубею. Затем он издал эту книгу и на иврите и посвятил ее "защитнику народа" Ноте Ноткину и "коммерции советнику" Абраму Перетцу. "Я не для того вещаю, - писал он, - чтобы вывести себя в пышности на сцену. Может ли тщеславие иметь место в сердце унылом и сокрушенном? Нет, я изливаю токмо ту горесть, которою чрез меру наполнена душа моя!" Эта книга - первое еврейское литературное произведение на русском языке - должна была по замыслу автора пробудить в русском обществе гуманные чувства к евреям, их "соотчичам" - соотечественникам. "В то самое время, - писал Невахович, - когда сердца всех европейских народов меж собой сблизились, когда уже слились воедино, народ еврейский еще видит себя презираемым… Одно имя иудей производит уже в произносителе и слушателе онаго некое странное и необычайное движение. Имя сие учинилось поносным, презренным, поруганным и некиим страшилищем для детей и скудоумных… О христиане, славящиеся кротостью и милосердием, имейте к нам жалость, обратите к нам нежные сердца ваши!… Ах, христиане!… Вы ищете в человеке иудея, нет, ищите в иудее человека, и вы без сомнения его найдете!… Клянусь, что иудей, сохраняющий чистым образом свою религию, не может быть злым человеком, ниже - худым гражданином!!!" Книга заканчивалась такими словами: "Тако вопияла печальная дщерь Иудейская, отирала слезы, воздыхала и была еще неутешима". Но сам Лейба Невахович впоследствии нашел способ "утешиться": перешел в лютеранство и стал именоваться Львом Александровичем. Он успешно сотрудничал в русских журналах и написал драму, как отмечали тогда, "одно из превосходнейших сочинений в своем роде", которая с большим успехом шла на сцене Императорского театра в Петербурге. Льва Александровича Неваховича похоронили на лютеранском кладбище, а его дети, как уверяли современники, не любили вспоминать о покойном отце - Лейбе Неваховиче. Один из его сыновей, карикатурист, издавал первый в России юмористический журнал "Ералаш", а внук Лейба Неваховича, Нобелевский лауреат Илья Мечников, стал всемирно известным ученым.

У маленькой еврейской общины Петербурга не было сначала своего кладбища, и первых трех умерших похоронили на христианском кладбище. В 1802 году община приобрела земельный участок на лютеранском кладбище, и в книге записей лютеранской общины Петербурга отметили: "Не возбраняется евреям носить своих покойников к своему кладбищу через наше кладбище", - но при этом лютеране брали по десять рублей за каждые похороны. На вновь созданное еврейское кладбище сразу же перенесли останки первых трех умерших.

В книгу записей общины вписывали имена погребенных - "для сохранения памяти". Вот некоторые из них: "Ицхак сын Авраама из Житомира"; "Йосеф сын Элиезера из Могилева, прозванный Йосефом Косым"; "Возле рва похоронен выкидыш от Моисея сына Яакова Киршнера из Шклова"; "Скончался и похоронен знаменитый раввин и славный врач Моше Элькан из Тульчина". И еще одна запись: "Заносим для памяти, что в госпитале умер больной, и нам приказано было его похоронить, так как перед смертью он открыл начальству госпиталя, что он еврей и желает быть погребенным на еврейском кладбище. Мы также знаем, что он религии своей не переменил, но поведение его не подобало истинному еврею, поэтому положили его в отдельном месте, на южной стороне у вала. Имя его: Авигдор сын Давида Чахечовер из Варшавы".