ДЕСПОТИЗМ ИЛИ СОГЛАСИЕ?
ДЕСПОТИЗМ ИЛИ СОГЛАСИЕ?
Две сквозные тенденции взаимодействуют в рамках этого периода. Одна из них — характерное для Просвещения стремление правительства к рационализации, либерализации и равенству. Правительство намеревалось расширить права и свободы личности, расширить полномочия представительных органов, защищавших последние. Идеологией Просвещения вдохновлялись и ответные действия представительных органов, которые встретили обструкцией прогрессивные начинания центра. Правительство использовало автократические меры с уверенностью, что высший закон Разума оправдывает все, согласны простые смертные или нет. Порожденные Просвещением, обе тенденции оказывались несовместимыми. Точно так же просветители, с одной стороны, критиковали привилегии, отстаивая принцип равенства, а с другой — называли их неотъемлемой составляющей прав и свобод. Если бы монарх обладал той «абсолютистской» властью, которой наделяют его историки, он не оказался бы в столь затруднительном положении. Он использовал бы свою законодательную власть, чтобы разрешить многие животрепещущие проблемы: отменить некоторые налоговые льготы, уравнять распределение налогового бремени между регионами и сделать чиновников, собиравших подати, материально незаинтересованными и таким способом избавился бы от всех трудностей. Однако в действительности задача никому не казалась столь легкой.
Большинство исследователей признает, что игнорировать процедуру одобрения в государстве, основанном на сотрудничестве властных институтов, означает создавать дополнительные препятствия в реконструкции подлинных событий эпохи. Однако одобрение было необходимо для придания управлению законного характера. Монархия не просто была слабее устойчивых корпоративных учреждений: у нее не было теоретического обоснования для принятия самовластных решений. Королевские прерогативы не преступали границ частного права, гарантировавшего индивидуальные права и права собственности подданных. «Основные законы» Франции гласили, что их защита была первым и важнейшим внутриполитическим долгом правителя. Поэтому правительство без согласия подданных не могло предпринять того масштабного вмешательства в их права, которое было необходимо для проведения фискальной реформы. Все больше ученых выражают согласие с фактом, что корона не могла ввести новый налог или провести реформу без консультаций с той или иной представительной ассамб–леей.1 Теоретики могли спорить о том, стоял ли король над законом или
1 Burley Р. 1989. Witness to the Revolution. Weidenfeld and Nicolson. P. 16-20; Campbell P. R. 1988. P. 8; Behrens С. B. A. 1962-1963. Nobles, Priviledges and Taxes
подчинялся ему, однако на практике сомнений не возникало: частные права защищались законом, который нельзя было изменять без одобрения подданных. Деспотическое управление открывало иные возможности изменять существующие законы. Хотя в XVIII веке эта концепция была, скорее, навязчивой идеей, перевернувшей все устоявшиеся представления, отвращение, которое она вызывала, было неподдельным. Термин «деспотизм» противопоставлялся понятию легитимной монархии и почти всегда имел негативный оттенок, как, например, сегодня слово «фашист».
Заявления об отсутствии во Франции XVIII века консультативных механизмов являются сильным преувеличением. Историков ввела в заблуждение официальная правительственная пропаганда, в которой обычно превозносилась абсолютная власть короны. Только П. Бэрли отметил, что правительство уважало коллективные и индивидуальные права и было заинтересовано в том, чтобы корпоративные учреждения представляли их должным образом.1 В 1774 году французский государственный секретарь с удивлением говорил британскому послу, что английская пресса и общественное мнение в корне неверно воспринимают и оценивают многие события. Англичанина уведомили, что Людовик XVI не мог приказать освободить арестованного купца: если бы король преступал законные решения, он был бы не монархом, а деспотом. Корона, вопреки утверждениям историков, так никогда и не получила формального права вводить налоги без одобрения. Обычай гласил, что это одобрение могли предоставить только Генеральные штаты. Постоянная талья собиралась согласно решению штатов 1439 го–да.2 После 1614 года их существование слишком часто игнорировали, а их деятельность в 1788-1789 годах историки связывали с гибелью старого порядка. Однако Генеральные штаты были неотъемлемой частью ancien r?–gime. Вот почему в 1789 году, когда подданные короля Георга III радовались крушению французского деспотизма, Людовик X V I стал свидетелем самых демократических выборов в истории Франции и Англии.
Между последним заседанием и новым созывом штатов, который нередко инициировался членами правительства, например, герцогом Бургундским в начале XVIII века, обычно проходило менее десяти лет. При разработке своего законодательства правительство, как правило, старалось не нарушать прерогативы представительства. Легкость, с которой были проведены выборы 1789 года, свидетельствует о том, что Генеральные штаты
in France at the end of the Ancien Regime // Economic History Review, xv. P. 462; Roberts J. M. 1978. The French Revolution. Oxford University Press. P. 5-6.
• Burley P. 1989. P. 18-20.
2 Durand D. 1976. What is Absolutism? // Hatton R. (ed.) Louis XIV and Absolutism. Macmillan. P. 20; Burley P. 1984. A Bankrupt Regime // History Today. Vol. 34. January 1984. P. 41.
были живым организмом, а не окостеневшим реликтом прошлого. В перерывах между созывами штатов их властные полномочия переходили к парламенту. Таким образом королевская власть, абсолютная в своих прерога–тивных сферах, сталкивалась с финансовыми ограничениями. Процедура одобрения не только придавала законный характер вмешательству в права подданных, но также имела серьезные практические последствия. Сопоставление того, как платили налоги в областях с выборами и в областях со штатами, давало неутешительные результаты. Нормандия была одной из самых богатых провинций, но поскольку подати там взимал присланный правительством элю, норма выплачивалась с трудом. Лангедок был одной из самых бедных территорий, но там налоги распределялись и собирались провинциальными штатами с удивительной легкостью. Суммы, поступавшие из обеих провинций, были одинаковыми.
Эти соображения учитывались, когда в XVIII веке министры старались наладить блокированные или неэффективные консультативные механизмы. В кружке герцога Бургундского считали, что штатам следует отводить в управлении большую роль, чем прежде, и этим во многом предопределили политику столетия. Проект, созданный Лаверди в 1764-1765 годах, предполагал создание системы муниципальных ассамблей, призванных ограничить централизацию, а именно — отказаться от введенной Людовиком X I V процедуры назначения городских мэров королем. Проект предусматривал участие местных жителей в решении локальных проблем, затрагивавших их интересы. По мысли Лаверди, власть передавалась ассамблеям нотаблей, которые избирались депутатами; последние в свою очередь выдвигались профессиональными группами, цехами и корпорациями. Нотабли представляли три кандидатуры на пост мэра, из которых король выбирал одну. В 1771 году эта реформа была прекращена Терраем, новым Генеральным контролером финансов, который объявил, что эта реформа ограничивает королевскую власть, и который, по–видимому, разрабатывал собственную конституционную доктрину. После присоединения к Франции штаты были учреждены в Лотарингии и на Корсике для того, чтобы получить представление о провинциях и обеспечить их лояльность короне. В ходе реформ 1778-1779 и 1787-1788 годов провинциальные ассамблеи были созданы сначала в Берри и Гиени, а затем во всех областях с выборами, где их еще не было. Число депутатов от третьего сословия в этих представительствах было удвоено, а голосование сделано поименным, дабы предотвратить перевес дворянства и духовенства. Хотя активная политика, проводившаяся в отношении консультативных органов, обычно незаслуженно считалась проявлением предсмертной агонии обреченного режима, на самом деле она заставляет нас удивляться тому, что важность этих институтов признавали уже в XVIII столетии.
Если же корона не получала согласия на проведение реформ, она реагировала иначе. Она расширяла полномочия учреждений, призванных оградить подданных от проявления деспотизма, но в то же время на практике осуществляла деспотическое Правление.