РОЖДЕНИЕ АЛТАЙСКОГО АРТЕКА

РОЖДЕНИЕ АЛТАЙСКОГО АРТЕКА

Всё прекрасное на земле от солнца, и всё хорошее — от человека.

М. Пришвин.

Летом 1943 года к нам в Белокуриху начали прибывать на отдых пионеры из Алтайского края, областей Западной Сибири. Шла война, ещё не был освобождён солнечный Крым, но коренной перелом в войне наступил. Центральный Комитет ВЛКСМ по согласованию с правительством решил возродить организацию отдыха лучших пионеров страны во Всесоюзном пионерском лагере Артек, который размещался тогда здесь, в Алтайском крае, короче — возродить функционирование Артека для всей детворы Сибири, а в перспективе — и всей страны.

Наша смена была в нём самой длинной и продолжительной, война задержала нас надолго в этом прекрасном лагере, незабываемом коллективе. Поэтому пионеры и комсомольцы военного Артека стали основой, фундаментом для функционирования алтайского Артека.

Вначале стали прибывать дети из районов Алтайского края, потом из Новосибирска, Кемерова и других городов Западной Сибири. Использовались помещения курорта: рядом с нашим корпусом пустовал такой же, — сюда и стали прибывать ребята новой артековской смены.

Нашей администрации прибавилось теперь работы. Новых вожатых сюда не присылали, и Гурий Григорьевич на совете лагеря поднял вопрос о назначении лучших артековцев-комсомольцев на должность вожатых для новой смены.

Через несколько дней он вызвал меня для разговора:

— Ты чем сейчас занимаешься?

— Хожу со всеми на работу.

— Что делаете?

— Заканчиваем копать овощехранилище — второе по счёту, предстоит ещё одно.

— Придётся тебе сменить работу.

— На трактор?

— Да нет, — улыбнулся Ястребов, — совсем на другую: пионервожатым новой смены. Видел, детишки прибывают?

— Видел, но…

— Никаких «но», — перебил он меня. — Нам не присылают вожатых, а возле детишек нужно же кому-то быть. А вы прошли хорошую школу.

— Не умею я с детьми, не получится у меня.

— Не святые горшки обжигают! Получится!

— Да нет, Гурий Григорьевич, боюсь я вас подвести, на стройке из меня больше пользы будет, честное слово! Ведь и там нужны люди!

— А здесь, выходит, не нужны?

— Сюда проще найти подходящего комсомольца, у нас их много хороших!

Мы ещё долго доводили один другому свою линию, вместе искали лучший вариант и подходящую кандидатуру. Наконец, сошлись на таком: я периодически буду помогать вожатым музыкой по их заявкам, а останусь работать на стройке — ведь сроки были сжатые.

Вожатыми были назначены комсомольцы Володя Аас, Тамара Кранчевская, Светлана Косова, Лена Гончарова, Иза Рохленко. Наши «старые» вожатые остались инструкторами-наставниками. Володя Дорохин остался старшим вожатым.

Военные артековцы жили по принципу трудовой коммуны А. С. Макаренко, новоприбывшие же жили по упрощённой схеме крымского Артека, — с тем же режимом дня, с теми же традициями.

Вскоре новенькие уже распевали наши артековские песни, скандировали в строю дорохинские речёвки, салютовали по-артековски при встрече.

Мы стали готовиться к традиционному открытию лагеря для новой смены: отремонтировали мачту для флага, готовили концерт, а в долине между двух горных склонов, в Медвежьем логу — готовили костровую площадку. Туда при помощи трактора притащили три большие пихты, подняли их тросом и поставили пирамидой, внизу наложили сушняка.

— Такой иллюминации Артек ещё не видел! — возбуждённо потирал руки Дорохин, посматривая на верхушки сведённых воедино трёх большущих пихт.

В день открытия лагеря на площадке построились пионерские отряды «старого» и «нового» Артека, и на мачте заполыхал наш артековский флаг, — мы увидели, как растёт наша единая семья.

В заключение торжественной части Дорохин объявил:

— Вечером на костровой площадке, в Медвежьем логу состоится торжественный артековский костёр!

Ужинать мы пошли немного раньше и перед закатом солнца все собрались в указанном месте: на зелёных склонах, что амфитеатром окружали долину, разместились артековцы — весёлые, возбуждённые, нетерпеливые. Послышалась команда и несколько костровых с зажжёнными факелами бросились к куче хвороста, и вмиг вся она вспыхнула. Огонь быстро воспламенил пихтовые ветки, распространяясь всё выше и выше, брызгал искрами во все стороны, и вскоре вся пирамида полыхала, словно гигантская свеча. С треском взлетали ввысь золотые искры, казалось, они летят в синее небо к самым звёздам.

Начался концерт, подготовленный общими усилиями. Мы уже хорошо знали свой репертуар, а выступления новеньких слышали впервые, на них, поэтому было сосредоточено всё внимание.

— Композитор Дунаевский, «Моя Москва» в исполнении Нади! — объявил ведущий, неразборчиво назвав фамилию исполнительницы.

На площадку вышла смуглая стройная девушка, сильным открытым голосом начала петь. Эту песню, позже ставшую популярной, мы слушали тогда впервые. Всех волновали суровые, наполненные глубоким патриотизмом слова песни о любви советского народа к родной Москве, о суровой осени и скрежете танков под Москвой, о твёрдом убеждении советских людей в том, что Москва вечно будет сиять рубиновыми звёздами на башнях Кремля, олицетворяя непобедимость Советской Отчизны.

Когда Надя закончила петь, воцарилось минутное молчание, а потом ударил гром аплодисментов.

— Бис! Бис! Надя, бис!

Девушки-москвички сидели с повлажневшими глазами, песня усилила боль разлуки с родной столицей, с далёким домом и дорогими родителями. А Дорохин, ни к кому не обращаясь, бормотал:

— Вот что может сделать песня с сердцем человека!

Надя ещё раз исполнила песню и её снова наградили горячими аплодисментами.

Уж горы утонули в сумерках летнего вечера, расплылись их контуры, пихтовые обгоревшие стволы рассыпались, упали на землю, а возле затухающего костра продолжался концерт. Возвращались в лагерь тоже с песнями, всем понравилась новая песня о Москве, быстро запомнилась её нехитрая мелодия и сердечные слова:

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

С этим концертом через несколько дней мы ходили к своим подшефным друзьям — детям, которые на протяжении долгих лет были прикованы к постели. С самого начала пребывания в Белокурихе мы познакомились с этими ребятами. Они жили возле ванного корпуса в отдельном здании. Лежали они на передвижных кроватях. Медицинские работники могли выкатывать их на открытый воздух на просторные балконы. Поражённые участки костей были в гипсе, поэтому большинство из них лежали почти неподвижно. Мы познакомились со многими из них, но больше других вызывал у нас симпатии Миша, который играл на баяне. Ноги у него были в гипсе, а руки и грудь были сильными, мускулистыми, как у спортсмена. Девять лет он был прикован к постели. Натура у него была лирическая, он был хорошим мечтателем и интересным собеседником. Возможно, этот лиризм его души и привёл Мишу в музыку, в чудодейственный мир звуков, пленяющий его своим величием и красой. Лежал он навзничь в кровати, баян ставил на живот и исполнял достаточно сложные вещи.

Некоторые ребята ходили на костылях, для них мир был гораздо шире — они могли выходить во двор, ходить по палатам. Среди таких был москвич Женя Григорьев. Он три года пролежал в гипсе с больной ногой, потом при нас стал ходить на костылях, был общительным оптимистом, позже он победил болезнь — вылечился и уехал домой в Москву. Мы радовались вместе с ним его выздоровлению и от души желали всем победы над коварной болезнью.

В то посещение я проиграл Мише новую песню, продиктовал слова, и вскоре он исполнил её со своими ребятами, исполняя её с большим чувством. Навестить больных пришли с нами и новенькие артековцы. Для них тоже стало правилом — регулярно посещать больных друзей, носить им свежие цветы и песни.

С этого дня рядом с крымским — эвакуированным Артеком, стал функционировать алтайский Артек. Мы передали эстафету младшим пионерам продолжать традиции Артека — вечно юного, вечно молодого. Было приятно сознавать, что твои советы, добрые слова и наставления находят благодатную почву, раскрывшиеся сердца маленьких сибиряков впитывают наши линейки и сборы, песни и танцы, дружбу и любовь.