Ум хорошо, два ума… хуже

Ум хорошо, два ума… хуже

Вера Федорова — одна из первых советских парашютисток — готовилась к рекордному прыжку без кислородного прибора.

Пройдя с нею серию подъемов в барокамере, а затем совершив несколько полетов на высоту, я убедился, что Федорова хорошо переносит влияние разреженного воздуха. Потолок в шесть тысяч метров может быть свободно взят ею. Решено было приступить к ознакомительным высотным прыжкам.

В феврале 1935 года предстоял первый такой прыжок из задней кабины двухместного самолета разведывательного типа. Чтобы обеспечить успех полета, я поднялся один на шесть тысяч метров, выполнил боевую стрельбу по воздушным, а затем наземным целям и приземлился.

В тот же день на аэродроме должны были прыгать молодые парашютисты, которыми руководил мой друг Николай Евдокимов. Немного отдохнув, я стал вывозить парашютистов. Они благополучно приземлялись непосредственно около посадочного «Т». Пока прыгали новички, Федорова облачалась в меховой комбинезон, в фетровые валенки.

Полеты с молодыми подходили к концу. Все парашютисты садились в центр аэродрома. Рассчитав точку сбрасывания Федоровой, я сделал посадку. Евдокимов изъявил желание посмотреть, как будет прыгать Федорова, и сел вместе с нею в заднюю кабину. Я охотно согласился.

— Пожалуйста, летим вместе.

Подрулив к стартеру, я поднял левую руку и, увидев взмах белого платка, дал газ.

Набор высоты прошел нормально, наступил момент подготовки к прыжку.

В зеркало, укрепленное на одной из стоек центроплана, я наблюдаю за лицами моих пассажиров, сидящих в задней кабине, и вижу их веселые улыбки. Евдокимов и Федорова пытаются что-то сказать друг другу, но рев мотора заставляет их перейти на мимику и жесты.

Но вот пора прыгать.

Веду самолет точно по тем же ориентирам, по которым выпускал и молодых парашютистов: справа — парк, слева — железная дорога. Захожу на боевой курс, сбавляю газ. Когда самолет снижает скорость до ста километров в час, я поднимаю правую руку, приглашая Федорову приготовиться оставить самолет. На малой скорости веду медленно снижающийся самолет к заранее намеченному ориентиру. Когда плоскость касается ориентира передней кромкой, даю вторичный сигнал к отделению от самолета.

Взглянув в зеркало, вижу вдруг смеющееся лицо Федоровой. Она смотрит на меня недоумевающе-вопросительно — прыгать или нет.

Перевожу взгляд на Евдокимова и вижу: он всячески протестует, удерживая Федорову от прыжка.

— В чем дело? — ору я, вычеркивая для убедительности рукой знак вопроса.

Мой воздушный консультант также переходит на мимическую речь, смысл которой я улавливаю после неоднократных повторений:

— Рановато. Не дошли до точки.

Меня не удовлетворяет это непонятное предостережение.

Предыдущие прыжки подтвердили правильность расчета, — значит, нужно прыгать. Категорически настаиваю, подняв левую руку. Удерживаю правой рукой штурвал, слежу за Федоровой. Она стоит у борта кабины и вот уже сгибается, чтобы перевалиться вниз.

— Рано, рано! — предостерегающе кричит Евдокимов и снова удерживает Федорову в кабине.

Пока происходит эта словесная и мимическая перепалка, самолет уходит от точки сбрасывания, нарушив тем самым правильные расчеты.

Снова выходим на круг.

Я недоумеваю, выпускать ли вообще парашютистку, и, обернувшись, смотрю то на Евдокимова, то на Федорову.

Евдокимов, словно производя расчет, глядит за борт кабины на землю, ища ориентиры, над которыми Федорова должна оставить самолет. Но вот, наконец, его сосредоточенное лицо просветляется, и он, указав рукой вниз, приглашает Федорову к прыжку.

— Стой! — кричу теперь я. — Пролетели.

Федорова, скорее увидев мое искаженное гневом лицо, чем услышав звук голоса, оборачивается, затем переводит недоумевающий взгляд на Евдокимова, потом на меня. Тогда Евдокимов резко машет рукой. Федорова уходит под самолет, мелькнув в воздухе подошвами валенок.

Дав газ, я быстро ввел самолет в левую спираль и скоро увидел развернувшийся парашют.

— Куда она приземлится?

Кружась вокруг опускающейся парашютистки, мысленно прикидываю район посадки. Скоро я убедился, что он будет далек от границы аэродрома.

— Видишь, — кричу я своему консультанту, с виноватым видом следящему за покачивающейся Федоровой.

Как и следовало ожидать, наши длительные споры в воздухе нарушили расчеты. Федорова приземлилась на колючую проволоку на самой границе аэродрома. Шелковая ткань запуталась в проволочном ограждении.

— Видишь! — еще раз кричу я Евдокимову, проносясь в бреющем полете над головой Федоровой.

Евдокимов, смущенный, развел руками, дескать, ничего не поделать.

Мы сделали посадку и поспешили уйти скорей с аэродрома, потому что свидетелем наших расчетов случайно оказался командир части. Он, казалось, не заметил нашего исчезновения. Но на другой день мы убедились, что это нам только показалось.

Рассказывая на командирской учебе об атаке двумя истребителями, он будто вскользь бросил фразу:

— Впрочем, не во всех случаях следует рекомендовать эту фигуру. Ум хорошо, а два ума… иногда гораздо… хуже. Впрочем, об этом нам могут рассказать наши некоторые «мастера».

Эта фраза была сказана с такой выразительной иронией и усиленно красноречивым взглядом, что все со смехом обернулись к нам.