Цыганка Таня (1810–1877)

Цыганка Таня

(1810–1877)

Татьяна Дмитриевна Демьянова, известная во времена Пушкина цыганская певица; «соловьиный голос» ее восторженно отмечался в тогдашних рецензиях о цыганских концертах. В 1832 г. П. В. Киреевский писал поэту Языкову: «Недели две тому назад я наконец в первый раз слышал у Свербеевых тот хор цыган, в котором примадонствует Татьяна Дмитриевна, и признаюсь, что мало слыхал подобного. Едва ли есть русский, который бы мог их равнодушно слушать». В 1830 г. Таня с другими цыганами и цыганками жила на Садовой. Однажды в марте, в двенадцатом часу ночи, все они собирались ложиться спать, как вдруг в ворота постучались. Подруга Лукерья прибежала и закричала:

– Ступай, Таня, гости приехали, слушать хотят!

Таня только что расплела на ночь косу и повязала голову платком. В таком виде и вышла, – в красном ситцевом платье и с белым платком на голове в виде колпака. В зале она нашла четверых гостей – трех знакомых, в их числе П. В. Нащокина, четвертого Таня видела в первый раз – невысокого роста, с толстыми губами, кудлатого. Это был Пушкин. Увидел Таню и покатился со смеху, сверкая белыми зубами:

– Поваренок, поваренок!

Таня засмеялась. Новый гость показался ей очень некрасивым, и она сказала подругам по-цыгански:

– Гляди, гляди, как нехорош, точно обезьяна!

Подруги залились смехом, Пушкин пристал:

– Что ты сказала? Что ты сказала?

– Ничего. Сказала, что вы надо мною смеетесь, поваренком зовете.

Нащокин заметил:

– А вот, Пушкин, послушай, как этот поваренок поет!

В то время цыгане пели преимущественно русские народные песни. Замечательная память этого музыкального племени сберегла много чудесных русских песен, частью совершенно забытых в самом народе. Но уже начинали входить в моду и сочиненные романсы. Таня спела любимый свой романс «Друг милый, друг милый, с далека поспеши!» Пушкин слушал, взобравшись на теплую лежанку. Соскочил и бросился к Тане:

– Радость ты моя, радость моя, извини, что я тебя поваренком назвал, ты бесценная прелесть, не поваренок!

После этого Пушкин стал часто ездить на Садовую к цыганам, часто приезжал один – вечером, а иногда и утром. И все занимался Таней: то петь заставит, то просто болтает, хохочет, учится по-цыгански. Все в хоре читали его «Цыган». Таня много мест поэмы помнила наизусть; однажды прочла ему оттуда и сказала:

– Как это вы хорошо про нашу сестру, цыганку, написали!

Пушкин засмеялся:

– Я на тебя новую поэму напишу!

Было это утром, на Масленице, на дворе стоял лютый мороз, Пушкин опять взобрался на лежанку. Сказал:

– Хорошо тут, тепло. Только есть хочется.

– А тут поблизости харчевня одна есть, отличные блины там пекут, – хотите, пошлю за блинами?

Пушкин поморщился.

– Харчевня – грязь!

– Чисто, будьте благонадежны. Сама не стала бы есть.

– Ну, хорошой, посылай. – Вынул две десятирублевки. – Да вели, кстати, бутылку шампанского купить.

Принесли блинов, шампанского. Пушкин потчевал всех блинами, разливал по стаканам шампанское. Сидел на лежанке, с тарелкой на коленях, ел и восхищался:

– Нигде таких вкусных блинов не едал!

Зазвонили к вечерне. Пушкин вскочил с лежанки.

– Ахти мне, радость моя, из-за тебя забыл, что меня жид-кредитор ждет!

Схватил шапку и убежал.

В конце 1830 г., по возвращении из Болдина, Пушкин опять стал посещать хор на Садовой, но реже. Однако Таня часто виделась с ним у Нащокина, который в это время жил с подругой Тани, цыганкой Олей. Пушкин стал как-то скучнее, но иногда вдруг оскалит белые зубы и примется по-прежнему хохотать. Новый, 1831 год он встретил у цыган и писал Вяземскому: «Новый год встретил я с цыганами и с Татьяной, настоящей Татьяной-пьяной. Они пели песню, в таборе сложенную, на голос «Приехали сани»:

Давыдов с ноздрями,

Вяземский с очками,

Гагарин с усами –

Девок испугали

И всех разогнали…

За два дня до свадьбы Пушкина Таня была у Нащокиных. К крыльцу подкатили сани, вошел Пушкин. Еще из саней увидел Таню и закричал:

– Ах, радость моя, как я рад тебе, здорово, моя бесценная!

Поцеловал Таню в щеку и уселся на диван. Сел и тяжело задумался, оперши голову на руку. Поглядел на Таню.

– Спой мне, Таня, что-нибудь на счастье; слышала, может быть, я женюсь?

– Как не слыхать. Дай вам Бог, Александр Сергеевич!

– Ну, спой мне, спой!

– Давай, Оля, гитару, споем барину.

Ольга принесла гитару. Таня стала перебирать струны, обдумывая, что ей спеть. На душе у нее в это время было очень грустно, любимого человека жена его увезла в деревню. Таня сильно по нем тосковала. И всю грусть, всю свою тоску она вложила в песню.

Ах, матушка, что так в поле пыльно?

Государыня, что так пыльно?

Кони разыгралися… А чьи-то кони, чьи-то кони?

Кони Александра Сергеевича…

Пела, исходя тоской, и не поднимала глаз от гитары. Вдруг Пушкин громко зарыдал. Таня подняла глаза. Он схватился рукой за голову и плакал, как ребенок. Нащокин кинулся к нему.

– Что с тобой, что с тобой, Пушкин?

– Ах, эта ее песня все во мне перевернула, она мне не радость, а большую потерю предвещает!

Встал и уехал, ни с кем не простившись.

Еще раз Таня видела Пушкина через месяц-полтора после его свадьбы. Шла она по улице, навстречу богатая, новенькая карета четвернею. Слышит, кто-то из кареты кричит:

– Радость моя, Таня, здорово!

Это был Пушкин: он спустил окно кареты, высунулся и послал Тане рукой поцелуй. Рядом с ним Таня увидела его красавицу-жену в голубой бархатной шубе. Наталья Николаевна глядела на Таню и улыбалась.