Давнишние секреты

Давнишние секреты

Шестидесятые годы. Частный визит к немолодой даме.

— Дела совсем неплохие. Сердце у вас покрепче стало, все будет хорошо. А как наша общая знакомая Матильда Владимировна поживает?

— У меня с Матильдой одно время были непростые отношения. Я уж вам открою давнишние секреты. У другой моей подруги, Стеллы, — вы ее знаете, — с мужем Матильды был до войны страшный роман. Ужасный! Они были так увлечены друг другом!

— Я, кажется, видел его портрет над пианино у Матильды Владимировны. Полный такой мужчина.

— Да, толстоватый, с бородкой. Успевающий был. Инженер. Держался солидно, хотя в глубине души отчаянный был авантюрист. Этим и нравился Стелле. Такой, знаете, лихостью внутренней. Она так хороша в то время была! Потом Матильда мужа, конечно, простила и Стеллу тоже. Он-то мне не импонировал: ни внешне, ни внутренне. А то, что я ему нравилась, это ничего не значило. Важно, чтобы мне мужчина импонировал, это мой принцип. И всегда так было. Матильда сердилась на меня, и напрасно. В войну она приходила ко мне, хлеб от него приносила. Он обо мне заботился, и она все выполняла. И Стелле они, конечно, помогали. Еще больше, чем мне, естественно. А эти лекарства можно принимать вместе? После еды? Очень хочется окрепнуть, чтобы с осени можно было работать, ездить в Академию. Хотя бы два-три раза в неделю. Ведь я ведущая стенографистка. Они меня всегда ждут.

— Обязательно будете работать! Вы человек активный, вам работать необходимо.

— Да, а то меня пугает скука. Временами так начинаю бояться скуки, так бояться! Вот вы про Матильду спрашиваете. Муж ее давно в могиле, мы все болеем часто, но скука — еще страшнее. Рецепты вы мне выписали? Теперь новые порядки, без рецептов ничего не допросишься.

— Конечно, конечно, пожалуйста.

— А Матильда, кажется, вам изменила? Променяла вас на больницу. Ей удобней в больнице. Она такая беспомощная дома и одинокая. Эта ее домработница что хочет, то и делает. В завещание вписалась. Стареем. Вы написали, сколько принимать лекарства? Спасибо. Разрешите, я вам позвоню, только к вам очень трудно дозваниваться!

— Всего доброго, я сам позвоню, поправляйтесь!

Мы с ней еще не раз встречались. И со Стеллой тоже. Стелла тоже была моей пациенткой.

Прошли годы. Постепенно терялась связь с этими милыми женщинами. Но в моей памяти они хранились. Детали забывались, но чувство уважения оставалось. Даже их романы были красивыми.

Стелла была женой математика, работала литературным секретарем у знаменитого писателя, владела стенографией, машинописью. Знала многих великих на литературном и театральном поприще. Могла отыскать любую справку, редкую цитату, ссылку на малоизвестного автора. Ценный человек.

Но помимо мужа-математика у Стеллы имелась мать. И здесь была проблема. Неразрешимая. У матери развился сенильный (старческий) психоз. Плюс болезнь Альцгеймера. Чудесное сочетание. Она курсировала по квартире в ночной рубашке и босиком. Сияющие глаза и растрепанные волосы наводили ужас на окружающих. Ни переодеваний, ни причесываний она не терпела. Считала, что это ее отвлекает от важных и неотложных задач. Деятельна была чрезвычайно.

Пока Стелла и ее муж были дома, они как-то справлялись с ее активностью — давали протирать книги на полках (мать в прошлом была библиотекарем), складывать толстые журналы по названиям — “Знамя” к “Знамени”, “Октябрь” к “Октябрю”. Она не любила эту работу, кряхтела, бормотала какие-то слова, считала, что способна на гораздо большее. Как только оставалась в квартире одна, тут же бросалась реализовывать свои возможности.

Последствия были кошмарными. Каждый день был отмечен каким-нибудь деянием. Стелла перечисляла эти действия с ужасом. Один день был посвящен зимней одежде. Мать вынимала из шкафов шубы, пальто, шапки, шарфы, даже теплые перчатки. Все укладывалось в ванну и заливалось горячей водой. Для верности еще и засыпалось стиральным порошком “Лотос”.

На другой день развешанные Стеллой для просушки вещи снимались с плечиков и выбрасывались на улицу. Прямо с балкона пятого этажа старинного дома на Никитском бульваре. Рядом с Домом журналиста. Сами журналисты от падающих шуб и меховых ботинок уклонялись, но другая публика не брезговала. Лишь кое-что, какие-то крохи находили соседи и приносили обратно. Стелла плакала от бессилия и отчаяния. Мать озабоченно хмурилась и подкрадывалась к шкафам — нет ли еще чего-нибудь завалявшегося. “Квартиру надо держать в чистоте, не захламливать”, — бормотала она скороговоркой. Ее чистые синие глаза сияли неподдельной радостью.

Через какое-то время она устроила форменное аутодафе. Прямо на паркете, подложив плетеный соломенный коврик, она разожгла полноценный туристический костер. Из старых журналов: “Знамя”, “Октябрь”, “Новый мир”. На нем Зоя Станиславовна сожгла единственный экземпляр докторской диссертации своего зятя — Стеллиного мужа. Он был доцентом какого-то технического вуза. С диссертацией подзадержался, созрел только к шестидесяти пяти. И вот такой афронт.

Диссертация сгорела почти полностью. Он ответил на это обширным (трансмуральным) инфарктом. Выкарабкался с трудом. Мать на время притихла — зять все время сидел дома, пытался по крохам восстановить рукопись и мешал ее активным деяниям.

“Виктор Михайлович, вы бы прошлись по свежему воздуху, — вкрадчиво советовала теща, — вредно все время находиться взаперти”. Ей не хватало простора, она искоса поглядывала на кузнецовский сервиз аж на двадцать персон. Уж очень хотелось его выбросить. Зять глухо стенал, скрывал за стеклами очков душевную боль и слезы. Ослабел после инфаркта.

Я несколько раз говорил Стелле, что мать надо отправить в клинику, в психосоматику. Там за ней будет какой-никакой пригляд, и они с мужем хотя бы немного отдохнут. Стелла плакала и отвечала, что не может отправить мать в психушку.

— Я помню, как она мне заплетала косички, когда провожала в школу. Заставляла выпить чашку какао, съесть бутерброд с сыром. Вы знаете, какой тогда был вкусный сыр! Сейчас такого нет. На выпускной вечер сама выбирала мне материал на платье. (Охотно верю.)

— Я понимаю ваши чувства, но учтите, что человек в таком состоянии может погубить и вас, и вашу семью.

Так все и получилось. Сначала от повторного инфаркта умер муж, а через год от инсульта отправилась в мир иной и сама Стелла.

Мать сдали в психосоматику (с большим трудом — очередь была огромной), она ходила босиком, в ночной рубашке и совершенно не знала простуд. Обычно старики умирают от пневмонии, а ее не могла одолеть никакая хвороба. След ее потерялся, когда ей минуло уже чуть ли не девяносто лет. Стелла умерла в шестьдесят пять.

Но мать не сдала. Не могла. Вот так.