<12 мая 1972 г.>

<12 мая 1972 г.>

Дорогой Кейс! Буду очень рада увидеть Вас, но скажите мне заранее, когда приедете, чтобы я могла быть в городе к тому времени. Нельзя остаться здесь летом. Поэтому буду жить в деревне. Если буду знать заранее, приеду встретить Вас. Будем пить чай у меня на кухне, правда? Не забывайте сообщить мне. Надеюсь, всё будет в порядке. Приезжайте, пожалуйста приезжайте, приезжайте…

Сообщите и Наталье Владимировне[810]. Не забывайте.

С множеством поцелуев, ваша Надежда Мандельштам.

Послесловие голландского гостя……………………

…При прощальной встрече с Н. Я. в конце моей годичной стажировки в Москве речь зашла и о возможности нашей будущей переписки. Подумав несколько секунд, Н. Я. решила, что будем переписываться “нормально”, по почте, но из-за цензуры, которая непременно будет открывать нашу корреспонденцию, будем придерживаться бытовых тем и сообщений, по возможности связанных с моей литературоведческой работой. А писать она будет по-английски – тогда у “них” будет меньше подозрений. Хотя смысл употребления чужого языка до меня не дошел, я, естественно, не стал возражать. А теперь, собрав и перечитав пожелтевшую пачку писем своей корреспондентки конца 1960-х – начала 1970-х годов, в ее выборе языка, на котором мы с ней почти никогда не говорили, я склонен усмотреть в первую очередь иную, нежели конспиративная, причину.

Незаурядная языковая одаренность Н. Я. проявлялась по-разному: и в образцовой прозе ее двух книг, и в ее легендарной памяти на стихи, и в колоритности ее устной речи. Но также и в ее привязанности к языку, который помог ей пережить самые одинокие годы жизни в Советском Союзе. Выйдя на пенсию, оказавшись в самом центре интеллектуальной столичной жизни, она как бы невольно заскучала по предмету своей преподавательской карьеры в тишине провинции. Возможность поупражняться в переписке в употреблении всяких изящных оборотов, фразеологизмов и вежливостей, характерных для английского языка, явно была ей в радость. Ее письма изобилуют, иногда до странности, выражениями непереводимыми и даже немыслимыми в иной, нежели англосаксонская, среде. И в этом порой их трогательный комизм. Но в этом же и их обаяние. В стиле своего перевода я попробовал хотя бы местами намекать на непринужденный шарм и богатство оригинала.

Впрочем, неуклюжести во владении иностранными языками были неизбежны в обстановке продолжительной изоляции советской страны от остального мира. Отсутствие реальной практики у лингвистов, естественно, проявлялось и на уровне разговорной речи. Свидетельство того – единственное телеинтервью Н. Я., взятое у нее амстердамским журналистом и режиссером Франком Диамантом. Весной 1973 года, по просьбе солидной радиокомпании в Хильверсуме, я привел Диаманта к Н. Я., предварительно заручившись ее согласием. По предложению Н. Я., интервью состоялось 1 мая – в день, когда в гуще праздничной толпы приближение к ее дому группки иностранцев будет минимально заметно. Интервьюер сразу понравился Н. Я., которая улыбнулась ему теплой улыбкой: “Вы похожи на Осипа Мандельштама!”

Но вскоре после того, как камера была включена и началось интервью, стало ощущаться серьезное коммуникативное затруднение. Вопросы, поставленные с легким, но непривычным акцентом, даже после трехкратного повторения оставались непонятными для Н. Я. С другой стороны, ее интересные, ясно и с остроумием сформулированные ответы, тоже по-английски и тоже с акцентом, явно не доходили до сознания Диаманта без моего голландского перевода. К тому же, по моему ощущению, Н. Я. всё более разочаровывалась в реальном знании и понимании у своего собеседника стержневого предмета интервью – поэзии Мандельштама и идей, изложенных в ее собственных “Воспоминаниях”. В результате то ли с усталости, то ли со скуки она, как мне показалось, стала разыгрывать знаменитость в возрасте, произносившую прямо в камеру ряд шокирующих афоризмов, в том числе и резко диссидентских.

По общему совету – моему и двух обеспокоенных московских подруг Н. Я., следивших из кухни за ходом интервью в “зале”, Н. Я. взяла у Диаманта обещание, что фильм будет впервые показан только после ее смерти. Как и было условлено, премьера этого киноинтервью состоялась по нидерландскому телеканалу в предпоследний день 1980 года – назавтра после кончины Надежды Мандельштам. Оказалось, что благодаря успешному монтажу Диаманту всё же удалось достойным образом представить этот уникальный документ.

Нижеследующий набор писем заканчивается 1972 годом. Не думаю, что были еще и письма, полученные мной позже от Н. Я. и как-нибудь потерянные. Если просматривать существующую коллекцию в хронологическом порядке, процесс старения Н. Я., заметный и по ее “Воспоминаниям”, “Второй книге” и “Третьей книге” в их временной последовательности, становится наглядным в смене настроений, в развитии почерка и прямых высказываниях о всё возраставшей неохоте к физическим и ментальным усилиям писания. Как часто я еще бывал у Н. Я.? В точности не скажу. В течение семидесятых годов я приблизительно раз в два года ездил в Россию и, будучи в Москве, никогда не упускал позвонить Н. Я. по известному телефону и быстро затем посетить квартиру на Большой Черемушкинской. По дневниковой записи моего партнера выходит, что в ноябре 1980-го мы последний раз навестили Н. Я. и сидели у ее постели, развлекая ее по возможности.

Копий своих писем я не хранил и даже забыл, на каком языке я их писал. Но по письму от 31 июля 1971 г. как будто выходит, что либо все они, либо их часть была написана по-русски. Недавно Павел Нерлер обратил мое внимание на наличие одного моего письма, по-видимому, самого первого, в мандельштамовском архиве в Принстоне, и послал мне э-мейл с его содержанием. Я был от души рад этой информации, но всё же не стал включать его в настоящую подборку.

Кейс Верхейл, 2014 г.