Н. Я. Мандельштам – Б. Г. Биргеру <18 июля 1967 г., Верея>

Н. Я. Мандельштам – Б. Г. Биргеру <18 июля 1967 г., Верея>

Дорогой Борис Георгиевич!

Ваше письмо ждало меня здесь. Очень рада, что мы повидались. Буду, вероятно, в Москве 30 июля и 1 августа. Надо по делу…

Очень устала от поездки. Сил больше нет. Саша мне успел устроить истерику, от которой меня до сих пор трясет. Борьба “наследников”, в отличие от борьбы Пуниной, лишенная денежной подкладки. За право рас поряжаться…Не говорите с ним об этом, но я знаю, что мне надо делать: взять всё в свои руки и распоряжаться. Игра в демократию и в “как вы думаете?” только распускает людей. Из Саши не выйдет второй Харджиев, но капризное дитя, которое требует от мамы двойного внимания, а “братика” выгнать на улицу.

Мерзость ленинградской истории ясна. Харджиевская история достаточно изящна. Не знаешь, что делать и куда деваться.

Ира Пунина получила за архив Ахматовой 8 000. Эти деньги ей пригодятся. Но она бледна как тень. Больна. Измучена. Когда она проходила в комнату судьи мимо нас, все от нее отвернулись. А это люди, знавшие ее родителей, знавшие ее всю жизнь – Жирмунский, Абло и т. д. Человек стояло двадцать, и все были в ужасе оттого, что она выросла бандиткой.

Дело отложили, в сущности, без основания: юрисконсульт публичной библиотеки (скупщик краденого) в отпуску. Допросили свидетелей, приехавших из Москвы – меня, Харджиева и Герштейн. Мне пришлось отвечать на вопросы об отношениях Пунина и Ахматовой, действительно ли Иру воспитала Ахматова (и куда она девала собственную мать, которая жила в той же квартире?), о том, как Ира вымогала деньги у Ахматовой и прочее.

Мерзость, в которой виновата сама Ахматова. А не будет ли такой мерзости (другого стиля – без денежного интереса) и после меня, и я буду в этом виновата? Что делать с людьми?

Лена начала работать. Женя сидит с Достоевским. Я занимаюсь текстологией стихов и пишу к каждому текстологический комментарий (не для печати, а для исследователей).

Очень мне хорошо в прохладной Верее, но хочется в Москву. Там можно работать напряженнее.

Это все мои дела. А меня ведь живо интересуют ваши, особенно три последние работы, о которых вы мне пишете. За многие годы вы для меня самый близкий художник. В чем-то вы близки к Мандельштаму (почти наивная серьезность), но в работе у вас нет какой-то тоже наивной и пронзительной конкретной детали, которая вдруг освещает всё (целое близко к среднему периоду Манд<ельштама>, к Тристиам). Целое – близко, живая деталь, секундная интонация, случайность – нет[743]. И всё же вас роднит больше, чем разъединяет. Дай-то Бог. Ваша Надежда Манд<ельштам>.