Глава вторая. Первый прыжок

Глава вторая. Первый прыжок

Штопорящий самолет

Лето 1930 года было сухим и жарким.

Над спаленной зноем степью от зари до зари пылало солнце. Мы отдыхали только по ночам, когда жара немного спадала. А утром опять солнце и опять нестерпимый зной.

В один из таких дней я получил отпуск. Мы стояли в трех километрах от города. Опоздав на автобус, я возвращался из города в лагерь пешком. Утомленный жарой, я медленно шел по пыльной дороге. Над лагерем кружили самолеты нашей части. Среди множества машин, летевших то строем, то поодиночке, мое внимание привлек странный полет одного самолета.

Какой-то летчик, проделав упражнение по высшему пилотажу, поднялся на высоту около 2 500 метров. Сделав три правых витка штопора, он снова набрал высоту, ввел самолет в левый штопор, и машина трижды обернулась вокруг своей оси. Летчик, очевидно, дал рули для вывода. Это было видно по ее вращению. Заинтересовавшись, я стал наблюдать.

Поблескивая плоскостями, машина штопором неслась к земле. Метрах в 150–200, когда я мысленно уже простился с летчиком, машина, словно нехотя, вышла из штопора и, резко пикируя, начала падать вниз. В тот момент, когда, казалось, уже должен был произойти удар о землю, самолет вдруг выровнялся, принял горизонтальное положение. Выбора не было: мотор не работал, — летчику пришлось садиться на площадку, изрытую канавами.

Приземление произошло нормально, но, попав на бугры, самолет истерично заскакал. Подпрыгнув на рытвине, сыгравшей роль трамплина, он перескочил через небольшой овраг; хвостовая часть задела за что-то и оторвалась от фюзеляжа. Самолет по инерции сделал еще несколько прыжков и ткнулся в лужу. Шасси было сломано.

Я стремительно бросился к самолету, желая узнать, что с пилотом. По номеру на хвосте я убедился, что это машина нашей группы.

У разбитой машины стоял молодой летчик — наш курсант товарищ Власов. Выбравшись из остатков кабины, он с сокрушенным видом рассматривал растерзанный самолет.

Авария произошла потому, что Власов не мог прекратить штопор. Падая, он вспомнил было о парашюте, но не рискнул его надеть. Власова испугала новизна дела, да и пользоваться парашютом он не умел.

Оставшись в падающей машине, летчик разбил ее и едва-едва не разбился сам.

Я давно решил, что в случае катастрофы, если нельзя будет спасти машину, обязательно спущусь на парашюте. После аварии Власова я понял, что прыгать нужно уметь так же, как владеть рулем самолета. Несколько времени спустя другой случай окончательно убедил меня в этом.

На том же аэродроме, в степи, я однажды дежурил. Изнывая от жары, я забрался в свою палатку и оттуда наблюдал, как несколько самолетов делали различные перестроения в воздухе. В бинокль отчетливо были видны малейшие эволюции машин, которые летали в окружности на расстоянии пяти-шести километров. Мое внимание привлек самолет, летевший на высоте более 2 000 метров.

Он проделывал всевозможные фигуры высшего пилотажа.

Летчик то на полном газу круто, свечой набирал высоту, снова разгонял машину и делал мертвые петли, то лениво переворачивался на бок, делая «бочки», виражи…

Вдруг самолет вошел в левый штопор. С волнением я стал считать число витков: один, два, три, четыре… Я насчитал уже 22 витка, пока самолет, продолжая штопорить, не скрылся за линией горизонта.

Оторвавшись от бинокля, я бросился к телефону и сообщил командованию о случившемся. Через несколько минут узнал об аварии.

Летчик нашей части Михайловский, не сумев вывести самолет из штопора, пытался сам спастись на парашюте. Но было уже поздно. Он оставил самолет на высоте 70–80 метров от земли. Не имея запаса высоты, парашют раскрылся не полностью. Пятнадцатиметровая длина шелкового купола и строп вытянулась в колбаску. При такой страшной скорости падения не полностью раскрытый парашют не мог амортизировать удар — летчик разбился.

Если бы Михайловский умел владеть парашютом, он спасся бы, оставив безнадежную машину хотя бы в 200 метрах от земли.

Этот случай был этапом в моей жизни.

Я твердо решил научиться владеть парашютом, научиться прыгать с самолета.