Последняя осада ОКХ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Последняя осада ОКХ

Самой большой загадкой второго периода деятельности оппозиции является значительная временная пауза между триумфальным возвращением Мюллера из Рима 1 февраля 1940 года и попыткой использовать для воздействия на ОКХ результаты, достигнутые в ходе его миссии, которая была предпринята лишь в начале апреля 1940 года. По причинам, которые станут понятными позже, последние две недели этой восьминедельной паузы можно вывести за пределы рассмотрения. Объяснения требует вопрос: почему прошло столь много времени, когда наконец решили обратиться к Хасселю 16 марта 1940 года с просьбой донести содержание «доклада Х» и сопутствующих документов до Гальдера. Вот как описывает это в своем дневнике сам Хассель.

«Около полудня встретился с Ностицем. По его сведениям, подготовка к наступлению как в направлении Бельгии и Голландии, так и в направлении Дании и Норвегии идет полным ходом. По поручению Остера и Донаньи он попросил меня съездить сегодня днем к Шнабелю (Беку) (Schnabel по–немецки означает «клюв». Возможно, Бека так называли по ассоциации с орлом, чтобы подчеркнуть его безусловное лидерство в оппозиции, остроту ума и проницательность взгляда, умение видеть проблему насквозь. – Примеч. пер.). Я эту просьбу выполнил; застал его одного и обсудил с ним сложившуюся ситуацию. Затем прибыли Остер и Донаньи; они прочитали мне исключительно интересные бумаги, в которых говорилось о переговорах между выполняющим секретное поручение агентом–католиком и папой, который, со своей стороны, установил контакты с Галифаксом через Осборна. В соответствии с этими бумагами можно сделать вывод, что папа зашел поразительно далеко в понимании германских интересов. Галифакс, выступающий от имени английского правительства, значительно более осторожен в формулировках, которые весьма общи и обтекаемы. В подобных формулировках он затрагивает такие вопросы, как «децентрализация Германии» и «плебисцит в Австрии». В целом видно явное стремление к заключению достойного мира, и папа ясно дал понять выполняющему секретное поручение агенту, что такие вещи, как «децентрализация» и «плебисцит», никоим образом не могут служить препятствием к заключению мира, если удастся прийти к согласию по другим вопросам. В целом исходя из естественной посылки о смене режима и приверженности христианской морали. Цель консультаций со мной заключалась в следующем: 1) узнать мое мнение с точки зрения внешней политики; 2) попросить меня довести этот вопрос до сведения Гальдера, поскольку другие кандидатуры для передачи ему этой информации являются менее подходящими».

Если, как свидетельствуют доступные нам факты, изначальный вариант «доклада Х» был продиктован в начале февраля 1940 года и в течение нескольких дней обсуждался и, возможно, был несколько доработан на Тирпиц–Уфер, то получается, что оппозиция обратилась к Хасселю с просьбой довести содержание доклада до главных адресатов с месячной задержкой. Как никогда, теперь пригодились бы дневники уже отсутствовавшего тогда Гроскурта; работай он по–прежнему в Цоссене, он, безусловно, отразил бы происходящее в своих дневниках, и мы смогли бы увидеть ситуацию изнутри. С учетом отсутствия иных свидетельств со стороны современников этих событий нам остается исходить из того, что объяснение этой задержки кроется в двух факторах.

Одним из таких факторов был уже упоминавшийся визит в Европу Уэллса, который, если его трактовать как готовность западных стран иметь дело с Гитлером, давал генералам надежное обоснование своего бездействия. Необходимо было сделать все, чтобы подобное впечатление не возникало, а также проинформировать Уэллса о том, что в Германии активно действуют серьезные оппозиционные силы, которые выступают против военной политики Гитлера. Встреча Уэллса с Шахтом отчасти этому способствовала, хотя именно лишь отчасти, поскольку финансист был вынужденно сдержан и осторожен после того, как Гитлер предупредил его насчет того, как следует себя вести с американским госсекретарем. Позднее Шахт сказал Хасселю, что он, по крайней мере, дал понять Уэллсу, что, «если другая сторона не желает иметь дело с этим режимом, она должна ясно заявить об этом».

Больше было надежд на встречу Уэллса с Вайцзеккером, который также получил «свою порцию ценных указаний», правда от Риббентропа. С самого начала разговора Вайцзек–кер приступил к их нарушению. «Я был проинструктирован, – сказал он в самом начале беседы, – не обсуждать с вами ничего, что прямо или косвенно было бы связано с заключением мира». Затем, пододвинув свое кресло на середину кабинета и предложив американцу сделать то же самое[185], Вайцзеккер сказал Уэллсу, что последней надеждой повлиять на Гитлера и подтолкнуть его к миру является личное вмешательство Муссолини. Любая попытка выйти на Муссолини через Риббентропа обречена на неудачу, поскольку тот сделает все, чтобы этому помешать[186].

Однако надеждам Вайцзеккера не суждено было сбыться. Еще до того, как Уэллс вернулся в Рим, 18 марта 1940 года на встрече двух диктаторов в Бреннере Муссолини был настолько захвачен решительным настроем Гитлера, что заверил своего германского собрата в том, что будет в ходе предстоящего наступления вместе с ним.

То, что оппозиция сочла период дипломатического турне Уэллса – с середины февраля до середины марта 1940 года – неподходящим для того, чтобы попытаться убедить генералов, что настало время для принятия окончательного решения, важного в том числе и для них самих, мы можем только предполагать. Фактических документальных доказательств этому нет; это всего лишь логический вывод, который можно сделать из анализа сложившейся тогда ситуации. Также нет и конкретных подтверждений второго тезиса – о том, что оппозиция специально выжидала с представлением генералам «доклада Х», рассчитывая сделать это одновременно с провалом вторжения в Скандинавию, которое именно так, как считали и надеялись, и должно было закончиться. Следует помнить, что Гальдер был сторонником теории «победа через поражение»; он часто говорил об этом и предложил подобный подход еще до начала войны. Армия и народ, постоянно подчеркивал он, лишь в большей степени поддержат переворот, если сначала политика Гитлера даст им возможность вкусить горечь поражения. С точки зрения оппозиции, распространение войны на северные страны, каким бы черным делом это ни было, давало ей возможность получить поражение, не прибегая к смертельной схватке на Западном фронте. Это давало обоснованную надежду на то, что, если при помощи «доклада Х» не удастся добиться поставленных целей, то поражение, «пришедшее по пятам» вслед за докладом, сможет оказаться последней каплей, которая склонит чашу весов в пользу переворота.

В конце марта – начале апреля 1940 года оппозиция проявила большую активность; это был последний отчаянный всплеск в истории второго раунда. Вновь был поднят вопрос о дислокации войск в районе Берлина, причем внимание уделялось главным образом одной конкретной дивизии.

Концентрация войск в Центральной и Северной Германии для вторжения в Данию и Норвегию позволяла разместить какие–то части близ Берлина относительно незаметно, не привлекая особого внимания и не вызывая при этом подозрения у Гитлера[187].

В это же время состоялась последняя из целой серии поездка Канариса на Западный фронт. Зимой 1940 года адмирал несколько раз совершал подобные поездки, иногда беря с собой Донаньи. Цель этих поездок, по свидетельству Хаппенкотена, ссылавшегося на захваченные дневники Канариса, которые вскоре после этого были уничтожены, состояла в том, чтобы склонить командующих Западной группировкой к участию в государственном перевороте. Он продолжал работать в этом направлении и с Рейхенау, но безуспешно[188].

Интерес Канариса к Рейхенау был вызван и тем, что реакция последнего на агитацию Канариса в октябре 1939 года показалась адмиралу многообещающей. Хотя Рейхенау и отказался от того, что предлагал ему Канарис, следует отметить, что ни он, ни кто–либо из высшего командного звена, к кому представители оппозиции обращались с предложением принять участие в перевороте, что было бы равносильно государственной измене, ни разу не донесли об этом.

Свою последнюю поездку на Западный фронт Канарис предпринял 1 апреля 1940 года в сопровождении Лахузена. Главной его мишенью в ходе поездки был Рундштедт, поскольку, если бы его удалось привлечь в ряды оппозиции, он сумел бы увлечь за собой и многих других, которые в тот момент еще колебались. Как отметил Лахузен, Рундштедт «выражал свое истинное отношение к Гитлеру и нацистскому режиму с такой открытостью и откровенностью, которые трудно было превзойти». На австрийца это произвело очень сильное впечатление, однако, когда перед отъездом он сказал об этом Канарису, тот предупредил, чтобы Лахузен не обманывался на этот счет и что из всех командующих Западной группировкой действительно можно было полагаться лишь на Вицлебена, который единственный из всех был готов к реальным действиям.

Между тем на Браухича и Гальдера оказывали все возрастающее давление представители и других групп оппозиции, которые, что любопытно и в то же время характерно, ничего не знали о попытках воздействия на этих же людей при помощи «доклада Х». Оба руководителя ОКХ, особенно Гальдер, были буквально завалены текущей работой в рамках своих служебных обязанностей, так что у них практически не оставалось времени на оппозицию. По этой же причине встретиться с ними в тот период стало еще труднее. Браухич, чтобы уйти от необходимости принять важные решения, прямо и честно поставив перед собой вопрос: будет он бороться или нет, и дав на него столь же прямой и честный ответ, с головой ушел в работу, причем в мельчайших подробностях занимался такими вопросами, которые не входили в круг его прямых служебных обязанностей. «На что только хватает времени у командующего сухопутными силами!» – записал в дневнике Гроскурт в середине декабря 1939 года после того, как в течение часа с четвертью обсуждал вместе с Браухичем и подполковником Гессе вопросы пропаганды.

В середине марта 1940 года еще один добровольный визитер предпринял попытку повлиять на Браухича и побудить его к активным действиям. На этот раз это был Попитц. Он подробно изложил свое видение обстановки, сделав в конце вывод о том, что сейчас совершенно необходимо «вырвать власть из когтей черных ландскнехтов (СС)». Генерал выслушал его практически молча, сделав лишь несколько малозначащих замечаний. У Попитца сложилось о нем впечатление как о «человеке внутренне сломленном». Среди немногих вопросов, заданных Попитцу, был вопрос о том, можно ли все еще надеяться на возможность «достойного мира», на который Попитц ответил утвердительно.

Подобный интерес со стороны руководителя ОКХ, казалось, должен был помочь оппозиции достичь своих целей в Цоссене, используя результаты ватиканских контактов. Возможно, Браухич, узнав об условиях англичан, позволил бы убедить себя хотя бы не вмешиваться в события в случае начала переворота, как он это сделал 5 ноября 1939 года. Всего за неделю до описываемых событий, где–то в двадцатых числах марта 1940 года, Хассель услышал от двоюродного брата Браухича, что, если бы командующий сухопутными силами был избавлен от необходимости брать на себя ответственность за решение о перевороте, он занял бы позицию невмешательства, коль скоро попытка переворота была бы предпринята.

Это лишний раз подчеркнуло, что весь груз ответственности за решение о перевороте будет лежать на Гальдере, и поэтому следовало сделать последнюю попытку всеми средствами добиться от него положительного решения. Ждать больше было нечего; вопрос стоял ребром: пан или пропал.

Во второй половине марта 1940 года Гальдер подвергся настоящей осаде со стороны Герделера. С 17 марта по 2 апреля они провели три встречи, а также обменивались письмами. В результате этого Гальдер немало потрепал себе нервы, однако приобрел устойчивость к давлению. На встрече, состоявшейся 17 марта, продолжавшейся два с половиной часа, был обсужден экономический аспект сложившейся ситуации, необходимость заключения мира до того, как будут истощены военные ресурсы, а также «возможность заключения мира на благоприятных условиях»[189].

Трудно найти более яркий пример того, как правая рука оппозиции не знала, что делает левая, чем та ситуация, когда группа Бека—Остера искала подходящую кандидатуру для того, чтобы представить «доклад Х» в Цоссене, в то время как Герделер трижды приходил туда. Стечение обстоятельств, а также осторожность диктовали максимально возможное неразглашение информации; с другой стороны, не будь подобных ограничений, многие важные вопросы зачастую было бы легче решить. Однако печально известная привычка Герделера говорить лишнее и стала причиной того, что не ему, а наиболее уважаемому члену оппозиции из гражданских лиц, Хасселю, было поручено обсудить в ОКХ этот огромной важности вопрос[190].

Бывший бургомистр Лейпцига страдал тем, что его язык был как слишком длинным, так и слишком «прямым»; он либо говорил слишком много лишнего, либо, когда чувствовал, что чего–то говорить никак нельзя, пытался это скрыть, однако делал это крайне неумело – врун из него был никудышный. В любом случае ему ничего не было известно о «докладе Х», а группе Бека—Остера – о его трех визитах в Цоссен; Гальдер умолял Герделера никому не рассказывать о его визитах, и Герделер, как бы трудно ему это ни было по уже упомянутым причинам, в основном эту просьбу выполнил.

Герделер, который был весьма воодушевлен первой встречей с Гальдером[191], совершил еще два «паломничества» в эту «святая святых» сухопутных сил. О второй встрече нам известно лишь потому, что об этом впоследствии рассказал сам Гальдер. Третья встреча, судя по всему, состоялась 1 апреля и явилась настоящим ударом для Герделера, вызвав глубокое разочаровние у этого неисправимого оптимиста. После встречи Герделер обратился с просьбой к своему общему с Хасселем другу доктору Францу Рейтеру позвонить Хасселю домой в Эбенхаузен, что близ Мюнхена, и попросить его как можно скорее приехать в Берлин. Когда Хассель прибыл 3 апреля утром, Герделер встретился с ним и поведал «горестную повесть» о Гальдере, который, по его словам, «струсил» и заплакал, когда Герделер напомнил ему о той огромной ответственности, которая на нем лежит. Гальдер произвел на него впечатление «слабого, нервно истощенного человека». После этого Герделер показал Хасселю письмо от генерала, в котором тот отказывался от попыток осуществить переворот в настоящее время, объясняя это «очень наивными аргументами». Франция и Англия, оправдывался он, объявили Германии войну, и теперь не оставалось другого выбора, как вести ее до победного конца – компромиссный мир не имел бы никакого смысла.

На этом запись в дневнике Хасселя обрывается, однако, судя по тому, что аналогичные вещи Гальдер уже говорил также и Гроскурту, нетрудно восстановить и другие его аргументы.

Повторяя слова Штюльпнагеля, сказанные в отношении Остера и Гроскурта, Герделер «нажал слишком сильно», что вызвало у Гальдера раздражение и твердое упорство стоять на своем. Герделер и Попитц, сами того не желая, затруднили усилия оппозиции оказать максимально сильное воздействие на руководителей ОКХ при помощи «доклада Х». Поскольку о докладе им не было ничего известно, вряд ли стоит винить их в этом. Гальдер был сильно раздосадован и почти взбешен и поэтому вновь повторил свои старые аргументы и соображения, объясняющие, почему он решил покориться воле Гитлера, и оправдывающие это.

Важным последствием того эмоционального нажима, который Герделер оказал на Гальдера, было и то, что последний «закрыл двери Цоссена» перед Хасселем. А этот учтивый, умный, твердо стоящий на почве реальности и дипломатичный человек вполне мог оправдать оказанное ему группой Бека—Остера доверие и попытаться серьезно повлиять на Гальдера, используя «доклад Х», с которым его просили Гальдера ознакомить. Несомненно, встреться Хассель с Гальдером, это бы значительно усилило воздействие «доклада Х» на начальника штаба сухопутных сил. Другой факт, который также можно отнести к «иронии судьбы», состоял в том, что встреча между Хасселем и Гальдером была ранее запланирована совершенно безотносительно к «докладу Х». По своей ли инициативе или отвечая на высказанное предложение, Гальдер во время своей первой встречи с Герделером, состоявшейся 17 марта 1940 года, предложил ему, чтобы Хассель встретился с ним, а потом попросил Томаса назначить дату встречи на первый день после Пасхи (24 марта).

Настроение Гальдера изменилось, судя по всему, после совершенно измучившей его встречи с Герделером, которая состоялась 1 апреля 1940 года. Начальник штаба почувствовал, что у него просто больше нет сил выдерживать непрекращающееся давление со стороны обуреваемых нетерпением членов оппозиции. Когда Хассель вернулся 3 апреля в Берлин, он узнал, что встреча отменена из–за того, что она может привлечь внимание нежелательных посторонних лиц (то есть СД).

Гальдер, выписывая пропуск Хасселю, конечно, не знал, что ему было поручено явиться к нему с особым заданием; знай Гальдер об этом, он бы еще больше стремился уклониться от этой встречи.

Оппозиции пришлось теперь искать человека, которому не требовался специальный пропуск в Цоссен и который имел туда постоянный доступ по служебным делам. Гроскурт в ОКХ уже не работал, поэтому выбор пал на Томаса, и, таким образом, руководитель Отдела военной экономики вермахта уже в третий раз направился к Гальдеру в качестве посланца от оппозиции с важным сообщением. Он сумел взять с собой подтверждение, только что привезенное Йозефом Мюллером из Рима, свидетельствующее о том, что и папа, и англичане по–прежнему стояли на тех же позициях, что и два месяца назад.

Вне всякого сомнения, именно эти подтверждения составляли содержание тех трех страниц, приложенных к «докладу Х», о которых говорил Хаппенкотен; они, вероятнее всего, были написаны сразу по возвращении Мюллера из Рима и приложены к «докладу Х» практически тогда, когда Томас уже должен был направляться на встречу с Гальдером.

Томас, здоровье которого оставляло желать лучшего, проходил лечение в санатории в Дрездене. Ради того, чтобы доставить послание оппозиции Гальдеру, он прервал курс лечения. В дневнике Гальдера о встрече с Томасом записано коротко: «Ген. Томас: углубленное изучение разведданных».

Однако Томас не мог сколько–нибудь «глубоко» обсуждать документы, содержание которых, во–первых, он сам толком не знал, а во–вторых, которые сами по себе содержали много неясностей и давали широкий простор для всякого рода трактовок и толкований. Весь набор документов был, скорее всего, передан Томасу Остером или Донаньи или же обоими вместе во время встречи, состоявшейся недалеко от Цоссена[192].

В лучшем случае он успел получить краткую устную ориентировку и раз или два коротко пробежать полученные документы. Поэтому единственное, что он мог сделать,так это попросить Гальдера внимательно ознакомиться с представленными ему документами. Следует подчеркнуть, что, перебрасывая поручение об информировании Гальдера с Хасселя на Томаса, оппозиция, в сущности, поручала столь важное задание, заключавшееся в доведении до сведения Гальдера «доклада Х» и получении от него ответа, который фактически был не в курсе дела и мог выступить лишь в роли «передаточного звена», в то время как Хассель был полностью в курсе обсуждаемого вопроса, являлся авторитетным членом оппозиции, разделявшим ее цели и умевшим их отстаивать.

4 апреля Томас передал Гальдеру несколько документов, но только о двух из них мы можем точно сказать, что это были за документы. К «докладу Х» был приложен подготовленный Донаньи меморандум, который, в конце концов, возможно, составил единый документ вместе с докладом. В меморандуме был дан анализ текущей обстановки, и составлен этот документ был таким образом, чтобы подтолкнуть к выводу, что «доклад Х» является важнейшим аргументом против наступления и за то, чтобы решительно добиваться мира. В самом начале меморандума давались ответы на вопросы, которые могли обеспокоить совесть военного, а именно связанные с воинской присягой на верность Гитлеру, а также возможными обвинениями в «ударе ножом в спину». В них был сделан упор на верность военным традициям, в соответствии с которыми следовало немедленно восстановить независимость армии и уберечь ее от посягательств со стороны СС, а также положить конец тому, чтобы армия ассоциировалась с преступлениями, совершенными СС.

Гальдер утверждал, что помимо этих двух Томас принес и другие документы, а один раз он даже упомянул о «стопке документов».

Однако Гальдер при этом с уверенностью утверждает, что листка, написанного отцом Ляйбером, с изложением английских условий, среди этих документов не было, как и его визитной карточки.

Поскольку, согласно показаниям Хаппенкотена, листок с английскими условиями, написанный рукой отца Ляйбера, не был также обнаружен и среди бумаг, захваченных в Цоссене, возникает мысль, а не был ли он уничтожен в соответствии с его личной просьбой?

Хотя Гальдер не может с уверенностью сказать, в какой степени он до этого был в курсе тех контактов и обсуждений, которые проходили в Ватикане, по его мнению, его в общих чертах ознакомил с этим вопросом Канарис, рассказав как о характере этих контактов, так и о том, насколько успешно они идут. Нам известно, что Гальдеру поступали краткие сообщения об этих контактах в ноябре 1939 года, и хотя в целом их была целая цепочка, но, поскольку они поступали вместе с большим количеством другой информации, они могли просто затеряться среди вороха сообщений как по текущим, так и по «горящим» вопросам и не удержаться в памяти Гальдера. Бек, судя по всему, не говорил ничего Гальдеру о ватиканских контактах в ходе их беседы во время прогулки в январе 1940 года, также нет никаких оснований полагать, что Гальдер что–то узнал о тех хороших новостях, с которыми Мюллер вернулся из Рима два месяца назад. Безусловно, впервые Гальдер более или менее полно и подробно обо всем узнал во время встречи с Томасом 4 апреля 1940 года.

Если учесть нервное состояние Гальдера после его встречи с Гельдерером и то, что передача «доклада X» была поручена найденному в последнюю минуту человеку, который был не в курсе происходящего, то станет понятно, что Гальдер был не готов к положительному восприятию этого доклада. По его мнению, доклад был слишком многословным и изобиловал повторениями, в то время как по действительно важным вопросам либо было сказано явно недостаточно, либо ничего не говорилось вообще. Он также был недоволен тем, что в переданных документах не указывалось, кто был посредником, ведшим переговоры от имени оппозиции, и от имени каких конкретно представителей с германской стороны эти переговоры велись.

Вопросы, которые Гальдер задавал Томасу, ждавшему, пока начальник штаба быстро просматривал документы, также показывали, что Томас вообще не в курсе дела как относительно самих контактов, так и доставленных им документов. Томас сказал лишь, что если у Гальдера есть какие–то вопросы, то посол фон Хассель всегда к его услугам и готов подробно на них ответить. Это ничуть не удовлетворило Гальдера, который полагал, и, как оказалось, совершенно правильно, что все эти документы изготовлены «на кухне» Остера. К тому же генерал крайне устал от того давления, которому он подвергался и которое направлялось именно с Тирпиц–Уфер; поэтому он с недоверием и подозрительностью воспринимал все, что оттуда исходило, считая, что там все специально преувеличивают.

А для такого щепетильного штабного работника, каким был Франц Гальдер, подобный грех был непростительным.

Как вспоминает Гальдер, по мере того как он снова и снова перечитывал доклад, его скептицизм только усиливался; особенно подробно он остановился на смехотворном до гротеска, по его мнению, положении относительно Эльзас–Лотарингии, а также таком требовании, как «отстранение от власти Гитлера и, если возможно, национал–социалистского режима».

По мнению автора настоящей работы, в документе, который читал Гальдер, не было подобной формулировки, как и положения относительно Эльзас–Лотарингии. Гальдер, очевидно, спутал содержание «доклада Х» с документами, которые приносил ему Томас в ходе двух своих визитов в ноябре 1939 года, а потом все это перемешалось у него в голове с теми документами, которые ему предъявляли во время допроса в тюрьме гестапо.

Как бы то ни было, когда вечером того же дня он пошел к Браухичу, чтобы показать ему «доклад Х», он навряд ли думал, что несет командующему сухопутными силами действительно очень серьезный и важный документ. Гальдер наиболее подробно рассказал об этом Шпрюкхаммеру в 1948 году.

«Прочитав очень внимательно этот доклад, я отнес его поздно вечером моему командующему фон Браухичу. Я не стал ему представлять этот доклад устно, а попросил его не спеша с ним подробно ознакомиться, а на следующее утро обменяться мнениями. На следующее утро я увидел, что мой командующий чрезвычайно серьезен. Он вернул мне документ и сказал: «Напрасно ты мне его показал. Ведь это чистой воды прямая национальная измена. Мы не можем все это рассматривать ни при каких условиях. Ведь мы на войне. В мирное время еще можно рассматривать вопрос о том, чтобы кто–то установил контакт с иностранной державой. Во время войны для солдата это невозможно. Тем более что сейчас идет война не между государствами, а между различными мировоззрениями. Поэтому смещение Гитлера было бы совершенно бессмысленным». Затем он потребовал, чтобы я арестовал человека, который принес этот документ, а сам документ отправил куда следует (в ОКВ или СД?). Я на это ответил тогда ему так: «Если тебе надо кого–то арестовать, арестуй меня».

Последнее замечание, судя по всему, привело в себя и успокоило Браухича, и он больше ни словом не обмолвился об аресте. Он теперь говорил по–другому. В один из моментов командующий сухопутными силами, потрясая «докладом Х», воскликнул: «Что я должен делать с этим ничего не стоящим документом, на котором нет ни даты, ни подписи?»

Эти слова, как потом часто повторял Гальдер, вполне перекликались с его собственным мнением по поводу полученного документа, поэтому он согласился с тем, что Браухич отказался сколько–нибудь серьезно рассматривать «доклад Х», и практически не спорил с ним по этому поводу. Гальдер выполнил то, что диктовали ему совесть и чувство ответственности перед теми, кто вместе с ним участвовали в заговоре; он не мог просто отложить принесенный документ в сторону, не обсудив его. А те, кто хорошо знал Франца Гальдера, ничуть не сомневались, что, предлагая арестовать себя, он говорил это на полном серьезе. Ни при каких обстоятельствах он не назвал бы имя Томаса, даже если бы Браухич стал настаивать. Однако в силу обстоятельств, которые от месяца к месяцу все больше давали себя знать, – в первую очередь резкое улучшение военных возможностей Германии – мнение начальника штаба сухопутных сил относительно наступления все более менялось в сторону его поддержки, и должны были произойти какие–то чрезвычайные события или непреодолимые обстоятельства, чтобы это мнение переменилось.

Мы не можем точно сказать, когда именно Томас вернулся за документами, которые он оставил в Цоссене, а также чтобы узнать от Гальдера, каково по этому поводу мнение Браухича. В 1945 году Томас сказал, что Гальдер вернул ему документ «после десятидневного изучения». Это заявление говорит о том, что именно Гальдер затягивал с ответом Томасу, и можно предположить, что Томас и все остальные буквально сидели на иголках, видя, что ответ слишком задерживается. Эта задержка может быть объяснена следующими причинами:

1. Гальдер оттягивал время встречи с Томасом, поскольку опасался и не хотел неприятного разговора с Томасом в связи с отрицителным ответом, который он должен был ему дать.

2. Гальдер специально выжидал, чтобы посмотреть, как пойдет военная кампания в Норвегии, которая должна была начаться через четыре дня после того, как Браухич высказал свое мнение относительно «доклада Х». Если бы эта «карманная операция», разработанная Гитлером втайне от ОКХ, закончилась полным провалом, то Гальдер получил бы то самое «поражение», которое позволило бы ему вернуться к своей излюбленной теории «победа через поражение» и вновь попытаться воздействовать на Браухича, на этот раз уже более жестко.

3. Те, кто направил Гальдеру «доклад Х», хотели, чтобы этот доклад был бы не спеша «усвоен» Гальдером именно в условиях начавшейся авантюры в Скандинавии, которая создавала как раз подходящую почву для того, чтобы доклад произвел на Гальдера именно то впечатление, на которое рассчитывала оппозиция. Именно поэтому при передаче доклада и в первые дни после этого на Гальдера практически не оказывалось никакого давления.

Отсутствие конкретных свидетельств о реакции оппозиционных кругов в Берлине на ответ из ОКХ является своего рода «мягкой вуалью», скрывающей и смягчающей те горечь и разочарование, с которыми наверняка был воспринят ответ Браухича. Однако ситуацию по–прежнему не считали безнадежной. Члены оппозиции были готовы к отказу или нерешительности со стороны руководства ОКХ, и, коль скоро так и получилось, предприняли ряд действий, вытекавших именно из такого развития событий. Поздно вечером 3 апреля 1940 года на встрече, в которой приняли участие Остер, Донаньи и Хассель, было решено попытаться привлечь к деятельности оппозиции пользовавшегося большим уважением генерала Александра фон Фалькенхаузена, действующего командующего IV военным районом в Дрездене. Для того чтобы заручиться его поддержкой, к нему было решено направить Гроскурта, который в то время либо был в Берлине по служебным делам, либо его приезд с фронта был специально организован, чтобы он мог встретиться с Фалькенхаузеном. Фалькенхаузена хотели убедить активно поработать в Западном военном округе, чтобы сформировать группу разделявших цели оппозиции командующих, среди которых оппозиция в первую очередь рассчитывала на Лееба, Вицлебена, Клюге и Листа. Фалькенхаузен должен был предложить им отправиться всем вместе к Браухичу и настоятельно попросить его либо самому подключиться к активным действиям, либо позволить это сделать другим.

Александр фон Фалькенхаузен приобрел широкую известность в качестве главы германских военных советников в Китае, в задачу которых входили обучение и подготовка армий Чан Кайши. В значительной степени против собственной воли и вопреки чувству долга и ответственности он вынужден был покинуть Китай, когда Гитлер отозвал германских советников, принеся в жертву интересы Германии на Дальнем Востоке авантюристической линии на союз с Японией. Фалькенхаузен был представителем знатного рода, образованным, обладавшим широким кругозором человеком; он презирал нацизм и не скрывал своего отношения к нему, поэтому и не получил какого–либо командного назначения во фронтовой зоне. Особенно возмутил его план нападения на Бельгию, Голландию и Люксембург, и одно из предостережений бельгийцам было направлено через него.

Его первые контакты с оппозицией произошли в начале 1939 года, когда его посетили два представителя оппозиционной группы, действовавшей внутри МИДа. Тротт, который знал Фалькенхаузена еще с тех пор, как сам работал в Китае, взяв с собой Кесселя, посетил генерала в воскресенье. Для того чтобы не привлекать внимание, встреча не была назначена заранее; Фалькенхаузен был очень занят и сумел уделить гостям всего полчаса, однако, в связи с тем что Фалькенхаузен всегда интересовался политическими вопросами и прекрасно в них разбирался, а также в связи с его глубокими познаниями в области международных отношений и богатым опытом работы, этого оказалось достаточно. После того как участники встречи обменялись буквально несколькими словами, стало ясно, что они придерживаются схожих точек зрения и считают необходимым положить конец курсу Гитлера, толкавшего страну к войне, а также уничтожить и самого фюрера. Кессель предложил, чтобы генерал пригласил Гитлера для осмотра новых фортификационных сооружений на границе Богемии. Там его можно было бы изолировать в бункере, заставить подписать указ о передаче исполнительной власти в руки армии и дать три минуты, чтобы выбрать, какой смертью умереть: либо он стреляется сам, либо ему в этом помогут. Фалькенхаузен выслушал это довольно фантастическое предложение «благосклонно», однако сам не стал заниматься его реализацией.

Когда началась война, Фалькенхаузен активно агитировал против нее, и особенно против наступления своих коллег–генералов; настолько активно, насколько ему позволяли те довольно ограниченные возможности контактов, которые он имел, находясь в Дрездене. Как отмечал Попитц, в середине февраля 1940 года Фалькенхаузен был «очень активен». Возможно, «у него в крови было чуть больше авантюризма, которого он набрался в Китае, чем у других генералов».

Из планов поездки Фалькенхаузена на Западный фронт ничего не вышло; когда генерал пообщался с Томасом, то обнаружил, что тот настроен крайне пессимистически, и этот пессимизм еще более углублялся отрицательной реакцией на «доклад Х». Узнав об этом, Хассель посетил Томаса, чтобы как–то поднять его настроение, однако ему это не удалось.

Будучи удручен неопределенностью по поводу состояния собственного здоровья, а также все возрастающими требованиями в рядах оппозиции осуществить убийство Гитлера, которое Томас отвергал главным образом по религиозным соображениям, хотя и не только по ним, он решил помогать оппозиции, ведя борьбу «на задней линии», обеспечивая ей своего рода «тыловую поддержку». К апрелю 1940 года он в значительной степени смирился с судьбой, однако решил предпринять последнюю попытку повлиять на командующих Западным фронтом (которую высоко оценил Аллен Даллес), против чего сам Томас только что отговаривал Фалькенхаузена. Уже сам факт этой поездки говорит об объеме и значении той работы, которую Томас делал для оппозиции. Как отмечает Даллес, в ходе этой поездки он беседовал с Леебом, Боком, Рундштедтом, Зоденштерном и Майнштейном, призывая их не подчиняться приказу наступать на Бельгию и Голландию, в результате чего мог бы возникнуть кризис, в ходе которого появилась бы возможность поднять берлинский гарнизон против нацистского режима.

Версия Даллеса не совпадает с известными нам событиями, которые произошли в апреле 1940 года, из чего можно сделать вывод, что он описывает поездку Томаса, которая состоялась значительно ранее. Скорее всего, Даллес отнес к событиям кризисных дней апреля 1940 года те события, которые имели место в столь же кризисные дни ноября 1939 года. 7 ноября 1939 года Томас сказал Остеру и Гизевиусу о своем намерении совершить такую поездку, которую он и совершил в начале декабря 1939 года.

Томас, как показал его поход к Гальдеру, не обладал чудодейственным даром убеждения. Однако в ходе исключительно важного для оппозиции второго раунда ее борьбы он был верным и преданным товарищем по борьбе, который отдавал все силы, работая плечом к плечу с другими, и его роль в этой борьбе, хоть она и несколько поубавилась после апреля 1940 года, заслуживает большего уважения и признания, чем это обычно делается[193].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.