ГЛАВА ШЕСТАЯ БОРОДИНСКОЕ ПОЛЕ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
БОРОДИНСКОЕ ПОЛЕ
Вдруг с Доски почета исчезла фотография Гринчика. Это было обнаружено вечером, когда испытатели возвращались с летного поля.
— Товарищи, Гринчика украли!
Общий шум, смех. Все обступили ярко освещенную доску. От карточки остался один прикнопленный уголок.
— Ты только, Лешка, не зазнавайся, — сказал Галлай. — Срывали, конечно, меня. Это каждому ясно. А было темно, вот случайно ты и подвернулся. Ну, и стащили тебя: все лучше, чем ничего. Не уходить же с пустыми руками.
А Дина стояла чуть поодаль и радовалась, что уже вечер: темно, никто не видит ее. Если 6 увидели, все бы догадались…
Но разве можно что-нибудь скрыть от девчат лесного аэродрома? Первой, как водится, всполошилась лучшая Динина подруга:
— Ты что, Динка, всерьез?
— Не знаю… — отвечала бедная Дина. — Ничего я, Капа, не знаю,
— Имей в виду и запомни, что я тебе говорю, — быстро-быстро шептала Капа.— У Гринчика так: сперва на мотоцикле пригласит кататься, потом в театр, потом будет целоваться — целуется он хорошо — и все.
— А ты откуда знаешь?
— Все знают! Если мне не веришь, лучшей твоей подруге, можешь у Полинки спросить из метео. Она тебе расскажет!
— Ну и пусть.
— Динка, головы не теряй! Им нельзя наши чувства показывать. А то и с тобой так: сперва мотоцикл, потом театр, потом целоваться — и все.
— Как это «все»?
— А бросит. Ему быстро надоедает. Знаешь, он какой, Гринчик!
— Напрасно ты мне все это говоришь, Капитолина. Мне это ни к чему. Он на меня все равно никакого внимания…
И вдруг — это было в начале марта — после полетов Гринчик подошел к ней.
— Дина, вы на мотоцикле когда-нибудь катались?
«Вот оно!» — вспыхнула Дина.
— Нет, Гринчик, не каталась.
— Очень хорошо. Здорово! — Он улыбнулся. — Люблю открывать людям то, чего они еще не знают. Мотоцикл у меня знаете какой? Птица! Поехали со мной в Бородино.
— Поедемте, Гринчик, — просто согласилась Дина, ничуть не скрывая своей радости.
Она старательно подготовилась к прогулке, надела единственное свое выходное платье, туфли на высоких каблуках. Пальто ее, по общему приговору девчат, вышло из моды. Капа одолжила свое, наимоднейшего фасона. Чужое пальто не грело, и Дина основательно продрогла, пока ехала на мотоцикле, хотя день был теплый и кое-где даже стаял снег.
На Бородинском поле Гринчик как-то сразу, без предисловий перешел с ней на «ты».
— Смотри, Дина! Здесь мы били французов!
Она смотрела: поле как поле. Снег и грязь. Лошаденка везет сани. Серая деревня, дымки над избами. Серые камни памятников.
Вежливо спрашивала:
— А откуда они наступали?
Он, оказалось, все знает.
— Здесь, Дина, на кургане, стояла наша батарея. Редут Раевского. И Багратион здесь был похоронен. А они шли с запада, оттуда. Открыли огонь сразу из сотни пушек… Да ты не слушаешь!
Она с трудом поспевала за ним — они шли по снегу от памятника к памятнику — и думала: «Что мне в этом Бородине? Еще понятно, если бы экскурсия. Неужели он приличнее ничего не мог придумать? Пригласил, называется!»
— «Неприятель отражен на всех пунктах», — читал Гринчик надпись на обелиске. — Как сказано, Дина!
У нее промокли туфли, она корила себя: нашла что надеть! И все ждала: сейчас все будет позади — и ветер, и мокрый снег, и эти холмы, а за ними — неизъяснимое счастье.
— Держи, Дина, ФЭД. Снимешь меня. Следи, чтоб не дрогнула рука. Чтобы орел, памятник и я!
Она не видела ни орла, ни памятника — одного Гринчика. Большого человека с ласковой фамилией и ясными глазами. Самого лучшего на свете.
— Ты смотри, в этом Бородине всегда необыкновенный закат. Видишь? Здесь солнце садится не как везде… Эх, Дина, какая хорошая Россия, как в ней дышится легко! Да ты не смотришь!
А она смотрела на него, только его одного и видела.
Они отогревались в маленьком туристском домике у околицы деревни Горки. Гринчик осторожно держал в своих лапах маленькие туфельки, сушил их у печки и ругал себя остолопом за то, что таскал ее по снегу. А она сидела рядом с ним, смотрела на огонь и думала: неужели это правда, что вот они вдвоем с Гринчиком и он держит в руках ее туфли, согревает их, чтобы ей, Дине, было тепло. Пожалуй, она уже догадывалась, что этот уходящий день, который запомнится ей на всю жизнь, и был настоящим счастьем.
Домой они вернулись только к ночи. Он еще не поцеловал ее.
— …Дина, вы «Лебединое озеро» смотрели?
Прошло с неделю после памятной поездки, и вот он снова приглашает ее.
— Нет, Гринчик, не смотрела.
— Здорово! Опять, значит, открою то, чего вы не знаете.
И тут Дина, ужасаясь собственной смелости, покачала головой. И сказала, что не пойдет с Гринчиком в театр.
— Почему, девушка?
Глядя ему прямо в глаза, ответила:
— А зачем мне от своего счастья отказываться!
— Как это? — удивился Гринчик. — Не пойму.
— Вы ведь так, я знаю: сперва на мотоцикле кататься, потом в театр, потом целоваться — и все. А я не хочу… — У нее чуть дрожал голос, но совершенная искренность и прямота были во взгляде. — Вы ведь нравитесь мне. Гринчик. Очень!
И он впервые растерялся перед таким бесстрашием правды.
— Какая вы… смелая девушка.
В театр они все же пошли. Дина стояла у подъезда, падал мокрый снег, она была все в тех же туфельках на высоких каблуках и чуть не плакала, И ждала. Ходила, чтобы убить время, вдоль высоких колонн – колонн было восемь, теперь она на всю жизнь запомнит это.
Вот уже все вошли в театр, а она ждала. Он пришел через десять минут после начала: полеты задержали.
— Ждете, Дина?
– Жду.
— Вы какая-то особенная… — сказал он. — Другая бы за колонну спряталась, но пришла бы не первая.
— А зачем? Я хочу с вами, Гринчик, в театр.
Очень часто ссорились. Пять дней любовь, любовь — и вдруг все врозь. Как-то по весне она подкрасила губы. Девчата сказали, что так ей лучше. Глянула в зеркало: рот стал тверже, определеннее, исчезла детская припухлость верхней губы. Она улыбнулась себе — улыбка вышла лукавая и загадочная. А он увидел — разозлился.
— Будешь со мной, Дина, — краситься не позволю.
— Ну, это мы еще посмотрим! — сказала она и улыбнулась «загадочной улыбкой».
Гринчик взял ее за руку.
— Пойдем в лес.
От аэродрома в любую сторону два шага — и лес. В лесу была весна. Даже хмурые ели надели на лапы желтые кисточки молодых побегов, на соснах зажглись свечи новых ростков. А небо синее-синее, и по нему плыли белые облака.
— Красиво, девушка?
— Ох, красиво!
— Так ведь это природа, натура, потому и красиво. Смотри. Пыль на листьях, и все равно красиво. А ты рот мажешь!
У Дины появился друг на аэродроме, механик Федя Лаптев. Она знала, что нравится ему. И вела игру старую, как мир: чтобы пленить одного, не лишала надежды другого. Федя был славный малый, добряк. Она вдруг захотела изучить настоящую авиационную специальность, и Феде пришлось знакомить ее с работой моторов.
Гринчик хмурился. Как-то сказал ей: пусть не выходит замуж за летчика. Вот Лаптев — чем не жених? Парень видный, к ней относится хорошо, не летает — с ним она будет как у Христа за пазухой.
Дина вдруг рассмеялась:
— Ох, какая скучища!
— Что? — не понял Гринчик.
— Жить у кого-то за пазухой.
Они целовались и были очень счастливы.
— Скажи, — спрашивала Дина, — любишь меня?
Он долго смотрел в ее глаза, большие, сияющие, нежные, и снова целовал.
— Любишь меня? — спрашивала она.
— В Сибири такого слова нет. Ты хорошая.
И снова целовались…
Гринчик уезжал на месяц в командировку на серийный завод. Было напряженное время — май 1941 года. Говорили, скоро война. Дина извелась за этот месяц. То ей мерещились опасности, которые подстерегают его — он ведь поехал на испытания. То представлялись красавицы, которые отнимут у нее Гринчика. Капа, как и положено подруге, подливала масла в огонь. «Я тебе говорила? Я тебя предупреждала, Динка. Ты смотри: год знаком с тобой, четвертый месяц ухаживает, а намекал хоть раз о женитьбе?» И в самом деле, не говорил. Проверял ее, что ли? Присматривался? А может, права Капитолина: просто время с ней проводил от скуки…
Гринчик приехал, посмотрел на нее, и она сразу поняла: нет, не разлюбил.
— Завтра ты свободна, Дина?
– Свободна, Алеша.
— Здорово! А послезавтра воскресенье. Поехали сейчас в Бородино, а? На двое суток.
Она вдруг испугалась.
— Как это? С ночевкой?
— Конечно, с ночевкой.
— Нет, Гринчик, что вы! Ни за что не поеду.
Он помрачнел.
— Выходит, я бандит в ваших глазах? И доверия мне нет… Ничего вы не поняли во мне, девушка!
Повернулся и пошел. Большими шагами, прямиком через поле. Ей показалось, что навек теряет его.
— Алеша, я поеду… Поедемте.
Но он ушел, не обернулся. Потом она видела: промчался на своем мотоцикле. Один — все равно поехал.
А через неделю сам подошел.
— Дина, ты не обижайся на меня. Пожалуйста. Ну, может, я виноват…
— Не надо, Гринчик. Я очень верю нам. И давайте поедем в Бородино.
Он долго смотрел в ее глаза.
— Сейчас, ладно?
– Да.
— Паспорт не забудьте взять,— зачем-то напомнил он.
И, не останавливаясь на Бородинском поле у своих любимых памятников, прикатил прямо в поселковый Совет. Дина была в брюках, сапогах, запыленной косынке. Маленькая, растерянная, боящаяся верить своему счастью, вошла с Гринчиком в бревенчатый домик. И все было как во сне. А когда получила обратно свой паспорт и увидела фамилию «Попова», удивилась, почему не «Гринчик»? Спросила:
— Скажите, пожалуйста, вы нас в самом деле расписали? По правде?
— По правде, — сказала пожилая регистраторша. — Поздравляю вас, товарищи…
— А почему фамилия Попова?
— Паспорт вам переменят по месту жительства. Поздравляю вас, товарищи, с законным браком!
Дина расплакалась. Потом новобрачные носились на мотоцикле по Бородинскому полю. И Дина опять летела с Гринчиком — впереди он, она за ним, — и теперь это было навсегда. Она слушала, что он говорит, и ничего не понимала. Мысли спутались. То она думала, что завтра с утра у нее дежурство на аэродроме, не опоздать бы. То представляла себе, как вывесят приказ на доске: «С сего дня именовать медицинскую сестру Попову Дину Семеновну Диной Семеновной Гринчик». И все девчата прочитают, и Капа, и Полинка из метео. А потом Дина забывала все на свете и только держалась за пояс Гринчика и думала, какая она счастливая и как он, такой человек, выбрал ее. Девчонку… Конечно, она опоздала на работу, и наутро был вывешен совсем другой приказ: «Медсестре Поповой Д. С. объявляется строгий выговор с занесением…» Все равно Дина была счастлива. Она переехала на квартиру мужа. У Гринчика было две комнаты в дачке близ аэродрома. В шкафу стоял голубой фарфор неслыханной красоты. Гринчик сказал, что то сервиз екатерининских времен. В его кабинете на письменном столе стояли на подставке маленький серебристый самолетик и тяжелый чугунный конь, о котором Гринчик сказал: «Люблю. Сильная лошадь!» Над столом висели полки с книгами, книг было очень много. Дина достала одну из них, тяжелый томище. Прочитала на обложке: «Основы проектирования самолетов». Вздохнула, осторожно поставила на место.
Они сидели вдвоем за столом, муж и жена. Пили чай из голубого фарфора. Гринчик философствовал. Разговор этот запомнился ей на всю жизнь, слово в слово.
— Дина, ты только не обижайся. Садись, послушай. Вот ты берешь кастрюлю. Так ее начисть, чтобы из сотен выбрали. Или совсем не чисть. Надо жить или очень хорошо, или очень плохо. Не живи средне, Дина!.. Я в Москве все вокзалы знаю. Знаешь, как я сюда приехал? Слушай. Ты не сердишься? Из дому я удрал. Ребята собрали двенадцать кусков сахару, две буханки хлеба и пятьдесят рублей деньгами. Приехал, у меня сатиновая косоворотка, репсовые штаны. И пошел поступать в МАИ. Решил обязательно в МАИ, потому что, где трудно, там интересно. Ты понимаешь меня? Пока экзамены сдавал, ночевал на вокзалах, на всех по очереди, на одном нельзя: заметят, подумают — вор. Учился и все пять лет работал. Тоже на вокзалах: грузчиком, носильщиком. Ящики грузили, оборудование. Когда везло, арбузы выгружали. И из первых заработков сестре часы послал, отцу — денег сто пятьдесят рублей. Хотелось мне перед ними в блестящем виде появиться… Дина, у меня трудная была жизнь. И не к тому я стремился, чтобы серо жить. Ты понимаешь?.. Вот я попал сюда, достиг своего. Ты думаешь, тут машины испытывают? Все так думают. А тут не одни машины — людей испытывают: чего кто стоит. Так ты запомни: тебе за мужа краснеть не придется. Последним Гринчик не был и не будет. Понимаешь меня? Всегда, во всем, во всякой мелочи делай то, что совсем невозможно, иначе ведь неинтересно. Не живи средне, Дина!