Глава 15 Коронация

Глава 15

Коронация

В этом предпочтении у нее были важные союзники. Черчилль, новый государственный секретарь по делам колоний, выбрал Лоуренса своим советником по арабским делам. Лоуренс, как и Гертруда, был потрясен предательством французов по отношению к Фейсалу и хотел уменьшить собственное чувство вины и ответственности за то, что случилось в Сирии. Как и Гертруда, он считал, что Фейсал – лучший кандидат на корону Ирака. Но прежде должны были высказаться французы. В результате, как вскоре информировал Лоуренс Черчилля, занимавшегося в отпуске живописью на юге Франции, они выдвинули условие: Фейсал должен отказаться от всех претензий на Сирию и прекратить всякую поддержку сирийских националистов. Фейсал согласился на это и был готов отказаться и от претензий своего отца на Палестину взамен иракского престола для себя, а престола созданной недавно Трансиордании – для своего брата Абдуллы.

Но у Черчилля была в этот момент более важная административная задача – существенно уменьшить счет налогоплательщиков в 37 миллионов фунтов за военный контроль над Ближним Востоком и огромные расходы на управление Ираком. С этой целью он пригласил британских чиновников Ирака встретиться с ним на совещании в Каире.

Десятидневное совещание началось 12 марта 1921 года, и целью его стало рассмотрение всех аспектов политики на Ближнем Востоке. В Ираке Кокс практически подавил восстания предыдущих месяцев и был не менее Черчилля уверен, что следующий шаг к независимому арабскому правительству нельзя откладывать. На совещании присутствовали маршал авиации Хью Тренчард из Королевских ВВС, Кинахан Корнуоллис, специалист-разведчик, который в последнее время заведовал арабским бюро и теперь был прикомандирован к министерству финансов в Египте, и генерал-майор сэр Эдмунд Айронсайд, командующий войсками в Персии. Свита сэра Перси состояла из шести человек, включая Гертруду, Джафар-пашу и Сассун-эфенди Эскелла, еврейского бизнесмена, ныне министра финансов. Также присутствовал А. Т. Уилсон, сейчас работающий в нефтяном бизнесе – что не помешало ему занять передовую позицию на групповой фотографии, оттеснив Гертруду на задний план.

Лоуренс встретил иракскую делегацию на станции в Каире. С их с Гертрудой последней встречи, на мирной конференции, он успел получить всемирную известность трудами журналиста Лоуэлла Томаса, написавшего его биографию и разъезжающего теперь по миру с лекцией и пресс-конференциями о своем герое. Лоуренсу публичность льстила и мешала: он раздраженно ругался, когда его заметили в заднем ряду кинотеатра, куда он тихо пробрался посмотреть фильм о себе самом. Впервые он стал более широко известен, чем Гертруда, – хотя ей было решительно на это наплевать. Она незаметно увела его в свой номер отеля «Семирамида», чтобы устроить выволочку за некоторые его комментарии для прессы, некоторые похвалы, некоторую критику работы гражданской администрации в Багдаде. Пока Кокс вон из кожи лез, чтобы подавить восстания, Лоуренс написал в статье в «Санди таймс»: «Народ Англии завели в Месопотамии в ловушку, из которой нелегко будет выйти с честью и достоинством. Дела обстоят куда хуже, чем нам говорили, а наша администрация оказалась более кровавой и неумелой, чем известно публике». Гертруда возразила ему на это и на его обвинения, что в Ираке силой вводится английский язык. Это ложь, сказала она Лоуренсу, и он сам это знает. «Вздор!»

Но они остались большими друзьями – теми же старыми добрыми «Пронырами». Оба теперь были среди движущих пружин Ближнего Востока и оба хотели увидеть Фейсала королем Ирака. Когда Лоуренс ушел, Гертруда навестила с кратким визитом Черчилля и его жену Клементину в их апартаментах, и на следующий день началась работа.

Кокс сказал Черчиллю, что временный Государственный совет, подчиненный британцам, вскоре будет заменен новым органом власти, предпочтительно арабским правителем. Как сообщила Гертруда, имелось несколько кандидатов: лидер суннитов, накиб Саид Абдул Рахман (он стар и наверняка откажется), турецкий принц, шейх Мухаммары. И были два серьезных конкурента: Фейсал и менее полезный Саид Талиб.

Талиб, сын накиба Басры, был примечательной фигурой, пользующийся популярностью на месте, политически хитроумный и однажды охарактеризованный Гертрудой как «неуправляемый». В настоящий момент министр внутренних дел, он злился за то, что его не включили в делегацию в Каир. Он был известный убийца – по крайней мере известно, что за ним числились убийства, – и во время войны пытался продать свои услуги по бешеной цене либо туркам, либо британцам. В Индии его арестовали, но впоследствии освободили благодаря вмешательству А. Т. Уилсона и британской администрации в Багдаде: как-никак он принадлежал к важной иракской семье, его отец был главой мощной суннитской фракции в южном Ираке. Недавно Талиб помогал британцам гасить бунт в Багдаде и Басре и пытался втереться в доверие к Гертруде в вечер накануне отъезда в Каир, как она впоследствии вспоминала:

«Между стаканчиками виски он шептал мне на ухо все более задушевным тоном, что всегда относился ко мне как к сестре, следовал моим советам и сейчас только во мне видит единственную свою надежду и опору. А я, чувствуя, что его амбиции никогда не будут удовлетворены и удовлетворять их ни в коем случае не следует, могла только бормотать в ответ бесцветные выражения дружбы».

Кокс, Гертруда и Лоуренс изложили на этой конференции свои доводы в пользу Фейсала. Он был героем войны и храбрым союзником британцев во время восстания. Он отличался благородством, умел воодушевлять – и был под рукой. Черчиллю также импонировал тот факт, что Фейсал даст британцам некоторое преимущество перед своим отцом шерифом Хусейном и своим братом Абдуллой. И он согласился. Голосование прошло в пользу Фейсала. Черчилль телеграфировал на родину, подчеркивая то, что было для него главным пунктом: «Сын шерифа Фейсал дает надежду на лучшее и наиболее дешевое решение». «Мы за две недели провернули больше работы, чем раньше нам удавалось за год, – писала Гертруда Фрэнку Бальфуру. – Мистер Черчилль восхитителен, всегда готов идти навстречу и одинаково искусен в руководстве большим политическим собранием и в проведении малых политических комитетов, на которые мы распались».

Ирак Гертруды начинал приобретать форму. Небольшой комитет, в который вошли она, Кокс, Лоуренс и иракские министры, взялся за работу, не считаясь со временем и географией. Для суннитского лидера в стране с шиитским большинством происхождение по прямой линии от Пророка должно было оказаться козырной картой. Эмира следовало немедленно пригласить в Багдад, до начала выборов правителя. До того он должен посетить Мекку, чтобы его кандидатура была объявлена оттуда. Чем дальше он двигался на восток, тем сильнее росла его поддержка. Черчилль телеграфировал домой: «И Кокс, и мисс Белл согласны, что, если следовать выбранной процедуре, появление Фейсала в Месопотамии приведет к его общему признанию».

Вторым большим вопросом для обсуждения – в том, что касалось Гертруды, – была Палестина. Черчиллю приходилось иметь дело со множеством конфликтующих вопросов: ему требовалось определить с французами удовлетворительную границу между Палестиной и Сирией, еще одну на юге между Палестиной и Египтом. Он должен был сдержать обещание национального очага для евреев, одновременно не нарушив обещание полумиллиону живущих в Палестине арабов, что они получат самоопределение. И более того: какое бы правительство ни установил он в Палестине, оно не должно стоить Британии больше, чем нынешние шесть миллионов в год. По мере хода конференции ему казалось, что решение найдено. К востоку от реки Иордан будет создано новое арабское государство. В конце концов названное Трансиорданией, оно получит арабское правительство, и возглавить его пригласят Абдуллу. К западу от Иордана евреям будет позволено селиться среди арабов, но Британия продолжит контролировать эту территорию согласно мандату. Кроме того, вероятно, это Лоуренс повлиял на его решение расширить границы мандата на юг к Акабе и вставить клин между все более угрожающим Ибн Саудом и британцами в Египте.

Черчилль проинструктировал Герберта Сэмюэла, верховного комиссара Палестины, ограничить свою ответственность землями к западу от Иордана, где будут селиться евреи, и дал ему еврейские войска для защиты данной территории. Гертруда считала, что это прямой путь к катастрофе. Она соглашалась с комментариями сэра Уиндэма Дидса, идеалистического сиониста, который не мог скрыть своей тревоги по поводу принятых решений о Палестине. В частном разговоре Дидс как-то выпалил: «Есть у нас политика? Наше правительство знает, что делает? Если спросить мистера Черчилля, как он себе представляет положение в этих арабских странах через двадцать лет, может он вам дать хоть самый туманный ответ? Он не знает, и он не думает. В том, что мы делаем, нет никакой координированности».

Гертруда была откровенна в своей оппозиции сионизму с начала и до конца. Она писала Домнулу: «Французы в Сирии и сионизм в Палестине создают неодолимый барьер для того, чтобы действовать с арабами честно. Честная политика, возможно, только у нас в Месопотамии… Тупик в Палестине очень заметно отличается от того, в который уперлись в Сирии: выход совершенно очевиден, а именно – бросить сионистскую политику».

В своих предсказаниях она оказалась права. Уже в июле 1922 года арабы откажутся признавать декларацию Бальфура, отвергнут палестинский мандат, выданный Британии Лигой Наций, и начнется истребление евреев в поселениях арабскими толпами.

Когда конференция закончилась, к Гертруде на несколько дней приехал ее отец. Как и Черчилль, он хотел поговорить о финансах. Империя ее деда была на грани краха. Стоимость акций компании «Дорман Лонг», в которой сэр Хью и сэр Артур Дорман владели большей частью капитала, начала падать. Чтобы поднять цену акций, они стали их скупать, но спад в компании от этого только ускорился. Гертруда впервые в жизни почувствовала, что также должна обратить мысли к теме денег. Ее собственные финансы, как всегда, находились на периферии ее интересов: жизнью ее была работа, а предметы роскоши не интересовали. И все же она почувствовала, что тоже должна чем-то пожертвовать. По возвращении в Багдад она вскоре так погрузилась в работу, что не смогла придумать ничего лучше экономии на перьях. Она написала Флоренс с просьбой прислать синего трикотина в достаточном количестве, чтобы Мари сшила ей платье для офиса, и еще попросила выслать для шляпника отрез на шляпку к платью, «украшенную красновато-коричневыми перьями, фазаньи подойдут… страусовы не надо, слишком дорого».

Перед тем как начать какие-то публичные действия для продвижения Фейсала, нужно было подождать, пока Черчилль проконсультируется с кабинетом и получит согласие правительства его величества на участие Фейсала в выборах. Период ожидания оказался короткими каникулами для багдадских британцев, находящихся в радостном настроении. Очень давно уже не слышали в офисе шуток, но сейчас снова зазвучал смех. Гертруда добавила замечание о шейхе, в числе других приглашенном на концерт, где музыкант – некто капитан Томас – исполнял «Патетическую сонату». «После концерта спросили, как ему понравилось. “Валахи! – ответил он. – Кош Дакка! (Видит Бог, отлично стучит!)”».

В этом антракте Гертруда была занята текущими дебатами о том, что надо будет сделать с Ктесифоном, наиболее известным местом раскопок в Ираке, чтобы спасти большую фасадную стену, которая начала заметно клониться наружу. Еще Гертруда виделась со своим другом Хаджи Наджи, огородником и садоводом из Аль-Каррады неподалеку от Багдада, ради чьего приятного общества она много раз ездила в деревню. «Хаджи Наджи… соль земли… необычная замена подруги, но лучшая, которую я могла найти». Они гуляли и сидели под абрикосами и шелковицами, которые как раз созревали, ели свежий салат. Иногда он приезжал к ней домой поговорить о политике или доставить корзину фруктов и овощей, накрытую букетом цветов. Этот садовод был твердым сторонником Британии и поддерживал правление эмира из шерифов. Его дружба с Гертрудой была ему одновременно и в помощь, и в тягость. Живя с семьей одиноко в селе, он до некоторой степени являлся привлекательной целью для национал-экстремистов и иногда должен был выставлять вокруг дома по ночам охрану. Гертруда неофициально использовала его как свои глаза и уши вне города. Позже, когда эмир прибыл в Басру, она представила старика Кинахану Корнуоллису, который был назначен помощником Фейсала, и Хаджи Наджи со своей партией устроили Фейсалу встречу.

Через три месяца после каирской конференции каникулы закончились, и события понеслись быстрее. Фейсал двинулся из Мекки в Ирак и должен был прибыть в Багдад к концу июня. У Гертруды попросили консультацию по поводу временного флага Ирака, убранства улиц в честь прибытия Фейсала, и она стала проявлять необычную для себя нервозность.

«Я думаю, что Фейсал в достаточной степени политик, чтобы понять: он должен привлекать на свою сторону старшее, более осторожное поколение, в то же самое время не охлаждая особенно энтузиазм своих более горячих сторонников».

В Каире Черчилль спрашивал, может ли администрация организовать выборы в пользу Фейсала: «Вы уверены, что на месте выберут его?» Западные политические методы, добавил он, «не обязательно применимы на Востоке, и избирательную базу следует организовать». Это была не столько рекомендация, сколько приказ. Отвергнутый Фейсал стал бы катастрофой, и весь арабский вопрос открылся бы заново. Кокс выполнил эту директиву буквально. Не могло быть сомнений, что Фейсал представляет собой наилучшую надежду на стабильность Ирака. Коксу и Гертруде предстояло наблюдать, как он придет к власти по собственному выбору страны, но надо было видеть всем: он выбран независимо от желания британцев. «Я ни секунды не сомневалась в правильности нашей политики, – замечала Гертруда. – Мы не можем продолжать прямое британское правление… Но это довольно смешное положение, когда надо снова и снова повторять людям, что им нужно правительство арабское, а не британское, хотят они того или нет».

В силу воспитания, образования и аравийского опыта у нее был прагматический взгляд на демократию. В «Обзоре гражданской администрации Месопотамии» она писала:

«Рядовых членов племен – пастухов, жителей болот, земледельцев, выращивающих рис, ячмень и финики по берегам Евфрата и Тигра, чей государственный опыт ограничивается пересудами о жизни соседей, вряд ли стоит спрашивать, кто должен быть следующим правителем страны и по какой конституции. В любом случае они разве что протранслируют в порядке подчинения формулы, выданные их непосредственными вождями, и куда экономнее – не говоря уже о том, что намного быстрее, – будет задавать эти вопросы только их вождям».

Современные критики процедур, которыми британцы должны были обеспечить поддержку выборам Фейсала в короли, могут задуматься о хваленой сегодняшней демократии. В каждой европейской стране свой вид демократии. В момент, когда пишется эта книга, «свободная и честная» избирательная система породила в Британии правительство, которого хотели всего тридцать шесть процентов голосующих. В Соединенных Штатах не массы решают выборы, а голоса избирателей-маргиналов.

Гертруда стремилась сделать так, чтобы никто не пострадал как представитель меньшинства в стране, расколотой расово, религиозно и экономически. Эти люди были в надежных руках. Все, что писала Гертруда, показывает, что главным для нее всегда оставалась защита людей, в частности меньшинства, от дискриминации и преследований. Очень многие из ее писем выражают беспокойство по поводу несправедливостей, в частности, массовых убийств армян, курдов и других меньшинств Османской империи. Она видела больных и голодных, уцелевших в этой бойне, бредущих в Багдад («О, Домнул, это был прилив человеческого страдания»). Год работы в департаменте раненых и пропавших без вести дал ей ежедневный опыт столкновения с варварством в беспрецедентных масштабах. На службе в Басре и Багдаде ей по необходимости приходилось воспринимать доклады о таких зверствах. Ее усилия определить границы и разработать структуры для новых правительств были посвящены предотвращению несовместимых соединений рас и вер. В Ираке большая часть населения принадлежала к меньшинствам, религиозным или расовым. Любая система голосования простым большинством оставила бы без представительства огромные куски страны. Если бы в Ираке применили британскую избирательную систему того времени, то голосование оказалось бы привилегией только людей, имеющих собственность, и власть попала бы к богатому суннитскому меньшинству, как было при турках.

Вернувшись из Каира, Кокс и Гертруда обнаружили, что Саид Талиб усердно ведет предвыборную кампанию. За обедом, который он дал в честь корреспондента «Дейли телеграф», он заявил, что среди британского персонала есть лица, известные своей небеспристрастностью, оказывающие неположенное влияние на выборы. Талиб спросил журналиста, не надо ли ему апеллировать к королю Георгу с просьбой удалить этих официальных лиц, и при этом высказал весьма недвусмысленную угрозу: если будет сделана какая-то попытка повлиять на выборы, то «есть эмир Эль-Рабия и тридцать тысяч винтовок, которым это не понравится, есть и шейх Шабаиш со всеми своими людьми». Гертруда, которая присутствовала на обеде, заметила: «Это было подстрекательство к бунту в той же степени, что и любое сказанное теми людьми, кто взбунтовал страну в прошлом году, и не очень далеко от объявления джихада. Не исключено, что Талиб поведет избирательную кампанию так горячо, что сам окажется в тюрьме».

Гертруда слышала, что Талиб собирает вокруг себя наемных убийц, которых, как говорил, использовал в Басре при турках. Она немедленно информировала Кокса о его словах и поделилась с ним своим кошмаром: Фейсал убит наемными головорезами Талиба. Кокса это побудило к решительным действиям, о которых он сперва сообщил Гертруде. И сразу после званого чая у леди Кокс, где Талиб был гостем, его арестовали. Кокс докладывал Черчиллю: «Он был арестован сегодня, на людной улице, и отправлен вниз по реке в Фао. Не предвижу неприятностей, поскольку считаю, что большинство людей вздохнуло с облегчением. Надеюсь, что Вы сможете поддержать меня в этих действиях и дать мне полномочия выслать его на Цейлон». Черчилль ответил, что речь Талиба была подстрекательской, и изгнание утвердил. Большую часть своих оставшихся дней Талиб провел в Европе, живя на британскую субсидию, которая, стоило ему появиться в Ираке, была бы тут же отменена.

Хотя не проконсультироваться по этому поводу с Гертрудой было жестом высокомерным и нехарактерным для Кокса, хотя устранение претендента накануне выборов противоречило всем демократическим принципам, Гертруда испытала огромное облегчение, еще усилившееся, когда после ухода Талиба открылся масштаб его деятельности по сбору средств, большая часть которой состояла в вымогательстве. Она утверждала, что угрозы сами по себе сделали Талиба несовместимым с демократическим процессом. По поводу депортации Талиба британцам поступила только одна жалоба: от Гарри Сент-Джона Бриджера Филби, политического агента у Кокса, который работал британским советником у Талиба в бытность того министром внутренних дел. «Джек» Филби, ранее служивший в Индийской гражданской службе, опытный путешественник по Востоку, был человеком твердых мнений и всегда озадачивал Гертруду и Кокса степенью своего восхищения Талибом. Неудивительно, что он возмутился и пришел в офис ради эпической схватки с Коксом: с Гертрудой он отказывался разговаривать и при всех следующих встречах ее просто не замечал.

Гертруда вернулась к организации встречи Фейсала. Ей было приятно, что накиб, а не британцы взял на себя труд проследить, чтобы эмира как следует приняли и соответственно устроили. К несчастью, комитет, выбранный для организации приема, так раздирали противоречия, что его члены чуть не подрались. Присутствовавшая на первом заседании Гертруда, вздохнув, оставила их спорить и пошла организовывать прием сама. Она заглянула к железнодорожным служащим и распорядилась должным образом декорировать поезд, который будет забирать Фейсала из Басры[38]. Единственными подходящими апартаментами для эмира и его свиты было старое правительственное здание, Сераи, требующее ремонта. Гертруда обратилась к департаменту общественных работ и представила график. Она взяла с багдадской знати взносы, предназначенные для покупки хороших ковров, мебели и декорирования стен. Купцов попросили доставить мебель, посуду и столовые приборы. Нашли умелых слуг, шестидесяти видным гражданам Багдада поручили приветствовать Фейсала по прибытии и стали муштровать почетный караул. Гертруда писала домой: «Вчера до нас дошли известия о прибытии Фейсала в Басру [23 июня 1921 г.] и превосходной встрече, слава небесам… Фейсал сейчас двинулся в Дженеф и Кербелу и будет там в среду 29-го».

Удачно вышло, что Фейсал был прирожденным оратором. Он уже завоевал сердца и умы на большом приеме, организованном в его честь в Басре. Проведя ночь в поезде, он должен был прибыть в Багдад утром двадцать девятого. Город был убран триумфальными арками и арабскими флагами и набит людьми. На вокзале собралась огромная толпа, приготовили почетный караул и оркестр. Потом объявили о задержке в пути и что эмир приедет на автомобиле. Все стали вянуть на дневной жаре, и Кокс взял на себя командование. Он распустил людей по домам, велев вернуться к станции в шесть вечера.

Фейсалу он послал сообщение ожидать в поезде, пока не решится проблема на линии, а потом ехать дальше, рассчитав время так, чтобы прибыть к вечерней прохладе. Публика сперва рассосалась, потом собралась вновь. Наконец приехал Фейсал.

Прием разворачивался по плану. Фейсал через всю комнату подошел к Гертруде пожать ей руку. Но когда передовая группа вышла, она, стоя рядом с личным советником эмира Кинаханом Корнуоллисом, услышала, что визит в Басру прошел не так гладко, как она надеялась. Политические агенты, встречавшие его там, держались до неприличия надменно. Наиболее оскорбительно вел себя Филби. Для Кокса послать Филби эскортировать Фейсала в Багдад было на первый взгляд странным решением. Таким образом он надеялся показать, что британцы беспристрастны и пока не рассматривают Фейсала как кандидата. Может быть, он давал Филби второй шанс. Определенно он думал, что несколько часов под обаянием Фейсала убедят Филби в его превосходных качествах. Этого, к сожалению, не случилось. В поезде Филби разозлил эмира, отстаивая заслуги его хашимитского противника Ибн Сауда – после гибели капитана Шекспира контактным лицом британцев с Ибн Саудом стал Филби – и уверяя, что Ирак должен быть республикой. В Багдад Фейсал прибыл в раздражении и недоумении. С ним верховный комиссар Ирака или нет, и если да, то почему у его подчиненных иная позиция?

Для Кокса это стало последней каплей. С поезда Филби сошел рано, видимо, от нездоровья, и не появлялся несколько дней. Когда же появился, то был приглашен в кабинет Кокса и отстранен от работы. Говоря дипломатичными словами Кокса: «Мне пришлось расстаться с мистером Филби, поскольку на той стадии процесса, которой мы достигли, его концепция политики его величества начала слишком сильно расходиться с моей».

Гертруда сожалела об этом, но понимала, что Кокс прав. Она знала Филби еще по Басре, однажды на Рождество была с ним среди болотных арабов на торжественном спуске корабля на воду и написала много материалов в его арабскую газету. Он часто служил доверенным посредником и в переговорах с накибом, но стало ясно, что больше ему доверять нельзя. Гертруда посетила Филби и его жену, чтобы выразить сочувствие, и «…беседа получилась очень тяжелая. Миссис Филби расплакалась, сказала, что это из-за меня уволили ее мужа, и вышла из комнаты. Я ему напомнила о нашей долгой дружбе и заверила, что сделала все возможное… Как он мог поверить в дело этого негодяя Талиба – не могу понять, но он решительно связал себя с ним».

При первой возможности Гертруда оставила у Фейсала в Сераи свою карточку. За ней тут же послали адъютанта, который сообщил, что эмир хотел бы ее видеть. «Фейсал сразу же послал за мной, – писала она. – Меня провели в большую комнату, он быстро подошел в своих длинных белых одеждах, взял меня за обе руки и сказал: “Я никогда бы не поверил, что вы можете мне помочь так сильно, как помогли”… и мы сели на диван». Дальше был пышный банкет в садах Мода. В честь известной любви Фейсала к поэзии встал поэт Джамиль Захави и прочитал огромную оду, полную аллюзий на Фейсала, короля Ирака.

«И тогда выступил вперед на траву между столами шиит в белой мантии и черном плаще, в большой черной чалме и продекламировал стихотворение, в котором я ни слова не поняла. Оно было очень длинным и, как я уже сказала, совершенно неразборчивым, но тем не менее чудесным. Высокая фигура в мантии, декламирующая нараспев и отмечающая ритм поднятой рукой, темнота в листьях пальм за пределами освещенного круга – это гипнотизирует…»

Однако не сказать, чтобы все шло как по маслу. Племена из низовьев Евфрата готовили петиции в пользу республики, многие шиитские муджтахиды восставали против Фейсала. Гертруда почувствовала, что с растущим напряжением трудно справляться, и до предела мобилизовала все свои силы – разговаривала, убеждала, писала, продолжала спорить даже во сне. Багдад завоеван, думала она, и остается только надеяться, что вся страна последует его примеру.

Приемы и обеды продолжались, самые великолепные – в доме накиба. Когда приближался Фейсал, старик, ковыляя, выходил на площадку лестницы, там они официально обнимались и шли рука об руку к стоящим гостям. Гертруда сидела справа от Фейсала. «Чудесное было зрелище, этот торжественный обед в открытой галерее, – писала она, – халаты и мундиры, толпы слуг, все выросшие в доме накиба, порядок и достоинство, настоящее величие, напряжение духа, которое чувствуешь, как ощущаешь обжигающий жар вечернего воздуха».

11 июля Государственный совет по предложению накиба единогласно объявил Фейсала королем. Кокс, хотя испытал большое облегчение, знал, что необходимо провести референдум, подтвердить, что Фейсал – это выбор народа. Они с Гертрудой уже сформулировали вопрос: «Согласны ли Вы, чтобы Фейсал был королем и правителем Ирака?» – и напечатали бюллетени для раздачи большому количеству представителей племен, в том числе тремстам нотаблям.

Гертруда стала в апартаментах Фейсала частым гостем. Ее всегда пропускали прямо к нему через набитую приемную распоряжением его британского советника, высокого и красивого Кинахана Корнуоллиса, которого она начинала считать «башней силы». Фейсал проводил свои дни за встречами с людьми со всех концов страны, а вечера – на званых ужинах, принимая по пятьдесят гостей за раз. Имеющая немалый вес еврейская община устроила эмиру большой прием в официальном доме главного раввина. У многих были предубеждения против арабского короля, но они развеялись в этот вечер, когда Фейсал встал и экспромтом произнес блестящую речь, в которой с большой теплотой напомнил, что евреи – одной расы с арабами. Он поблагодарил за поднесенные дары – красиво переплетенный Талмуд и золотое факсимиле Скрижалей Закона. Гертруда отметила: «Я безумно счастлива тем, как все идет. Такое чувство, что мне это снится… под наши гарантии весь народ идет к Фейсалу, и чувствуется, что мы сделали правильный выбор, рекомендуя его. Если мы сможем создать из хаоса какой-то порядок, то это будет то, что очень стоит сделать!»

Потом пришел черед празднеств в Рамади. Если произошедшая через несколько недель коронация Фейсала была европейским событием, то в Рамади состоялся ее бедуинский эквивалент, собрание племен в его честь, и кульминация побед арабской битвы за независимость. Для Гертруды это тоже стало кульминацией ее долгой битвы за арабов, ощущаемой вершиной радости и триумфа племен и событием, в котором она, хотя и не единственная присутствовала из британцев, занимала из них первое место и стояла на помосте с Фейсалом, Али Сулейманом – могущественным пробритански настроенным шейхом дулаима – и своим большим другом Фахад-Бегом из аназеха.

Три недели температура держалась выше 115°[39]. До Рамади на Евфрате было семьдесят миль. Гертруда со своим шофером выехала в четыре утра. На полпути до Фаллуджи она увидела поднимающееся облако пыли, сигнализирующее, что впереди кавалькада Фейсала. Поравнявшись с его машиной, Гертруда попросила разрешения ехать вперед, чтобы сфотографировать его прибытие. За несколько миль до Фаллуджи их встретили шатры племени дулаим, и далее вдоль дороги стояли племена, приветствующие процессию криками и потрясанием винтовок над головой. Поднятая пыль стояла по обеим сторонам дороги, как плавающие обрывы. Когда Фейсал проезжал мимо, племена разворачивались и неслись галопом вдоль дороги, образуя дикую кавалькаду вровень с машиной. Так Фейсала сопроводили в Фаллуджу, где дома были в убранстве, а люди высыпали на улицы и крыши.

Здесь они ненадолго остановились: Фейсал принимал приветствия и ел, а процессия автомобилей переехала через Евфрат по импровизированному мосту из составленных барж. Фейсал и его небольшая свита, включая Гертруду, взошли после этого на празднично убранное судно и пересекли реку. Другой берег был крут, и там, где начиналась Сирийская пустыня, стояли бойцы аназеха, племени Фахад-Бега, на конях и верблюдах. Фейсал остановил машину, чтобы отсалютовать большому флагу племени. По пути на северо-запад их сопровождали племена, а вождь Али Сулейман вышел на окраины Рамади приветствовать Фейсала. На берегах их ждало необычайное зрелище: перед сплошными рядами коней и верблюдов стоял огромный снежно-белый верблюд, и на нем сидел черный знаменосец, возносящий знамя племени дулаим.

Фейсал вошел в тень черного шатра, поставленного возле Евфрата: квадрат со стороной двести футов и стены из свежесрезанных ветвей. Внутри, от самого входа и до помоста в другом конце стояли плечом к плечу люди племен. Фейсал сел на высокую тахту, а по правую руку от него устроился Фахад-Бег. «Великий человек среди людей прославленных племен и величайший суннит среди суннитов… я никогда не видала Фейсала в таком блестящем виде. Он был в обычных своих белых одеждах, в тонкой черной аббе (туника) поверх, развевающейся белой головной повязке и отороченном серебром акале (веревочная лента)». Потом он заговорил, подался вперед, подзывая ближе тех, кто стоял в задних рядах. По людям прошла волна – человек пятьсот приблизились и сели перед ним на землю. Он заговорил с ними своим сильным музыкальным голосом, как вождь племен.

И говорил великим языком пустыни, звучным и торжественным – другого такого нет.

«Четыре года, – сказал он, – не был я в таком месте или в таком обществе». Он рассказывал им, как поднимется Ирак их усилиями и под его главенством. Он спросил их: «Арабы, в мире ли вы друг с другом?» Они крикнули в ответ: «Да, в мире!» – «С этого дня – какое сегодня число? И который час?» Ему ответили. «С этого дня, – названа дата магометанского календаря, – и с этого часа любой араб, поднявший руку на араба, ответит передо мной. Я буду судить вас, созывая на совет ваших шейхов. У меня права над вами как у вашего господина… и у вас права моих подданных, охранять которые – моя обязанность». Его речь прерывалась криками племен: «Да, во имя Аллаха!» и «Правда, видит Аллах, правда!»

Это был высший момент в карьере Гертруды, кульминация ее работы. Фахад-Бег и Али Сулейман встали по обе стороны от Фейсала принести ему клятву верности. Но слова они сказали такие: «Мы клянемся тебе в верности, ибо ты принят британским правительством». Гертруда писала:

«Фейсал был несколько удивлен. Он быстро оглянулся на меня – я улыбалась – и потом сказал: “Никто не усомнится в том, каково мое отношение к британцам, но свои дела мы должны решать сами”. Он снова посмотрел на меня, и я показала ему руки, сцепленные в замок, как символ единства арабского и британского правительств. Это был потрясающий момент».

Тогда Али Сулейман вывел вперед сорок или пятьдесят своих шейхов, одного за другим – вложить руки в руки Фейсала и принести клятву. Фейсал вышел из тени на солнце, сопровождаемый Сулейманом и Фахад-Бегом. Вокруг них кружили люди племен – тысячи, скача на конях с дикими криками, сопровождали их в дворцовый сад, где ожидал пир. Потом Фейсал поднялся на высокий помост у стены, увешанной коврами. Вожди и Гертруда сели за ним, и один за другим главы городов и деревень, кази и другие нотабли всех городов Ирака, от Фаллуджи до Каима, поднимались по очереди со стульев между деревьями и подходили вложить свои руки в руки Фейсала. Гертруда любовалась красотой оформления, разнообразием одежд и цветов, суровыми лицами деревенских стариков, в белых чалмах или красных куфиях, и достоинством, с которым Фейсал принимал знаки почтения. Только шесть недель прошло с его прибытия, а референдум показал почти единодушную его поддержку. Через две недели ему предстояла коронация в Багдаде, и он просил накиба помочь сформировать его первый кабинет. Гертруда хотела показать Фейсалу большую арку Ктесифона, которой он никогда не видел. Вскоре после рассвета она со своими слугами поехала подготовить завтрак, который будет съеден еще в утренней прохладе. Там они расположились на тонких коврах, пили кофе, ели яйца, язык, сардины и дыни. Она писала домой шестого августа:

«Было на удивление интересно показывать Фейсалу это прекрасное место. С таким туристом приятно работать. Когда мы восстановили дворец и увидели сидящего в нем Хосрова, я подвела Фейсала к высоким окнам на юг, откуда виден был Тигр, и рассказала ему историю арабского завоевания, как она записана у Табари… Можете себе представить, каково было излагать ее ему. Не знаю, кто из нас был увлечен сильнее…

Фейсал обещал мне полк арабской армии – “личный для Хатун”. Я вскоре попрошу вас вышить их цвета… Отец, правда же, это чудесно? Иногда мне кажется, что все это может быть только во сне».

Полк не появился. Этот очаровательный комплимент был очень приятен Гертруде, но было бы трудно получить утверждение от Кокса.

Вернувшись в свой кабинет после выезда в Ктесифон, Гертруда четыре часа работала, потом посетила накиба. Затем, в роли президента Багдадской публичной библиотеки, присутствовала на заседании комитета. Она решила, что в библиотеке появятся книги на трех европейских языках, а также на арабском и еще пяти восточных языках, будет издаваться книжное обозрение в виде журнала и каталог всех имеющихся в библиотеке рукописей. Гертруда нанесла визит вежливости свояченице Сассун-эфенди Эскелла и вернулась домой давать обед для Хамид-хана, двоюродного брата Ага-хана. Даже для нее день выдался очень напряженный. Было невыносимо жарко, но, несмотря на сильные течения и случайных акул – одна укусила на этой неделе мальчика, – Гертруда поплавала в Тигре и написала домой забавную новость о последнем приобретении в зверинце Кокса – самом большом орле, которого ей доводилось видеть. «Он живет на насесте на теневой стороне дома и ест летучих мышей. Они попадаются в сеть в сумерках… Орел любит есть их по утрам, так что многострадальная леди Кокс хранит их в жестянке на леднике».

Никогда Гертруда не была так занята и так счастлива. Как бонус ее на визиты часто сопровождал советник короля. Высокий, чисто выбритый, «Кен» Корнуоллис был загорелым красавцем с выступающим носом и пронзительными синими глазами. Человек агрессивной честности, с юмором, он уже пять лет работал советником Фейсала, и эмир пригласил его с собой в Багдад.

И был сам Фейсал, с обаянием и юмором, с благодарностью и с интересом к Гертруде. Они чувствовали взаимную привязанность: он называл ее сестрой.

В один жаркий вечер Гертруда ехала верхом вдоль Евфрата, наслаждаясь прохладным речным воздухом, и миновала новый дома Фейсала, все еще в процессе восстановления. Увидев у дверей его машину, она оставила пони с его невольником, взошла на крышу в бриджах и блузке. Там он сидел с адъютантами, глядя на отражение заходящего солнца в воде, а дальше у горизонта пустыня сливалась с краснотой неба. Фейсал улыбнулся Гертруде, пригласил ее жестом присоединиться к пикнику, встал и взял ее за руку. Идя с ней рядом, он заговорил по-арабски, назвав ее по-дружески на «ты». «“Енти иракийя, енти бадасияк”, – сказал он мне. – “ Ты месопотамка, ты бедуин”».

В последнюю минуту перед коронацией произошла накладка: министерство по делам колоний прислало телеграмму, требующую, чтобы Фейсал объявил в своей речи высшей властью в стране верховного комиссара. Фейсал ответил, что с самого начала ясно дал понять: он – суверенный правитель, имеющий договор с Британией. Объявить Кокса высшей властью значило бы снова разжечь оппозицию экстремистов. Гертруда согласилась с ним. Усиливать свою независимость – вот то, что его изначально просили делать.

23 августа 1921 года Фейсал был коронован в убранном коврами дворе здания Сераи в Багдаде, где сейчас занимал комнаты для приемов. Полторы тысячи гостей сидели блоками: британцы, арабские официальные лица, горожане, священнослужители, прочие депутаты. Церемония началась прохладным ранним утром, в шесть часов. Фейсал в мундире, сэр Перси в парадной белой форме со всеми лентами и звездами и генерал сэр Эйлмер Холдейн, командующий армией, в сопровождении нескольких адъютантов, прошли сквозь строй почетного караула – Дорсетского полка – к помосту. «Фейсал выглядел достойно, но очень взвинченно, – замечала Гертруда. – …Он осмотрел передний ряд, перехватил мой взгляд, и я отсалютовала ему незаметным движением руки».

Саид Хусейн, представляющий старого накиба, вслух прочел объявление Кокса, где указывалось, что Фейсала избрали королем 96 процентов населения Месопотамии. Прогремел клич: «Да здравствует король!», публика встала, подняли флаг, и оркестр – за неимением пока национального гимна – заиграл «Боже, храни короля». Прозвучал салют из двадцати одного орудия. И сотнями пошли к Фейсалу приветственные делегации:

«Басра и Амара в пятницу, Хилла и Мосул в субботу… сперва городские магнаты Мосула, мои гости и их коллеги. Потом христианские архиепископы и епископы и великий раввин иудеев… Третья группа оказалась интереснее прочих: это были курдские вожди с границы, решившие поселиться в независимом Ираке и посмотреть, возникнет ли независимый Курдистан, который будет на их вкус лучше…»

Кульминацией недели стало приглашение Гертруде от Фейсала на чай, чтобы обсудить проект нового национального флага и личного штандарта короля, на котором должна быть золотая корона в красном треугольнике Хиджаза. Первый кабинет был сформирован: у Гертруды имелись тайные сомнения насчет трех из девяти его членов, и она радовалась, что не ей теперь решать.

Фейсал пригласил ее на свой первый торжественный обед в доме на реке. Изысканно одетая, она плыла вверх по Тигру на его барке. Жители пригорода Каррада узнавали ее и приветствовали, улыбаясь. Ее спутник Нури-паша Саид сказал ей, что как Фейсала запомнят в Лондоне по его арабской одежде, так и ее всегда будут помнить: «Хатун только одна такая… Так что еще сто лет будут говорить о проезжавшей здесь Хатун».

«Рассказывала ли я вам, как выглядит река в жаркий летний вечер? В сумерках над водой длинными белыми лентами повисает туман, закат гаснет, на обоих берегах сияют огни города, река темная, гладкая, полна таинственных отражений, как триумфальная дорога сквозь туман. Тихо спускается по течению лодка с подмигивающим фонарем, потом стая кафф, каждая с маленькой лампочкой, до краев нагруженная арбузами из Самарры… А мы сбавляем ход, чтобы их не качнуло, и волны от нашего прохода даже не гасят плавающие молитвенные свечки, каждая в своей крохотной лодочке, сделанной из оболочки финикового соплодия, – озабоченные руки пустили их по воде выше города, и если они доплывут до города, не погаснув, больной поправится, ребенок удачно родится в этот мир жаркой тьмы и мерцающих огоньков… Теперь я отведу вас туда, где стоят на страже пальмы вдоль берегов, и вода так неподвижна, что в ней виден Скорпион, звезда за звездой…

…И вот мы на крыльце Фейсала…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.