18 Собачья радость

18

Собачья радость

Стивен Д., двадцати двух лет, студент-медик, наркоман (кокаин, PCP, амфетамины). Однажды ночью – яркий сон: он – собака в бесконечно богатом, «говорящем» мире запахов. («Счастливый дух воды, отважный запах камня»). Проснувшись, обнаруживает себя именно в этом мире («Словно все вокруг раньше было черно-белым – и вдруг стало цветным»).

У него и в самом деле обострилось цветное зрение («Десятки оттенков коричневого там, где раньше был один. Мои книги в кожаных переплетах – каждая стала своего особого цвета, не спутаешь, а ведь были все одинаковые»). Усилилось также образное восприятие и зрительная память («Никогда не умел рисовать, ничего не мог представить в уме. Теперь – словно волшебный фонарь в голове. Воображаемый объект проецирую на бумагу как на экран и просто обрисовываю контуры. Вдруг научился делать точные анатомические рисунки»). Но главное – запахи, которые изменили весь мир («Мне снилось, что я собака, – обонятельный сон, – и я проснулся в пахучем, душистом мире. Все другие чувства, пусть обостренные, ничто перед чутьем»). Он дрожал, почти высунув язык; в нем проснулось странное чувство возвращения в полузабытый, давно оставленный мир[96].

– Я забежал в парфюмерную лавку, – продолжал он свой рассказ. – Никогда раньше запахов не различал, а тут мгновенно узнавал все. Каждый из них уникален, в каждом – свой характер, своя история, целая вселенная.

Оказалось, что он чуял всех своих знакомых:

– В клинике я обнюхивал все по-собачьи, и стоило мне потянуть носом воздух, как я не глядя узнавал два десятка пациентов, находившихся в помещении. У каждого – своя обонятельная физиономия, свое составленное из запахов лицо, гораздо более живое, волнующее, дурманящее, чем обычные видимые лица.

Ему удавалось, как собаке, учуять даже эмоции – страх, удовлетворение, сексуальное возбуждение… Всякая улица, всякий магазин обладали своим ароматом – по запахам он мог вслепую безошибочно ориентироваться в Нью-Йорке.

Его постоянно тянуло все трогать и обнюхивать («Только на ощупь и на нюх вещи по-настоящему реальны»), но на людях приходилось сдерживаться. Эротические запахи кружили ему голову, но не более, чем все остальные – например, ароматы еды. Обонятельное наслаждение ощущалось так же остро, как и отвращение, однако не в удовольствиях было дело. Он открывал новую эстетику, новую систему ценностей, новый смысл.

– Это был мир бесконечной конкретности, мир непосредственно данного, – продолжал он. – Я с головой погружался в океан реальности.

Он всегда ценил в себе интеллект и был склонен к умозрительным рассуждениям, – теперь же любая мысль и категория казались ему слишком вычурными и надуманными по сравнению с неотразимой непосредственностью ощущений.

Через три недели все внезапно прошло. Ушли запахи, все чувства вернулись к норме. Со смесью облегчения и горечи Стивен возвратился в старый невзрачный мир выцветших переживаний, умозрений, абстракций.

– Я опять такой, как раньше, – сказал он. – Это хорошо, конечно, но есть ощущение огромной утраты. Теперь понятно, чем мы жертвуем во имя цивилизации, от чего нужно отказаться, чтобы стать человеком. И все-таки это древнее, примитивное нам тоже необходимо.

С тех пор прошло шестнадцать лет. Студенческие годы, наркотики – в далеком прошлом. Ничего похожего на этот эпизод не повторилось. Д. стал процветающим врачом-терапевтом, живет и работает в Нью-Йорке. Мы друзья и коллеги. Он ни о чем не жалеет, но иногда с тоской вспоминает о случившемся.

– Эти запахи, этот благоуханный край! – восклицает он. – Какие ароматы, какая могучая жизнь! Словно путешествие в другой мир, мир чистых восприятий, огромный, одушевленный, самодостаточный. Эх, если б только можно было время от времени пробираться туда и снова превращаться в собаку!

Фрейд неоднократно подчеркивал, что слабое обоняние человека является результатом роста и воспитания: когда ребенок начинает ходить и минует примитивный этап прегенитального сексуального развития, чутье подавляется. Это подтверждается тем, что особое, часто патологическое усиление обоняния наблюдается иногда при парафилии[97], фетишизме и сходных извращениях и регрессиях[98]. Однако растормаживание, случившееся со Стивеном, было гораздо более общего типа. Оно, конечно, привело к перевозбуждению (скорее всего из-за вызванного наркотиками избытка дофамина в мозгу), но не имело особого отношения ни к сексуальности, ни к регрессии. Подобное чрезмерное усиление обоняния иногда наступает при других типах связанного с дофамином перевозбуждения – например, у некоторых постэнцефалитных пациентов на L-дофе и у больных с синдромом Туретта.

Случай Стивена указывает, помимо прочего, на всеобщий характер торможения даже на самых элементарных уровнях восприятия. Согласно идеям и терминологии Хеда, для возникновения сложных неэмоциональных и абстрактных «эпикритических» способностей необходимо подавить способности «протопатические» – примитивные и связанные с восприятием эмоций.

Необходимость в таком подавлении не следует ни сводить к чисто фрейдовскому механизму, ни воспевать, как это делал Блейк. Скорее всего, как предполагает Хед, нам нужно обуздать обоняние, просто чтобы быть людьми, а не собаками[99]. С другой стороны, случай Стивена и вместе с ним стихотворение Честертона[100] «Песня Квудля» наводят на мысль, что время от времени неплохо все же побыть собакой:

Греховным детям Евы,

Им в жизни не учуять

Счастливый дух воды,

Отважный запах камня.

Постскриптум

Недавно мне пришлось столкнуться с противоположным случаем. У глубокого, одаренного человека после травмы головы оказался серьезно поврежден обонятельный тракт (обе его части пролегают в передних черепных ямках и в силу своей длины крайне уязвимы). В результате пациент полностью лишился способности воспринимать запахи.

Последствия этой потери оказались для него настоящим бедствием.

– Обоняние? – говорил он. – Да я никогда и не думал о нем. Никто ведь не думает. Но стоит его потерять – и будто слепнешь. Вкус жизни уходит. Мы редко задумываемся, как много во «вкусе» запаха. Человек чует других людей, чует книги, город, весну… Этот фон большей частью не осознается, но он совершенно необходим. Весь мой мир внезапно оскудел…

Он тяжело переживал утрату, тосковал по ушедшим ароматам. Его снедало желание вспомнить потерянный мир запахов, на который он никогда не обращал внимания; он вдруг понял, какую огромную роль играл этот мир в его жизни. И вот через несколько месяцев, к его восторгу и изумлению, «мертвый» кофе вдруг стал оживать. Он осторожно потянул давно заброшенную трубку, и на него слегка повеяло забытым родным ароматом.

Вне себя от невозможной надежды (невропатологи не обещали восстановления обоняния), он помчался к доктору, но после тщательных, «дважды слепых» испытаний[101] тот с сожалением заключил, что нет никаких следов восстановления.

– Полная аносмия, – сказал он. – Любопытно, что вам все же кажется, будто вы чувствуете запах кофе и табака…

Тут важно заметить, что у пациента был поврежден только обонятельный тракт, а кора головного мозга не пострадала. Судя по всему, у него исключительно сильно развилась обонятельная образность, и в результате возникло нечто вроде контролируемого галлюциноза. Теперь он пьет кофе и курит трубку (раньше эти действия были тесно связаны с запахом) – и инстинктивно вызывает образы нужных ароматов, являющиеся ему с такой силой, что в первый момент он уверен в их реальности.

Эта способность, частью осознаваемая, частью бессознательная, распространилась и на другие ситуации. Он начал, к примеру, улавливать запах весны – точнее, обонятельный образ весны у него настолько усилился, что он почти убедил себя (и полностью убедил окружающих), будто действительно ощущает весенний запах.

Известно, что подобная компенсация часто приходит на помощь слепым и глухим (вспоминаются оглохший Бетховен и ослепший Прескотт[102]), но я не знаю, насколько широко такие явления распространены при аносмии.