Вера Прокопьева Как же я хотела пойти в школу!

Вера Прокопьева

Как же я хотела пойти в школу!

22 июня 1941 года началась война. Мы жили в Орловской области, в 25 километрах от Орла в поселке Юдины дворы. К концу августа 41-го немцы захватили наш поселок. Два года тяжелой жизни, два года рабства.

Молодежь угнали в Германию. Отцы воевали на фронте. Остались дети, женщины, старики. На окраине нашего яблоневого сада немцы устроили окопы для своих танков.

В 1943 году началось наступление наших войск, фашистов погнали с Орловщины. Когда советские войска подходили к нашему поселку, немцы всё население – то есть женщин, детей, стариков, – погнали на запад, а поселок наш сожгли. Так и гнали нас немцы: мы бредем, по бокам идут фашисты с автоматами. А когда наши начинали стрелять, немцы выставляли нас, пленных, вперед – как живой щит…

После каждого сражения на поле оставалось много убитых стариков, женщин, детей… Так гнали нас фашисты больше двух месяцев. Нас было три сестры: трех, пяти и восьми лет – и мать. Мне было пять. И я своими маленькими ножками прошагала Орловскую и Брянскую области, и мы уже шли по Гомельской области, когда нас освободила Красная Армия. Как началось большое сражение, мать выкопала ямку, сунула туда нас, детей, и накрыла своим телом. И мы так лежали три дня.

Когда наши войска выбили немцев со станции, нашей радости не было предела: мы побежали встречать наших солдат. Они шли грязные, в пыли, крови, бинтах, но счастливые, улыбались нам. А матери плакали от счастья, что вырвались из плены, что живы.

И потом мы пошли назад, домой. Шли почти два месяца. Когда подошли к своему поселку – это было в конце октября, – увидели, что от него остались только печки и трубы: домов нет, сожжены. Женщины плакали, кричали, причитали. Ведь впереди зима, где жить?

Два года мы жили в соседней деревне в доме родственников, которых угнали в Германию. А когда летом 45-го те вернулись, нам пришлось уйти из их дома, потому что он был очень маленький.

Мы пошли в свой поселок. Мать напилила больших суков с фруктовых деревьев, с ракит, построила шалаш, и стали мы жить в шалаше. Нашли на пепелище нашего дома обгорелую кровать, подогнули ножки и поставили в шалаш. Другую кровать сделали из сучьев. В погребе нашли старый улей. До войны отец держал пчел. Этот улей поставили на бок, и получился стол. На нем ели, а внутрь ставили чашки. Еще на нашем пепелище мы нашли маленькую игрушку – белую фарфоровую собачку длиной с палец. У собачки была отбита передняя лапка.

Но эта единственная игрушка для нас, трех девочек, была ценнее всего на свете. Много лет мы хранили ее, берегли.

Моя старшая сестра закончила первый класс. Летом ученики копали торф для школы, чтобы в холода топить печку. Угля не было, так как все шахты были разрушены.

В школу брали с восьми лет, а мне еще не исполнилось, поэтому меня не записали в школу. А я так хотела!.. Я дома училась вместе с сестрой, умела считать и читать. Чтобы меня записали в первый класс, я стала помогать копать торф для школы. Торф – это большие куски земли примерно 20 ? 20 ? 20, а то и больше, мокрые, тяжелые. Старшие ученики копают в яме торф, подают наверх, а мы, мелюзга, эти кубы оттаскиваем. Очень тяжелый труд.

Надо мной подсмеивались, подшучивали старшие дети: бери большие куски, а то не запишут в школу. И я пыхчу, с трудом тащу этот торф, стараюсь изо всех сил, только чтоб приняли в школу.

И вот наступило 1 сентября 1945 года. Мы пошли в школу. Меня сначала не приняли, но приходить в школу разрешили, а к концу четверти оказалось, что я читаю лучше всех и считаю хорошо, и тогда меня записали. Я стала школьницей и очень этим гордилась. В школу мы ходили за три километра. Так как мы жили в шалаше, то уроки приходилось делать на улице, на пеньке. В шалаше темно. А пенек, где спил, не гладкий, шершавый, писать очень трудно и буквы получались неровные. Да и сидеть на корточках, согнувшись около пенька, тоже неудобно. Но делать нечего. Я писала и плакала. И очень старалась, чтобы было хорошо.

А еще беда. Осенью дожди часто, у нас черноземы. После дождей много червяков дождевых. Я их очень боялась. Обуви не было. Ходили в школу босиком. Бегу, перепрыгиваю лужи, боюсь наступить на червяка, плачу. Ужас! А еще холодно, ноги мерзнут. Пока пробежишь три километра босиком, ноги отмерзнут, становятся красные, как у гуся. Прибежишь в школу, а там печка натоплена, тепло. Сядешь, ноги начинают отходить, покалывают. И когда отогреются, так хорошо становится.

В октябре мама осилила и купила мне галоши. Галоши – черные, блестящие, внутри мягкие с красной фланелькой. До чего хорошо: тепло, сухо! Когда я пришла первый раз в галошах в школу, все сбежались смотреть на эту красоту. До сих пор помню эти галоши.

У всех у нас после войны не было ни обуви, ни одежды. Ходили оборванными, в заплатках. А пальто нам шили из шинелей – неважно, русских или немецких солдат. Что нашли в окопах, тому и были рады. Эти пальтишки мы называли шинелишками. Я свою шинелишку носила до четвертого класса. Потом выросла, и ее стала носить моя младшая сестра.

Школа наша была в частном доме. За перегородкой жила женщина, а в комнате – класс. Вместо парт были длинные лавки. Высокая лавка – это стол, низкая лавка – чтоб сидеть. На лавку вмещалось шесть или семь человек.

Один учитель учил сразу два класса: первый и третий, или второй и четвертый. На двух лавках сидел первый класс, на следующих двух – третий.

Первым учителем у меня был Павел Ильич. Он привил нам любовь к знаниям, стремление учиться, познавать новое.

Когда копали торф для школы, Павел Ильич говорил девочкам, чтобы брали и таскали куски торфа поменьше, не надрывались. Берег нас.

В начальной школе были уроки пения. Музыкального инструмента никакого не было. Пел Павел Ильич, а мы ему подпевали. Пели всегда военные песни: «По долинам и по взгорьям…», «Раскинулось море широко», «Варяг» и др.

Павел Ильич говорил нам: «Учитесь лучше, старайтесь. Тогда наступит хорошая жизнь, вы будете нарядными ходить, конфеты будут у вас всегда». И мы старались. Мы так этого хотели. Всю жизнь вспоминаю его с большим уважением и любовью.