Новый командир

Новый командир

В операции по прикрытию PQ-17 участвовали многие лодки. Выходил и я с Видяевым на «Щ-422».

Тут, видимо, требуется пояснить, как Видяев стал командиром четыреста двадцать второй «щуки».

В июне, возвратившись из похода с Шуйским, я с изумлением узнал, что, пока мы были в море, Малышева отстранили от командования лодкой и осудили за трусость.

До сих пор мне нелегко отдать себе отчет, что случилось с этим командиром. В январском походе он, по моим наблюдениям, без опаски вел поиск и атаки, не

[179]

проявлял растерянности, когда лодка камнем летела вниз под аккомпанемент взрывов глубинных бомб.

Но после Малышев несколько раз выходил в море и возвращался с неизрасходованными торпедами, хотя, судя по всему, израсходовать он их мог — «Щ-422» имела встречи с противником. Комиссар лодки старший политрук Дубик, превосходно знавший командира, не мог отрицать, что его действия при встречах с врагом носили печать чрезмерной, трудно объяснимой осторожности.

В июне Малышев вышел в море с новым комиссаром — старшим политруком Табенкиным. Через несколько дней Табенкин дал радиограмму в базу с просьбой отозвать лодку ввиду явной трусости командира.

Оказывается, на лодке вышел из строя гирокомпас. Малышев, в прошлом дивизионный штурман, взялся самолично ввести его в строй. Но после ремонта компас пришел в безнадежное состояние.

На суде Малышев, говорят, признался, что испортил компас нарочно, страшась предстоящего похода. Но всех подробностей выяснить мне не удалось. Еще до моего возвращения из похода, во время воздушного налета на главную базу, бомба попала в помещение, где содержались арестованные. Малышев погиб.

Как объяснить все случившееся? Может быть, обвинение, предъявленное Малышеву, было поспешным и недостаточно обоснованным. Но повод к этому он, безусловно, дал сам. Я не имею никаких оснований сомневаться в мнении людей, которым бросалась в глаза его чрезмерная осторожность, или робость, или нерешительность в действиях, или трусость — суть здесь в объективных поступках, а не в субъективном их определении.

Остается предположить, что январский поход с его свирепыми бомбежками, ставившими лодку на грань гибели, морально надломил Малышева. Гибель же «М-175» и следующих за ней лодок была тем окончательным психологическим толчком, который пробудил у этого недостаточно твердого человека неодолимое чувство боязни.

Впечатление, которое произвели на подводников первые боевые потери, не следует преуменьшать. И если естественно, что подавляющее большинство из них сумело отлить свои чувства в сплав ненависти к врагу, то не удивительно, что в крупном коллективе все же нашелся человек, душу которого разъела ржавчина страха.

[180]

…Так Видяев, числившийся после гибели «Щ-421» в резерве и тосковавший по морю на бесчисленных дежурствах по бригаде, вновь получил корабль.

Мы вышли из Полярного 6 июля, после ленинской атаки по «Тирпицу», когда задачи, поставленные перед подводниками, были, по сути дела, исчерпаны. Поэтому поход оказался безрезультатным. Встреч с боевыми кораблями мы не имели. Зато самолеты досаждали нам изрядно. То и дело приходилось срочно погружаться, чтобы избежать атак с воздуха.

За время плавания случился лишь один достойный упоминания эпизод.

Лодка шла в надводном положении. Погода и видимость не затрудняли наблюдения. Обстановка на море была вполне спокойной. Вдруг вахтенный командир крикнул с мостика:

— Внизу! Доложите комдиву и командиру лодки: просьба выйти наверх!

Эта «просьба» на флоте носит весьма категоричный характер. Дело в том, что Корабельный устав предусматривает единственную формулу вызова командира на мостик: «Просьба выйти наверх». Понятно, пользуются ею не для того, чтобы пригласить командира полюбоваться красивым пейзажем. «Просьба выйти наверх» — это значит вахтенный командир или не может самостоятельно разобраться в обстановке, или не в силах предотвратить неминуемую гибель корабля. В любом случае слова вызова остаются одни и те же. Только интонация может быть разной. И командир, конечно, по такой «просьбе» пулей вылетает наверх, не ожидая ничего хорошего.

Наша с Видяевым реакция не явилась исключением — мы мигом оказались на мостике.

— Товарищ комдив, — взволнованно сообщил вахтенный командир, — справа на курсовом девяносто, кабельтовых в десяти, всплыла «малютка» и сразу же погрузилась.

— «Малютка» в Норвежском море? — усомнился я. — Да как она могла сюда дойти? Вам не показалось?

— Нет, нет, точно. Она продула среднюю, потом опять заполнила ее. Даже фонтан виден был!

В это время сигнальщик доложил, что справа на курсовом сорок пять снова всплывает загадочная лодка. Понаблюдав за ней, я опознал ее тип. Эта «подводная

[181]

лодка» была самым натуральным… китом. До сих пор мы не встречали этих гигантов в Норвежском море. Нам приходилось иметь дело только с их мелкими двоюродными родственниками — касатками.

С интересом наблюдали мы за резвящимся китом. Он то нырял, то снова всплывал. Потом живая субмарина прибавила ходу и, обогнав нас, скрылась из глаз.

Китов в этом походе мы встречали еще несколько раз — видно, их стадо случайно забрело сюда. Но никто больше не путал их с подводными лодками.

В базу мы возвратились, проплавав двадцать одни сутки.

Федор Алексеевич очень органично вошел в экипаж «Щ-422». Он быстро стал командиром не только по должности, но и по сути. По должности-то все просто: подписал приказ, и дело с концом. Но ведь бывает и так. Человек получил назначение, вступил в командование кораблем, а с экипажем он чужой. Глядишь, он и дело свое знает, и к беспорядку непримирим, а не уважают его моряки, не любят. Такое обычно случается с людьми эгоистичными, несправедливыми, черствыми.

Конечно, и при таком командире служба пойдет своими чередом. И его приказания будут выполняться пунктуально точно, но энтузиазма, так необходимого в военном деле, от моряков не жди. Они не вложат в работу свою душу.

Другое дело — командир искренне внимательный к подчиненным, близко принимающий к сердцу все их интересы. Видяев как раз обладал этими качествами вполне. Его требовательность и строгость, граничащая с настоящей суровостью, когда дело касалось службы, не заслоняли душевной щедрости. Люди почувствовали это при первом же знакомстве. И авторитет Видяева сразу стал высок.

Хотя первый поход Федора Алексеевича на новом корабле и не принес результатов, вины его в том не было. В море он действовал расчетливо и грамотно. А мастерство в атаке он продемонстрировал еще на «Щ-421». Поэтому в следующий, августовский поход он отправился один, без обеспечивающего. В этом плавании Видяев подтвердил, что не зря его посчитали вполне зрелым командиром. Выполненные им атаки заслуживали внимания.

[182]

Во время первой из них на лодке заклинило горизонтальные рули. Создался большой дифферент. Лодка ушла на глубину, с которой пользоваться перископом нельзя. Дифферент удалось выровнять, но подвсплывать уже было некогда — до прихода в точку залпа оставались считанные секунды. И тогда Видяев решился на то, на что пошел бы не каждый: стрелять с глубины пятнадцать метров вслепую, по расчету времени.

С дистанции, которая по этому расчету составляла одиннадцать кабельтовых, он выпустил четыре торпеды с интервалом в семь секунд. В ответ прогремело три взрыва. Но результатов атаки установить не удалось. Транспорты и корабли в конвое, по которому был дан залп, шли очень плотно, перекрывая друг друга. Оставалось гадать: одну, две или три цели поразили торпеды.

Случилось это 23 августа у мыса Кибергнес.

На следующий день вахтенный командир Питерский обнаружил в перископ два транспорта в охранении четырех кораблей. Расстояние до них было небольшим, атака получилась скоротечной, но весьма точной. В транспорт на восемь тысяч тонн попали три торпеды из четырех, и он быстро затонул. Трудным оказалось послезалповое маневрирование. Кормовые горизонтальные рули снова закапризничали. Мичман Завьялов — опытный боцман — стал к ручному управлению. А над лодкой тем временем забегали сторожевые корабли. Посыпались первые глубинные бомбы.

Положение складывалось трудное, и Видяев решил, используя опыт Фисановича, уходить под прикрытие батарей Рыбачьего. Идти пришлось под одним левым электродвигателем — у правого начал греться опорный подшипник. Преследователи не отставали долго. Завьялов весь взмок, стоя за штурвалом ручного управления — силы это требовало немалой. Отлично работали трюмные, не давая лодке провалиться. А бомбы все рвались. Когда преследование кончилось, подсчитали, что всего было сброшено сто семьдесят семь бомб. Но, как это не раз получалось и раньше, наиболее точной и разрушительной оказалась первая серия. Остальные падали довольно далеко.

Оценка походу была дана высокая.

— Видяев умеет в критические минуты правильно оценить обстановку, а его хладнокровие и решительность

[183]

обеспечивают лодке боевой успех, — сказал, характеризуя молодого командира, контр-адмирал Виноградов. Мнение комбрига было вполне справедливым.

В сентябре «Щ-422» выходила на прикрытие конвоя PQ-18. И снова возвратилась с победой.

— Только всплыли мы, — рассказывал Видяев об этом боевом столкновении, старательно избегая слова «я», — как Питерский — он на вахте стоял — докладывает: «Сторожевик, справа сто шестьдесят, дистанция тридцать». Сторожевичок небольшой, тонн на шестьсот — семьсот. Ну, погрузились, конечно, и пошли в атаку. Стрелять пришлось кормовыми. Пришли в точку залпа — до сторожевика рукой подать, кабельтовых пять, не больше. Тут и слепой попадет. Влепили ему в борт обе торпеды, он сразу и затонул. Вот и все.

И ничего о себе, о том, что он чувствовал, что переживал в течение долгой полминуты после залпа, гадая, раздастся или не раздастся взрыв торпед.

Горький осадок, который оставила у меня история с Малышевым, смягчался тем, что «Щ-422» обрела настоящего боевого командира. Радовался я и за Федора Алексеевича: любовь к морю, к подводной службе и к тяжелому командирскому труду у него не показная, а самая что ни на есть искренняя. В этом — весь Видяев. И он занял свое, по праву принадлежащее ему место.