ВПЕРЕД, К НОВОЙ ЖИЗНИ

ВПЕРЕД, К НОВОЙ ЖИЗНИ

Наверное, со времен Великого Исхода евреи перемещаются по свету в поисках лучшей жизни. То же произошло и с семьей Роцковичей. Попасть из маленького Даугавпилса в Америку, затем в престижный Йель – это трудно было себе представить. Наверное, перемена была слишком резкой для него, еврейского застенчивого парня, который всегда чувствовал себя чужаком среди блестящих йельских денди. Он оказался в пресловутой «квоте» – выделялась одна десятая процента финансирования для обучения талантливых, но бедных иммигрантских детей. Марк оправдал все надежды, заплатил по всем кредитам. Его называли «гением», «блистательным», но он не вписывался в общество. Он был пария. Да, талантливый, да, блестящий, но – пария. Еврей, иммигрант, возможно скрытый большевик – этого боялись больше всего.

Марк был отчаянно беден, у него не было очень многого, к чему обязывало звание студента Йеля: красивой одежды, автомобиля, раскованных манер… И проучившись два с половиной года, Марк решил оставить Йель. Да и ситуация в семье сложилась очень сложная. Умер Яков Роцкович, заботы о семье легли на плечи матери. Время настало трудное, одно утешение – все дети как-то устраивались в жизни, а Марк, как всегда, отличился – он решил стать художником. С этой целью он переезжает в Нью-Йорк, поступает учиться в Студенческую художественную школу, где в то время преподавал Макс Вебер – фигура исключительная, ярко одаренная. Музыкант и певец, он мечтал соединить искусства, говорил о синтезе музыки и живописи.

Макс Вебер учился и жил довольно долгое время в Париже. Был дружен с Матиссом, знаком с Пикассо, Руссо, Аполлинером. Когда он вернулся в Нью-Йорк, он открыл собственную мастерскую, продолжая традиции французских мастеров.

Избрав для себя жизнь художника, Роцко обрек себя тем самым на жизнь вне семьи, на полунищенское существование. «Очень часто мы вечерами, после изнурительных занятий в рисовальном классе, ходили в русскую чайную. Там, не в состоянии купить что-нибудь более существенное, мы покупали хлеб, чай и слушали русский балалаечный оркестр», – вспоминал Марк Роцкович.

В те далекие 30-е годы у него не было собственной художнической позиции. И поэтому он пробовал себя в коммерческом искусстве, в поп-арте – ведь нужно было зарабатывать что-то на жизнь. Каждый заказ на оформление витрин воспринимался как дар небес. Лето 32-го года Марк провел вдали от шумных улиц и городской духоты. Вместе с друзьями он взял в аренду летний домик. И, конечно же, взял с собой мандолину. Однажды летней ночью он сидел у костра и пел. Звуки музыки привлекли молодых людей, расположившихся неподалеку. Среди них была и молодая художница из Бруклина Эдит Сакер. Так начался летний роман, приведший к женитьбе. Молодые сняли небольшую квартирку, в которой, по словам Эдит, «царило искусство». Марк писал картины, Эдит рисовала и лепила, и оба были влюблены в музыку. Купили на распродаже недорогое пианино, и Марк часами играл, забывая даже о живописи.

У них было много общего: оба дети иммигрантов из России, влюбленные в искусство. Эдит родилась недалеко от Киева, в семье, где искусство было профессией: отец был архитектором, мать – художницей. Обстановка в семье импонировала Марку, у него появилась обширная родня: у Эдит было три брата и три сестры. Все молодые, способные, веселые. В доме было шумно и интересно. Марк много работал, подбадриваемый Эдит.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.