2 Большевики под огнем

2

Большевики под огнем

Первый удар по большевистской партии во время июльских событий нанесла реакционная, падкая на сплетни бульварная газета «Живое слово», которую Ленин очень метко назвал «желтой, низкопробной, грязной газетенкой»1. «Живое слово» выступило за закон, порядок и сильную власть, а также за неослабную, до полной победы войну с центральными державами. Всех социалистов вообще (большевиков в особенности) газета считала архиврагами. Нетрудно представить, как ликовала редакция газеты, получив вечером 4 июля заявление Алексинского и Панкратова с обвинениями против Ленина. Увидав в попытках князя Львова и других задержать этот сенсационный материал доказательство того, что среди участников нечестивого заговора с целью продать Россию врагу были радикалы из высших эшелонов власти, она полностью опубликовала его в утреннем выпуске 5 июля во всю ширину первой полосы под броским заголовком: «Ленин, Ганецкий и Козловский — немецкие шпионы!» (Яков Ганецкий и Мечислав Козловский — большевики, через которых немцы якобы передали партии деньги.)

ЦК немедленно выступил с протестом. Краткая заметка в «Правде» от 5 июля, написанная еще до поступления «Живого слова» в киоски, предупреждала читателей о возможности развязывания клеветнической кампании против руководства партии большевиков. Сразу после появления заявления Алексинского и Панкратова Ленин набросал несколько заметок для печати, в которых категорически отрицал выдвинутые против него обвинения и пытался их опровергнуть2. Одновременно другие высшие руководители большевистской партии обратились в Советы с просьбой защитить их от нападок печати. В ответ ЦИК выступил с заявлением, в котором призвал общественность воздержаться от обсуждения выдвинутых против большевиков обвинений, пока созданный Советами специальный комитет не проведет тщательное расследование3. Однако шлюзы были уже открыты. Ни протесты большевиков, ни настойчивые просьбы руководства Советов не могли помешать отвратительному скандалу в связи с якобы существующими контактами большевиков с Германией. В середине дня 5 июля Петроград гудел от слухов, что «Ленин — провокатор». Заявление Алексинского и Панкратова было немедленно отпечатано на листовках, и буквально через несколько часов их начали раздавать на всех перекрестках города. На следующий день многие петроградские газеты комментировали эти обвинения уже как установленный факт и откровенно состязались друг с другом, кто хлестче напишет о предательстве большевиков.

О разнузданности газетной кампании говорили заголовки статей 6 и 7 июля. «Вторая и Великая Азефовщина» гласил заголовок правой «Маленькой газеты», напоминая о скандале 1908 года, потрясшем русское революционное движение, когда обнаружилось, что один из лидеров партии эсеров Евно Азеф работал на охранное отделение. Редактор популярной и не связанной с какой-либо партией ежедневной газеты «Петроградский листок» не стал в поисках заголовка углубляться в историю. Статья «Ужас!» возвращала читателя к событиям 4 июля, когда правительство и Советы оказались во власти бунтовавших рабочих и солдат. Петроград, мол, был тогда «захвачен немцами».

Не менее откровенными были и обвинения, выдвинутые против большевиков 9 июля отцом русской социал-демократии и редактором газеты «Единство» почтенным Георгием Плехановым4. Отвечая на опубликованную накануне правительственную радиотелеграмму, в которой утверждалось, что «беспорядки в Петрограде были организованы при участии германских агентов» и это «с несомненностью выяснилось», Плеханов писал: «Если его (правительства) глава не сомневается в том, что беспорядки, оросившие кровью улицы Петрограда, организованы были при участии германских правительственных агентов, то ясно, что оно не может отнестись к ним так, как должно было бы отнестись, если бы видели в них только печальный плод тактических заблуждений меньшинства нашей революционной демократии.

Беспорядки на улицах столицы русского государства, очевидно, были составной частью плана, выработанного внешним врагом России в целях ее разгрома. Энергичное подавление этих беспорядков должно поэтому с своей стороны явиться составною частью плана русской национальной самозащиты». Статья заканчивалась словами: «Революция должна решительно, немедленно и беспощадно давить все то, что загораживает ей дорогу».

Одно из самых популярных в те дни выступлений против Ленина принадлежало знаменитому народнику Владимиру Бурцеву, который прославился своим упорным преследованием агентов охранки. К 1917 году он стал ультранационалистом, по своим политическим взглядам близким Плеханову. Он присоединился к кампании против большевиков 6 июля, опубликовав открытое письмо, впоследствии перепечатанное многими петроградскими газетами. Останавливаясь на вопросе, является или нет Ленин германским агентом, Бурцев писал: «Среди большевиков всегда играли и теперь продолжают играть огромную роль и провокаторы и немецкие агенты. О тех лидерах большевиков, по поводу которых нас спрашивают, не провокаторы ли они, мы можем ответить: они не провокаторы… (Но) благодаря именно им: Ленину, Зиновьеву, Троцкому и т. д. в те проклятые черные дни 3, 4 и 5 июля Вильгельм II достиг всего, о чем только мечтал… За эти дни Ленин с товарищами обошлись нам не меньше огромной чумы или холеры»5.

Газета кадетов «Речь» отнеслась к обвинениям Алексинского и Панкратова довольно осторожно. Ссылаясь на принцип, что нельзя считать большевиков виновными до тех пор, пока не доказаны выдвинутые против них обвинения, она в то же время настаивала на суровых мерах против левых, молчаливо подтверждая обоснованность этих обвинений6. Сдержанной была и информация о скандале, опубликованная 6 июля на первой полосе правоменьшевистской газеты «День».

Следует напомнить, что в отличие от «Единства» и «Дня» ряд газет умеренных социалистов Петрограда (например, «Известия», «Голос солдата» и «Воля народа») последовали рекомендациям ЦИК воздержаться от прямого или косвенного обсуждения доказательности выдвинутых против Ленина и его сторонников обвинений. Это, однако, было для партии слабым утешением. Ибо, за исключением редактировавшейся Горьким газеты «Новая жизнь», вся социалистическая печать отвергла утверждение большевиков о стихийном характере июльского выступления и требовала принятия решительных мер против экстремистов не менее настойчиво, чем либеральные и правые газеты.

Типичной для газет умеренных социалистов в эти дни была позиция, изложенная в передовице главного органа ЦИК газете «Известия» от 6 июля:

«Итак, по мнению „Правды“, демонстрация 3 и 4 июля достигла своей цели. Чего же добились демонстранты 3 и 4 июля и их признанные официальные руководители — большевики? Они добились гибели четырехсот рабочих, солдат, матросов, женщин и детей… Они добились разгрома и ограбления ряда частных квартир, магазинов… Они добились ослабления нашего на фронтах… Они добились раскола, нарушения того единства революционных действий, в которых заключается вся мощь, вся сила революции… В дни 3–4 июля революции был нанесен страшный удар… И если это поражение не окажется гибельным для всего дела революции, в этом меньше всего виновата будет дезорганизаторская тактика большевиков».

Такая же резкая статья под заголовком «К позорному столбу!» появилась 6 июля в издававшейся для солдат газете ЦИК «Голос солдата». «Господа из „Правды“, — писал ее автор, — вы не могли не понимать, к чему ведет ваш призыв к „мирной демонстрации“… Вы клеймили правительство, лгали и клеветали на меньшевиков, эсеров и Советы, создавали панику, пугая призраком еще несуществующей черносотенной опасности… Теперь, по обычаю всех трусов, вы заметаете следы, скрывая правду от своих читателей и последователей». Днем раньше корреспондент правоэсеровской газеты «Воля народа» подчеркивал: «Большевики открыто идут против воли революционной демократии. Революционная демократия (то есть социалистические партии, Советы, профессиональные союзы, кооперативы и т. д. — А.Р.) обладает достаточной силой, чтобы заставить всех подчиниться своей воле. Она должна это сделать… В наши горячие дни всякое промедление смерти подобно».

Впервые после Апрельского кризиса Временное правительство рассмотрело возможность применения силы для подавления воинственных левых групп. В конце весны и начале лета на таких действиях все больше настаивали высшее военное командование, консервативные и либеральные политические круги, глубоко озабоченные распространением анархии внутри страны и явным хаосом в войсках на фронте. Однако до июльских дней возможности правительства выступить против крайне левых ограничивались отсутствием авторитета среди петроградских масс и нежеланием многих центральных органов Советов санкционировать репрессии, пока оставалась хоть какая-то надежда их избежать7.

Июльское восстание усилило решимость правительства прибегнуть к любым акциям, необходимым для предотвращения подобных взрывов в будущем. В то же время ряд факторов подрывал сохранявшуюся оппозицию Советов применению силы против левых. Июльские события вызвали однозначное отношение ко всем левым группам, в том числе к умеренным социалистам, в результате чего Советы, как и большевики, оказались в обороне. Между тем способность руководства Советов воздействовать на политику правительства была непосредственно связана с авторитетом, которым Советы пользовались в массах. После июльских выступлений рабочие, солдаты и матросы столицы были в замешательстве и подавлены. За кем они пойдут в будущем, оставалось неясным, но пока основная опора Советов была в лучшем случае неопределенной. Тем временем прибывшие с фронта войска дали наконец в руки правительства силу, на которую оно могло опираться.

Вероятность выступления Советов против правительственных репрессий уменьшилась также вследствие того, что события 3–5 июля убедили прежде колебавшихся представителей Советов в необходимости действовать быстро и решительно для восстановления порядка и в этой связи занять твердую позицию против большевиков. Соглашаясь скрепя сердце с репрессиями, большинство умеренных социалистов не отказывалось от борьбы за реформы и скорейшее заключение мира. Оно настаивало на том, чтобы репрессии были минимальными, и, самое главное, на том, чтобы «чрезвычайные меры» применялись не к «целым группам», а только к отдельным лицам, обвиняемым в конкретных преступлениях. В отличие от либералов меньшевики и эсеры были весьма обеспокоены опасностью того, что вызванная июльскими событиями волна реакции может захлестнуть революцию.

Но ответ на эту угрозу контрреволюции (как и ранее на атаки крайне левых) они видели в более тесном сплочении вокруг правительства и в создании коалиции с либеральными партиями.

По иронии судьбы руководство Советов стало проявлять готовность к более тесному сотрудничеству с правительством в то время, когда оно зашаталось. Вспомним, что ночью 2 июля кабинет оставили три министра-кадета. Через три дня за ними последовал Переверзев, подвергнутый критике за то, что без санкции кабинета распорядился обнародовать заявление Алексинского и Панкратова. 7 июля вышел из правительства сам князь Львов в ответ на выдвижение министрами-социалистами «общих принципов» — основы политической платформы новой коалиции. Эти принципы, сформулированные в соответствии с предложениями о реформе, принятыми на I Всероссийском съезде Советов, оказались для князя Львова слишком радикальны. Он ушел в отставку, не в силах с ними согласиться. Оставшиеся члены правительства назначили Керенского министром-председателем, поручив ему формирование нового кабинета.

Одновременно большинство пунктов, отвергнутых Львовым, были включены в Декларацию принципов (Декларацию Временного правительства с изложением программы своей деятельности), переданную 8 июля кабинетом министров в печать. Декларация обязывала, в частности, правительство созвать в течение августа союзную конференцию с целью выработки подробных предложений о заключении мира на основе компромисса и принятия всех мер для проведения выборов в Учредительное собрание 7 сентября. В ней признавалась важность «скорейшего» осуществления реформы местного управления на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования и содержалось обещание уничтожения сословий и упразднения гражданских чинов и орденов. Кроме того, она обязывала правительство выработать общий план организации народного хозяйства и немедленно принять трудовое законодательство. Наконец, правительству поручалось подготовить для представления в Учредительное собрание проект земельной реформы, по которой вся земля должна быть передана в руки крестьянства (судя по тогдашним заявлениям Львова в печати, больше всего его беспокоил как раз этот проект революционных изменений в землевладении). Учитывая отношение к либералам, в Декларации ничего не говорилось ни о роспуске Государственной думы и Государственного совета, ни о немедленном провозглашении республики — двух требованиях, выдвинутых съездом Советов и включенных в первоначальный вариант принципов, составленный министрами-социалистами8.

Однако теперь кадеты в качестве платы за свое участие в новой коалиции потребовали отказа от Декларации 8 июля. Уверенные, что основная масса населения разделяет их убеждение в том, что в ходе июльских событий были дискредитированы наряду с большевиками и умеренные социалисты и что, следовательно, наступил наконец благоприятный момент для восстановления порядка и полновластия правительства, они категорически потребовали, чтобы в будущем министры-социалисты сохранили независимость от Советов. В области внутренней политики кадеты настаивали на отказе правительства от дальнейших попыток проведения социальных реформ (заняв такую позицию, они потребовали замены министра земледелия Чернова, участвовавшего в подготовке земельной реформы). Кроме того, они требовали покончить с плюрализмом правительственной власти, то есть с политической и административной властью Советов и комитетов. По вопросу о войне кадеты выступали за то, чтобы правительство руководствовалось принципом сохранения всех обязательств перед союзниками и приняло все меры для восстановления традиционной военной дисциплины и создания сильной армии. Переговоры, предпринятые для выработки комплексной программы, учитывающей требования и положения Декларации 8 июля, проходили, естественно, мучительно трудно и сопровождались язвительными замечаниями сторон в адрес друг друга. Пока они продолжались, Россия, как никогда прежде, оставалась без эффективного национального руководства9.

Тем временем развивавшееся вначале успешно наступление на фронте обернулось самым ужасным поражением русских войск от немцев, которые провели мощное, сокрушительное наступление на Юго-Западном фронте против 11-й армии. Комиссар Временного правительства на Юго-Западном фронте Борис Савинков телеграфировал в Петроград:

«Немецкое наступление… разрастается в неимоверное бедствие… Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи… Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противников. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами на митингах, почему поддержка запаздывала на сутки… На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов… Пусть вся страна узнает всю правду о совершающихся здесь событиях»10.

Еще до получения этого угнетающего известия исполкомы Советов собрались в ночь с 7 на 8 июля на совместное заседание, чтобы обсудить возникшие в последние дни политические проблемы, самыми важными из которых были линия большевиков, неожиданное быстрое распространение контрреволюционных настроений и развал кабинета. Заседание закончилось принятием резолюции, в которой июльское движение характеризовалось как «авантюрная попытка вооруженного выступления», подготовленная «анархо-большевистскими элементами». Подчеркнув, что «исключительные меры» могут применяться лишь по отношению к отдельными лицам, резолюция недвусмысленно признала за правительством право на охрану революционных свобод и утверждение порядка. В то же время она потребовала проведения в срочном порядке реформы законодательства в соответствии с решениями съезда Советов11.

Известие о катастрофе на фронте усилило, по-видимому, стремление большинства умеренных социалистов к созданию такого представительного национального правительства, которое могло бы остановить распространение анархии. В ночь с 9 на 10 июля, по получении известий о положении на фронте, было срочно проведено совместное заседание исполкомов Советов. На нем снова прозвучали горькие упреки в адрес большевиков за подрыв политики большинства в Советах и требование установления сильной революционной диктатуры. Ораторы гневно упрекали большевиков, в частности, зато, что они провоцировали нападки на Советы в июльские дни, создали обстановку для контрреволюционных действий и, что хуже всего, в огромной мере способствовали развалу армии.

От имени всего блока умеренных социалистов слово взял влиятельный меньшевик Федор Дан. Врач по профессии и, как и Ленин, ветеран первой организации социал-демократов России, возникшей в Петербурге, Дан в 1917 году занимал среди меньшевиков позицию немного левее центра. После провала демонстрации 10 июня он, например, резко выступал против Церетели по вопросу о принятии санкции против большевиков и их сторонников, считая, что их роль преувеличена и что крутые действия против крайне левых приведут лишь к дальнейшему ослаблению позиций правительства и усилению влияния Ленина. Обычно мягкие черты лица этого человека, одетого в мешковатую форму военного врача, были искажены от гнева. Он предложил ввиду чрезвычайных обстоятельств в столице и на фронте немедленно провозгласить Временное правительство «правительством спасения революции» и, более того, предоставить ему все полномочия для восстановления армии и наведения в ней порядка для ведения решительной борьбы против всех проявлений контрреволюции и анархии и для проведения программы реформ, сформулированной в Декларации от 8 июля. Принятая исполкомами Советов по этому предложению резолюция получила подавляющее большинство голосов12. Отпечатанная по этому случаю прокламация гласила: «Пусть Правительство суровой рукой подавляет все вспышки анархии и все покушения на завоевания революции. И пусть проведет в жизнь все те меры, которые необходимы для революции»13.

Следует отмстить, что меньшевики-интернационалисты и левые эсеры (крайне левые группы в меньшевистском и эсеровском лагерях), не говоря уже о большевиках, не поддержали политическую резолюцию исполкомов Советов от 9 июля, фактически предоставлявшую полную свободу действия правительству, состав и программа которого были тогда совсем неясны.

С Декларацией от имени меньшевиков-интернационалистов выступил Юлий Мартов. У него был болезненный вид и хриплый от бесконечных речей голос, с носа сползало пенсне. Он родился в семье обрусевшего, либерально настроенного интеллигента-еврея. В 1917 году ему было около сорока пяти лет. К участию в революционном движении Мартова подтолкнули несправедливое отношение к евреям в царской России, окружавшая его обстановка жестокого притеснения и страшного антисемитизма, с которой он столкнулся в школе, а также прогрессивные идеи и «запрещенные книги», с которыми он впервые познакомился в семье. В начале 90-х годов он уже был убежденным социал-демократом, и соратники уважали его за интеллект, мужество, высокие принципы и честность. Мартов порвал с Лениным, бывшим своим другом и соратником, в 1903 году во время раскола партии на большевиков и меньшевиков. С тех пор он был наиболее авторитетной и уважаемой политической фигурой в меньшевистской партии. С началом первой мировой войны Мартов возглавил борьбу меньшевиков-интернационалистов за заключение немедленного компромиссного мира путем переговоров. Возвратившись в начале мая 1917 года из-за границы в Россию, он выступил против тогдашней меньшевистской политики ограниченной поддержки войны и участия в правительстве и возглавил в значительной степени независимую интернационалистскую фракцию внутри свободно организованной меньшевистской партии. Будучи убежден, что дальнейшее сохранение у власти коалиционного правительства приведет к гибели революции, Мартов в разгар июльских событий выступил за создание правительства, состоящего исключительно из социалистов, «способного двинуть революцию дальше». Теперь же, спустя меньше недели, он горячо доказывал, что осуществление выдвинутой Советами программы спасения страны невозможно, пока у нее остаются враги слева.

Мартов зачитал декларацию меньшевиков-интернационалистов, в которой говорилось, что развитию кризиса в России значительно способствовала недостаточно революционная и последовательная внутренняя и внешняя политика Временного правительства. В Декларации делался вывод о том, что революционная демократия сможет спасти страну и революцию, только если не будет усугублять разногласия, уже возникшие в ее рядах, если революционное правительство целиком сосредоточится на борьбе с растущей угрозой и если решительные шаги по перестройке жизни воодушевят армию сознанием того, что, отражая нашествие врага, она проливает кровь за землю, за свободу, за скорый мир14. Через несколько дней на пленарном заседании исполкома Советов 17 июля, познакомившись с условиями вхождения кадетов в правительство, Мартов утверждал, что у Советов нет иного выбора, как только полностью взять власть. «Или революционная демократия берет на себя всю ответственность за революцию, или она теряет свой голос в решении дальнейшей судьбы ее»15.

Последующие события показали, что выдвинутая Мартовым концепция революционного советского правительства, объединяющего все социалистические силы, осуществляющего широкую программу реформ, активно выступающего против контрреволюции и делающего все ради скорейшего заключения компромиссного мира, в достаточной мере отвечала чаяниям политически сознательных масс Петрограда. Как раз эти вопросы обсуждались, например, на заседаниях большинства районных Советов после июльских дней, что нашло отражение в принимаемых на них резолюциях. Однако в это время взгляды Мартова разделяли лишь немногие в руководстве меньшевиков и эсеров. Обсуждение политических вопросов на пленуме исполкомов Советов 17 июля закончилось одобрением позиции, поддержанной исполкомами 9 июля16.

С учетом лояльности большинства меньшевиков и эсеров Временному правительству и коалиционной политике становится вполне понятным тот факт, что на переговорах о создании нового кабинета умеренные социалисты в конечном счете пошли на значительные уступки кадетам. Переговоры состоялись 21 и 22 июля после того, как Керенский, потерпев неудачу с созданием нового правительства, неожиданно заявил об отставке, которую остальные министры отказались принять. После этого они встретились с представителями различных политических партий, центральных органов Советов и Временного комитета Государственной думы и договорились предоставить Керенскому полную свободу при формировании правительства. Вооружившись этим мандатом, последний отказался от представительского принципа в подборе министров. По этому оказавшемуся приемлемым для всех соглашению министры кабинета уже не являлись представителями соответствующих партий и министры-социалисты формально уже не отвечали перед Советами. Хотя отдельные министры могли поддерживать Декларацию от июля, кабинет в целом не был связан ею. На практике это означало дальнейшее уменьшение воздействия на правительство Советов и одновременно исключение из правительственной программы пунктов, выдвинутых социалистами даже в их урезанном варианте 8 июля.

На этой основе было образовано второе коалиционное правительство, возглавляемое Керенским, в составе восьми социалистов и семи либералов. Самыми влиятельными фигурами в новом кабинете были Керенский. В дополнение к посту министра-председателя он сохранил также пост военного и морского министра) и двое близких его коллег— Николай Некрасов (заместитель министра-председателя и министр финансов) и Терещенко (министр иностранных дел). Почти ко всеобщему удивлению, Чернову удалось остаться министром земледелия. Среди бывших министров, не вошедших в состав нового кабинета, был Церетели. Плохо себя чувствуя и устав от правительственных дел, он предпочел сосредоточиться на работе в Советах17.

Правительственное наступление на большевиков началось утром 5 июля нападением большого отряда юнкеров на редакцию и типографию газеты «Правда». Юнкера не успели схватить Ленина, буквально минутами ранее покинувшего редакцию. Несколько сотрудников «Правды» были избиты и арестованы. Юнкера тщательно обыскали типографию, поломав при этом мебель и станки и выбросив в протекавшую поблизости Мойку кипы свежеотпечатанных газет. На следующий день многие петроградские газеты, подробно расписывая этот эпизод, с ликованием известили, что юнкера обнаружили при обыске письмо на немецком языке, подписанное неким германским бароном. В нем якобы приветствовалась деятельность большевиков и выражалась надежда, что партия добьется преобладающего влияния в Петрограде. «Маленькая газета» в заголовке, предпосланном сообщению, сделала обобщающий вывод: «Найдена германская переписка»18.

4 июля кабинет министров отдал специальное распоряжение командованию Петроградского военного округа освободить особняк Кшесинской от большевиков. На рассвете 6 июля большевистский штаб готовилась штурмовать специально сформированная часть под командованием А.И.Кузьмина в составе Петроградского полка, восьми броневиков, подразделений Преображенского, Семеновского и Волынского гвардейских полков (по роте от каждого), отряда моряков Черноморского флота, нескольких отрядов юнкеров, курсантов авиационной школы и отряда самокатчиков. Они должны были действовать при поддержке тяжелой артиллерии. Получив предупреждение о готовящемся нападении, некоторые из находившихся в особняке большевистских активистов серьезно рассматривали возможность оказания сопротивления и даже начали к нему готовиться. В конечном итоге положение было признано безнадежным, и большевики успешно прорвались к Петропавловской крепости, в которой все еще находились сочувствующие им войска19.

В особняке Кшесинской солдаты отряда Кузьмина захватили значительное количество оружия и арестовали семерых большевиков, отчаянно спешивших вывезти остатки архива. В довершение всего на чердаке обнаружили кипы погромных черносотенных листовок, очевидно остававшихся там с царских времен. Для «Петроградской газеты» эта находка послужила доказательством того, что большевики были в союзе с крайне правыми и немцами. Поэтому газета 8 июля сообщала: «Ленин, Вильгельм II и д-р Дубровин (известный деятель правых) в общем союзе. Доказано: ленинцы устроили мятеж совместно с марковской и дубровинской черной сотней!»

Днем 6 июля правительственные войска вновь заняли Петропавловскую крепость, один из последних оплотов сопротивления левых. К этому времени несколько воинских частей, снятых с Северного фронта, достигли столицы. Самокатчики, броневой дивизион и 2-й эскадрон малороссийских драгун прибыли утром и успели принять участие в захвате особняка Кшесинской и Петропавловской крепости. 14-й Митавский гусарский полк с полной боевой выкладкой прибыл в Петроград вечером и направился к зданию генерального штаба. Впереди него шли знаменосцы с развернутым полотнищем, на котором было написано: «Мы прибыли, чтобы поддержать Всероссийские Исполнительные Комитеты Солдатских, Рабочих и Крестьянских Депутатов»20. На Дворцовой площади к прибывшим частям с приветственной речью обратился министр земледелия Виктор Чернов: «Но я верю, что это ваш первый и последний такой приход… Мы надеемся и верим, что (в будущем) никто больше не посмеет действовать против воли большинства революционной демократии»21.

С 6 по 12 июля кабинет министров издал ряд спешно составленных директив с целью восстановления порядка и наказания зачинщиков политических выступлений. На необычайно долгом заседании в ночь с 6 на 7 июля было решено: «Всех участвовавших в организации и руководстве вооруженным выступлением против государственной власти, установленной народом, а также всех призывавших и подстрекавших к нему арестовать и привлечь к судебной ответственности как виновных в измене родине и предательстве революции»22. Одновременно правительство опубликовало новое постановление о наказаниях, гласившее: «1) Виновный в публичном призыве к убийству, разбою, грабежу, погромам и другим тяжким преступлениям, а также к насилию над какой-либо частью населения наказывается заключением в исправительном доме не свыше трех лет или заключением в крепости на срок не свыше трех лет; 2) Виновный в публичном призыве к неисполнению законных распоряжений власти наказывается заключением в крепости на срок не свыше трех лет или заключением в тюрьме; 3) Виновный в призыве во время войны офицеров, солдат и прочих воинских чинов к неисполнению действующих при новом демократическом строе армии законов и согласных с ними распоряжений военной власти наказывается как за государственную измену»23.

Керенский, назначенный министром-председателем 7 июля, не был в Петрограде в разгар июльских событий, так как днем 3 июля выехал на фронт, куда ему сообщили подробные сведения о развитии кризисной ситуации в столице. Керенский в ответной телеграмме Львову настаивал на «решительном прекращении предательских выступлений, разоружении бунтующих частей и предании суду всех зачинщиков и мятежников»24. На фронте ему показали последний выпуск «Товарища», немецкого пропагандистского издания на русском языке, выходившего раз в неделю и предназначавшегося для распространения в войсках противника. Из чтения одной из статей Керенский сделал вывод, что немцы заранее знали о восстании в столице. Это, естественно, укрепило его убеждение, что Ленин — германский агент25.

В ярости и смятении Керенский сел на поезд, чтобы к утру 6 июля попасть в столицу. На железнодорожной станции в Полоцке вагон-салон, где спал глава правительства, был частично разрушен бомбой26. Керенский, хотя и остался невредим, страшно расстроился. Неудивительно, что по прибытии вечером 6 июля в Петроград он был мрачнее тучи и горел нетерпением разделаться с большевиками. С того времени от был всегда среди министров, наиболее активно выступавших за жесткую политику по отношению к крайне левым. Выступая вскоре перед толпой солдат и рабочих, собравшихся у здания генерального штаба, Керенский (он стоял на подоконнике одного из окон, поддерживаемый за ноги офицерами) заявил, что не позволит «никаких посягательств на завоеванную Русскую революцию». Перейдя на пронзительные ноты, он прокричал: «Проклятье тем, которые пролили на улицах столицы невинную кровь. Пусть будут прокляты те, кто в дни тяжелых испытаний предает родину!»27 Несколько дней спустя, после официального утверждения на пост министра-председателя, Керенский с не меньшей яростью заявил в интервью агентству Ассошиэйтед Пресс следующее: «(Наша) фундаментальная задача — защита страны от разрушения и анархии. Мое правительство спасет Россию, и, если мотивы разума, чести и совести окажутся недостаточными, оно добьется ее единства железом и кровью»28.

Июльское восстание было, конечно, прежде всего мятежом гарнизона. На своем заседании 6–7 июля кабинет издал приказ разоружить и распустить военные формирования, участвовавшие в июльском восстании, а их личный состав передать на усмотрение военного и морского министров. Подробный план, приложенный к приказу, собственноручно подписал Керенский: «Согласен, но требую твердого проведения этого без дальнейшего уклонения». Примерно в то же время Керенский выступил с резким осуждением кронштадтских моряков, дав понять, что они действовали под влиянием «германских агентов и провокаторов». Всем командам и судам Балтийского флота было приказано представить для следствия и суда в Петрограде «всех подозрительных лиц, призывавших к неповиновению Временному правительству и агитирующих против наступления»29.

Одновременно были предприняты меры против разложения воинских частей на фронте. Так, командиры получили право открывать огонь по подразделениям войск, оставлявшим поле боя без приказа. На всех фронтах были запрещены большевистские газеты и проведение политических митингов. Самой важной мерой явилось восстановление правительством смертной казни за военные преступления в зоне боевых действий и введение одновременно «военно-революционных судов» с правом вынесения смертных приговоров30.

Чтобы помешать восставшим рабочим и солдатам из центра города скрыться в относительно безопасных фабрично-заводских районах левого берега, на Неве были разведены мосты. В то же время были наглухо закрыты границы страны, дабы «германские агенты» не ускользнули за кордон. Временно запрещались собрания на улицах. Военный министр и министр внутренних дел получили полномочия закрывать газеты, агитирующие за неповиновение военным властям или призывающие к насилию.

На этом основании закрыли большевистские газеты «Правда», «Солдатская правда», «Окопная правда» и «Голос правды». Явно преследуя цель разоружения рабочих, правительство распорядилось, чтобы гражданские лица сдали все находящиеся в их распоряжении оружие и боевые припасы. Отказывавшиеся подлежали ответственности как виновные в похищении казенного имущества31.

7 июля кабинет возложил расследование вопросов, имеющих отношение к организации июльского восстания, на прокурора Петроградской судебной платы Н.С.Каринского. В связи с этим исполкомы Советов приняли решение отказаться от задуманного ранее собственного расследования32. Однако еще до начала работы прокуратуры петроградские власти приступили к облавам на большевистских руководителей. Кабинет министров издал специальный приказ об аресте Ленина, Зиновьева и Каменева. Ленин и Зиновьев немедленно ушли в подполье. Это же сделали и двое руководителей «Военки» Невский и Подвойский. Не скрылся только Каменев, арестованный и заключенный в тюрьму 9 июля.

За два дня до этого заключили в тюрьму членов двух делегаций моряков, отправленных из Гельсингфорса в Петроград Центральным Комитетом Балтийского флота — Центробалтом, в котором преобладало влияние левых. Среди арестованных оказались такие влиятельные «флотские» большевики, как Павел Дыбенко и Николай Ховрин. Через неделю арестовали и отправили в тюрьму крупного большевистского руководителя из Гельсингфорса Владимира Антонова-Овсеенко. Среди пассажиров автомобиля, задержанных по подозрению казачьим патрулем, был Сергей Багдатьев, армянин, одно время кандидат в ЦК большевиков. Сообщалось, что Багдатьев разъезжал днем 4 июля по Петрограду на бронеавтомобиле, размахивая винтовкой и призывая встречных зевак «арестовать министров». На допросе после ареста Багдатьев скромно признался в том, что он один из организаторов восстания. В газетных сообщениях о его задержании обращалось внимание на две вещи: Багдатьев — немецкий шпион и еврей. Для корреспондента «Маленькой газеты» «внешность» Багдатьева, его «горбатый нос» и «рыжая бородка», а также то обстоятельство, что он «маскируется в самые демократические и самые рабочие рубашки», явились абсолютными уликами. Как сообщал корреспондент, Багдатьев говорит по-русски «очень хорошо, с едва заметным еврейским акцентом»33.

Редактор «Окопной правды» Флавиан Хаустов, бежавший из «Крестов» (старой пересыльной тюрьмы в Выборгском районе, построенной в виде двух крестов) и пытавшийся уйти от устраивавшихся на него облав, вновь был схвачен, очевидно, по доносу шпика при выходе из театра в Луна-парке34. Намного сложнее правительству было арестовать левых руководителей на Кронштадтской военно-морской базе. В ответ на телеграмму Керенского с требованием немедленной выдачи правительству «контрреволюционных подстрекателей» исполком Кронштадского Совета послал такое сообщение: «Проведение арестов невозможно в связи с тем, что в Кронштадте ничего не известно о присутствии „контрреволюционных подстрекателей“». Кронштадтский Совет упорно отказывался сотрудничать с правительством и после получения конкретных указаний о выдаче нескольких ведущих большевистский руководителей (Федора Раскольникова, Семена Рошаля и Афанасия Ремнева). Только после того, как правительство пригрозило подвергнуть Кронштадт морской блокаде и бомбардировке, Совет согласился на то, чтобы все трое разыскиваемых кронштадтцев, за исключением скрывшегося ранее Рошаля, отдали себя в руки властей35. Позже дал себя арестовать и Рошаль. Встретив Раскольникова в Крестах, он объяснил: «После твоего ареста я считал неудобным скрываться»36.

Известная большевичка Александра Коллонтай в дни июльских событий была в Стокгольме. После того как разразился скандал по поводу «немецкого агента», она стала подвергаться жестоким нападкам шведской печати, намекавшей на то, что она прибыла за новыми германскими субсидиями. Поэтому Коллонтай поспешила вернуться в Петроград. Позднее она так описала прием, устроенный ей 13 июля на шведско-финской границе. В Торнео в поезд вошли несколько русских офицеров и взяли ее под арест. Молва об этом распространилась по вокзалу, и вскоре на перроне собрались группы людей, кричавших: «Немецкие шпионки! Предатели России!» Содержатель вагона-ресторана с салфеткой под мышкой бежал следом за ней, выкрикивая: «Вот ведут шпионку Коллонтай! Твое место на виселице с изменниками России». Когда поезд отошел, Коллонтай и ее стражи направились к вагону-ресторану, но самозваный часовой революционной России был все еще на своем посту. Загородив вход, он выпалил: «Шпионке Коллонтай… в своем вагоне есть не позволю». Добавив, что шпионов должно сажать «на хлеб и на воду», он упорно отказывался дать даже это37.

В то время, когда ширились аресты подозреваемых левых, против политики правительства выступали лишь немногие из небольшевиков. Среди них были Мартов, Троцкий и Анатолий Луначарский (последний — драматург, философ-марксист и пламенный трибун революции — входил в то время в состав «Межрайонного комитета»). Например, Троцкий на заседании ЦИК 17 июля упорно защищал действия большевиков в июльские дни, высмеяв идею о том, что Ленин был немецким шпионом. «Ленин боролся за революцию тридцать лет, — заявил он. — Я борюсь против угнетения народных масс двадцать лет. И мы не можем не питать ненависть к германскому милитаризму. Это может сказать только тот, кто не знает, кто такой революционер»38.

Чтобы помочь большевистскому делу, Троцкий согласился защищать Раскольникова на суде. В середине июля он отправил от имени большевиков в адрес правительства письмо-протест, в котором заявил: «Я разделяю принципиальную позицию Ленина, Зиновьева, Каменева… Отношение мое к событиям 3–4 июля однородно с отношением названных товарищей… У вас не может быть никаких логических оснований в пользу изъятия меня из-под действия декрета, силою которого подлежат аресту товарищи Ленин, Зиновьев и Каменев»39. Правительство не могло игнорировать такой вызов. Утром 23 июля ведомство Каринского издало приказ об аресте Троцкого и Луначарского. Вскоре Луначарский был задержан на своей квартире. Троцкий, не ведая, что власти уже его ищут, позвонил в тот вечер Каринскому по телефону, чтобы обговорить защиту Раскольникова. На вопрос Троцкого, может ли он выступить на суде адвокатом Раскольникова, тот ответил: «Я вам сообщу. Где вас можно застать?» «У Ларина», — сказал ничего не подозревавший Троцкий. Через час команда солдат постучалась в дверь квартиры Ларина и увела его40.

Ордер на арест Ленина был выдан прокурором Петроградской судебной палаты 6 июля вечером. Немедленно отряд из солдат и офицеров Преображенского гвардейского полка под командованием начальника контрразведки Бориса Никитина отправился на последнее известное местопребывание Ленина — квартиру его старшей сестры Анны Елизаровой. Хотя Ленина там не было, Никитин, уже давно горевший желанием схватить вождя большевиков, вовсе не собирался возвращаться с пустыми руками. Под гневным взглядом жены Ленина Надежды Крупской он наблюдал, как солдаты дюйм за дюймом тщательно осматривали квартиру, и конфисковывали бумаги и документы, вызывавшие малейшее подозрение. Рано утром наследующий день в дом, где была квартира Ленина, прибыл репортер «Петроградской газеты», чтобы записать реакцию соседей на эти события. Все они выражали негодование из-за того, что в их доме скрывался вражеский агент, и сходились во мнении, что жильцы двадцать четвертой квартиры располагали большими деньгами (слово «немецкими» вслух не произносилось). «Сами видите, что таких домов, такой парадной лестницы, таких дверей красного дерева в Петрограде немного,» — сообщил старший дворник дома, добавив, что «Ленин почти всегда ездил в автомобиле». «У него и его жены такое роскошное белье, какого нет ни у кого в нашем доме», — заявила одна из квартиранток, а ее спутница прибавила: «А в нашем доме пролетарии квартир не снимают». Когда репортер уходил, старший дворник показал ему ходатайство жильцов дома перед его хозяином о немедленном выселении из двадцать четвертой квартиры Елизарова. «Никому не хочется иметь столь опасных соседей, как товарищ Ленин и его семья»41, — говорилось в этом ходатайстве, под которым уже стояло несколько подписей.

Ленин узнал об ордере на арест и об обыске у Елизаровых на квартире у Сергея Аллилуева (будущего тестя Сталина), которая за последние три дня была уже его пятым убежищем42. Перебираясь с одной квартиры на другую, Ленин взвешивал все за и против сдачи властям. В его ближайшем окружении мнения резко разделились. Каменев, Троцкий, Луначарский и Виктор Ногин наряду со значительным числом московских большевиков, по всей видимости, считали, что в вопросе личной безопасности Ленина на Советы можно положиться и что суд под их защитой будет честным и открытым и будет возможность использовать его для разоблачения существующего режима. Поэтому они советовали Ленину сдаться властям43. Такого же мнения придерживались и некоторые партийные руководители Петроградской организации, больше всего, по-видимому, обеспокоенные возможным отрицательным воздействием неявки Ленина на рабочих и солдат. Их точку зрения изложил Володарский в ходе внутрипартийного обсуждения вопроса о явке Ленина в суд: «Вопрос не так прост, как он кажется многим товарищам. Мы на всех событиях наживали капитал. Массы понимали нас, но в этом пункте (касающемся ухода Ленина в подполье) масса нас не поняла»44. Дмитрий Мануильский, который, как и Володарский, поддерживал с рабочими и солдатами особенно тесные связи, высказал следующее: «Вопрос о явке тт. Ленина и Зиновьева в суд нельзя рассматривать в плоскости личной безопасности… Приходится этот вопрос рассматривать… с точки зрения интересов и достоинства партии. Нам приходится иметь дело с массами, и мы видим, какой козырь в руках буржуазии, когда речь идет об уклонении от суда наших товарищей… Из процесса Ленина мы должны сделать дело Дрейфуса».

По словам руководителя большевистских профсоюзов Александра Шляпникова, многочисленные дружеские советы Ленину явиться в суд очень расстроили Марию Ильиничну, которая хотела бы, чтобы ее брат перебрался в Швецию45. За безопасность Ленина в случае явки к властям опасались многие большевистские руководители, в том числе большинство участников собравшегося в конце июля VI съезда партии. Они доказывали, что судебное дело против Ленина было частью заговора классовых врагов большевистской партии, преследующего цель ее уничтожения, что в сложившейся ситуации честное судебное разбирательство невозможно и что, вероятнее всего, Ленин будет убит еще до передачи дела в суд. Эти большевики упорно советовали Ленину скрыться сразу же после июльских событий. Впоследствии, несмотря на яростную критику как в партии, так и вне ее, они упорно отстаивали линию поведения Ленина. Сталин в этих спорах середины июля занимал промежуточную позицию и доказывал, что Ленин и Зиновьев не должны являться к властям, пока не прояснится ситуация, подразумевая, однако, что обоим следует явиться, если будет создано достаточно стабильное правительство, гарантирующее Ленину безопасность46.

Вначале Ленин склонялся, по-видимому, к тому, чтобы отдать себя в руки властей47. Днем 7 июля он заявил протест в связи с обыском на квартире у его сестры и выразил готовность явиться для ареста, если приказ об этом будет утвержден ЦИК48. С этим заявлением в Таврический дворец отправились Серго Орджоникидзе (старый грузинский большевик, недавно прибывший в Петроград) и Ногин, получившие устную инструкцию обсудить условия сдачи Ленина в руки властей. Они должны были получить от представителя бюро ЦИК В.А.Анисимова твердые гарантии безопасности для Ленина и обещание незамедлительного и честного суда. Оба встретились с Анисимовым после полудня. Последний, хотя и не смог дать никаких абсолютных гарантий, заверил их, что Советы сделают все возможное для обеспечения прав Ленина. По словам Орджоникидзе, после этого неопределенного ответа даже Ногин стал проявлять беспокойство по поводу возможной участи Ленина в руках властей49.

Эти соображения были немедленно сообщены Ленину. В то же время он узнал о решении исполкомов Советов отказаться от собственного расследования июльских событий, и эта информация, видимо, и определила его окончательный выбор. Во всяком случае, 8 июля Ленин твердо решил не сдаваться властям. В письме, подготовленном для печати, он разъяснял: