Глава 1. РОЖДЕНИЕ КРАМОЛЬНОЙ ГИПОТЕЗЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1. РОЖДЕНИЕ КРАМОЛЬНОЙ ГИПОТЕЗЫ

Во все времена попытки глубокого анализа работы спецслужб наталкивались на значительные трудности. Связаны они с поиском, отбором и оценкой фактов.

Взять хотя бы операции разведки, где действенными инструментами всегда были разведчики и агенты. А движущие их силы? Они оставались в тени. Работа спецслужб в конечном счете — это продолжение политики своих правительств иными средствами, особенно в мирное время. Однако разведывательная работа носит такой характер, что от нес и ее агентов, бывает, отказываются — официально и внешне убедительно — их собственные правительства. Пример тому — история с арестом замечательного разведчика XX века Рихарда Зорге, которого советская сторона не смогла спасти в силу сложившихся отношений с Японией — нашим противником дефакто и партнером согласно пакту о ненападении (1941) де-юре.

Кроме секретности, глубокому анализу операций тайного влияния мешает нехватка фактов, ибо ни в одной сфере государственной деятельности не прибегают так часто к дезинформации. Вторгнуться же в эту сферу просто необходимо.

Ведь совершенно невозможно понять мир прошлого века и сегодняшнего времени без осмысления работы спецслужб в переломные моменты противостояния между Востоком и Западом: Первая мировая война, Гражданская война в России, затем в Испании, Вторая мировая война и, наконец, «холодная война» в послевоенный период.

Уже менее чем через год после окончания величайшей битвы народов против фашизма в американских штаб-квартирах политиков и военных один за другим стали появляться тщательно разработанные планы разгрома Советской России. В высших эшелонах власти в США возникли директивы: «Тоталити», «Чариотир», «Флитвуд», «Троян» и, наконец, «Дрошнот».

В Москве знакомились с чудовищными и циничными расчетами, содержащимися на каждой странице этих документов: «первый удар по 20 городам…», «сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов, из них 8 — на Москву и 7 — на Ленинград…», «сбросить 200 атомных бомб на 100 городов…», «сбросить 300…». Причем указывались в них и такие цифры: на сколько процентов будет разрушена промышленность, сколько миллионов человек погибнет после первого, второго, третьего ударов… Указывалось точное время нападения: год, месяц, день!

По пунктам был расписан «порядок», который США намеревались предписать нашей стране после своей победы: «На любой территории, освобожденной от правления Советов, перед нами встанет проблема человеческих останков советского аппарата власти…»

Более пяти лет один за другим корректировались и менялись планы атомной войны против СССР, пока США не пришли к выводу, что она в тех условиях невозможна. Появление в 1949 году в Советском Союзе собственной атомной бомбы вызвало шок у тех, кто планировал по-своему распорядиться территорией и населением Страны Советов. Но бывшие союзники СССР по антигитлеровской коалиции, будучи убеждены, что советская сторона не ждет внезапного нападения, начали подготовку к всесокрушающему ядерному удару. Параллельно родился новый план, рассчитанный на разрушение СССР невоенными средствами.

План предусматривал в течение длительного времени воздействовать на советский строй по двум основным направлениям: во-первых, ведение массированной, широкомасштабной холодной войны, направленной на подрыв строя с целью его развала мирным путем; во-вторых, закрытая деятельность по поиску сообщников и объединение их в группы сопротивления, способные в нужный момент выступить открыто против существующего в стране режима.

В директиве США № 20—1 говорилось: «Психологическая война — чрезвычайно важное оружие для содействия диссидентству и предательству среди советского народа: она подорвет его мораль, будет сеять сомнение и создавать дезорганизацию в стране…»

Советская сторона знала об этих американских задумках. Практически не было ни одного плана атомного нападения на СССР, ни одной инструкции американской разведки и других спецслужб, направленных на свержение советского строя, о которых не были бы осведомлены органы госбезопасности, а от них — советское руководство и военное командование.

Развертывание против Советского Союза идеологического и психологического наступлений представляло не меньшую опасность, чем приготовления в военной области. Но советское руководство на этом фронте борьбы не принимало сколько-нибудь серьезных мер. После смерти Сталина десятилетия во главе Коммунистической партии стояли люди, чья некомпетентность не позволяла прогнозировать события, опираясь на данные серьезных ученых: социологов, философов, политологов, историков. А данные разведки партийным руководством страны фактически игнорировались и предложения органов госбезопасности по комплексным мерам против долговременных планов США по разрушению советского строя отметались.

Работа спецслужб затронула все человечество. И это не преувеличение, примером может послужить одна из коллизий между СССР и США в период Карибского кризиса (1962). Тогда разведка сыграла важную роль в мирном разрешении конфликта, грозившего ядерной катастрофой.

За тридцать лет до событий в нашей стране 1991 года политическое противостояние между Вашингтоном и Москвой поставило мир на грань третьей мировой войны. Когда речь идет о Карибском кризисе, можно с большой степенью уверенности утверждать: судьба мира зависела от уровня полезности разведок двух держав — их компетентности и умения в нужном месте и в нужное время снабдить свои правительства информацией стратегического значения.

Исповедуя принцип предвидения и упреждения, органы госбезопасности и военная разведка должны были предполагать, что очагом возможного военного конфликта окажется Куба, вырвавшаяся первой из-под опеки США в Западном полушарии. Итак, место приложения сил спецслужб — США и Куба, время — конец 50-х и начало 60-х годов. Попытаемся осветить этот аспект работы ЦРУ и СИС против КГБ и ГРУ. Возможно, итогом этого расследования станет смена полюсов в оценке эффективности работы, в частности, одного из главных фигурантов «тайной войны» в то время и в том месте.

Летом 1967 года в разгар триумфа международной выставки «Человек и его мир» в Монреале на полках книжных магазинов появилась книга карманного формата об Олеге Пеньковском «Записки Пеньковского». О том самом, которого приговорили к расстрелу за четыре года до этого в далекой Москве.

«Экспо-67» привлекла внимание всего мира. Канада отмечала свое 100-летие. В Страну кленового листа, при населении в 22 миллиона человек, на эту выставку съехалось почти 25 миллионов посетителей с разных частей света. И повторный выход книги (первое издание вышло в Нью-Йорке в 1965 году) именно в год выставки, когда она пересекла южную границу Канады с США, был, конечно, не случайным: теме «Человек и его мир» противопоставлялись идеологические течения, характерные для полярности того времени, — капитализм и социализм.

Несомненным было и другое: широкое распространение книги было выпадом в адрес Советского Союза, отмечавшего в 1967 году свое 50-летие. Уже тогда ее отнесли к «черной пропаганде» и к семейству «изделий» западных спецслужб.

А что же люди — из Европы, Азии, Африки, обеих Америк? Как они отнеслись к книге, а точнее, к фигуранту Джибни, вещавшему со страниц якобы «записок Пеньковского»? Общими для всех были три слова: «Советский разведчик — предатель». Но эмоциональная окраска при оценке такого персонажа различалась: «это интересно» — для тех, кого разведка и шпионаж интересовали как чтиво; «опять эти русские» — для тех, кого все советское раздражало; «в семье не без урода» — для тех, кто симпатизировал Советам.

Попала эта книга и ко мне. Я тогда работал под торговым прикрытием на этой знаменитой выставке. Нельзя сказать, что «Записки» меня заинтересовали, но здорово озадачили и на многие годы приковали внимание к проблеме предательства.

Нашлись у меня и свои оценки содержания книги, которую уже в то время я рассматривал как довольно удачную антисоветскую «активку» западных спецслужб. Однако я вкладывал свой смысл в те три слова: «Советский разведчик — предатель». И еще мое воображение потряс тот факт, что предателем был ветеран Великой Отечественной войны, храбрый офицер!

Объемистая книга «Записки Пеньковского» не отвечала на интересовавший меня вопрос: что же подвито Пеньковского на инициативное предательство? Правильно сказать, ответы, казалось бы, были, но слишком на поверхности лежали мотивы его поступка.

Читая «Записки», уже в то время я искал глубинные корни предательства и… не находил их. Спустя десятилетия, побывав сам в личине «предателя» Родины в интересах советской госбезопасности и осмыслив личный опыт, я все чаще возвращался к проблеме предательства Пеньковского — офицера военной разведки, поступок которого на Западе окрестили «феномен Пеньковского».

У меня, ветерана разведки, появилась почти навязчивая идея— нужно искать скрытые пружины «феномена». Было собрано и изучено достаточно большое количество статей, очерков и книг о «феномене» с массой противоречивых мнений о предательстве Пеньковского. И возник вопрос: «а был ли мальчик?» — было ли предательство или, возможно, это искусная игра советской стороны в интересах событий, развернувшихся на международной арене в конце 50-х и начале 60-х годов, конечно, между Западом и Востоком — США и СССР. Причем вокруг Кубы.

Я искал в печатных изданиях и других источниках, многие из которых противоречили сами себе, и в материалах судебного процесса над предателем ответы о зародившихся у меня сомнениях хотя бы в косвенном виде, но спрятанные в глубине малоизвестных фактов.

Занимаясь историей отечественной разведки в последние годы XX столетия мне удалось помочь придать гласности труд замечательного советского разведчика Вениамина Гражуля, одного из руководителей разведшколы и ее преподавателя. В 1944 году Гражуль подготовил закрытое учебное пособие по истории разведки в XVIII веке. В увлекательной форме он поведал о становлении Российской державы усилиями Петра I и Екатерины II. На фоне внешней политики этих двух монархов Гражуль раскрыл значение дипломатической разведки для нужд государства.

Источником сведений при работе над рукописью послужили два архива, в то время закрытого характера. Рукопись получила высокую оценку Евгения Тарле, маститого советского историка, с предисловия которого она начиналась.

Справка. О том, что Запад считал Россию «варварской страной», которую всячески следует ослаблять, известно еще со времен Александра Невского. Тогда ему удалось остановить Тевтонский орден, вооруженный идей Ватикана: искоренить православие у восточных славян, естественно, после их порабощения.

Казалось бы, Россия встала в полный рост Великой Державы в XVIII веке. И констатацией этого может служить хотя бы такой факт в высказывании Екатерины II в письме французскому мыслителю Вольтеру: «Теперь без нашего согласия ни одна пушка в Европе не смеет выстрелить!»

Но вот наступил следующий век, XIX, и Западом была инициирована Крымская война с той же целью: ослабить, лишить выхода к морям, ликвидировать флот… Эта война стала первым военным походом коалиции европейских государств против суверенной России. Не стал ли девиз «Расчленить и превратить Россию в сырьевой придаток, управляемый извне» навязчивой идеей Запада?! Тому пример: решение «сильных мира сего» в Америке в 80-х годах XIX века выделить в два главных экономических противника следующего столетия Германию и Россию. Первую — потому что она уже заявила о себе в этом качестве на международной арене, а вторую — как обладающую огромными природными ресурсами и кадровой силой. Но главное в России устрашало Запад… ее непредсказуемая возможность к стремительному саморазвитию.

И как следствие такого отношения к России — инспирирование Русско-японской войны Страной восходящего солнца, поддержку которой на дипломатическом уровне проводили западные страны и милитаризацию которой стимулировали: Англия — усиленное финансирование, США — поставка сырья и производственных мощностей, Германия — строительство японской армии. А вместе — поддержание агрессивных замыслов и действий японской военщины против Российской империи.

Под этим углом зрения следует рассматривать позиции США в Первой и Второй мировых войнах, одной из целей которых было значительное снижение экономических и людских ресурсов этих двух стран-противников.

.. Так вот, в одной из глав книги о дипломатической разведке двух императоров речь шла о работе в интересах распространения влияния России на Польшу. Петру I нужно было повлиять на своего ставленника — польского короля, колебания которого не в пользу политики России подогревали шведы, англичане и немцы.

На столе у Петра I появилась «Мемория досад» — памятка претензий к действиям антирусски настроенного польского короля. Все претензии были хорошо аргументированы на основе сведений, полученных от тайных информаторов русских разведчиков в этой стране, работой которых руководил лично российский монарх.

С оперативной точки зрения «Мемория досад» — это труд разведчиков, агентов и может быть квалифицирован как акция тайного влияния (операция содействия) в интересах российской политики в Польше и против недоброжелателей в Европе. Характерной особенностью документа был тот факт, что ни один из десяти источников, на основе информации которых была подготовлена «памятка», не был засвечен.

Работая над историей советской внешней разведки, возникло ощущение аналогии «Мемории досад» с документом, к инспирированию которого имели отношение советские органы госбезопасности в то время, когда по Европе уже шагали немецкие солдаты, развязав Вторую мировую войну.

Так, подвиг русских разведчиков в Польше был повторен в 1940–1941 годах в отношении США и Японии, которые вели напряженную дипломатическую войну за влияние в Юго-Восточной Азии и на Тихом океане. Усилиями нашей разведки было ускорено появление Меморандума США — «мемории досад» американского образца — в отношении агрессивной политики Японии. Ультимативный характер этого документа привел к боевым действиям японских военно-морских сил против США. Массированная атака американской главной военно-морской базы на Тихом океане Пёрл-Харбор (7 декабря 1941 года) ввергла эти две страны в столь серьезное противостояние, что Япония оставила мысль о нападении на Советский Союз в помощь своим союзникам по оси Берлин — Рим — Токио.

Эта атака на второй день после начала контрнаступления советский войск под Москвой высвободила дивизии на Дальнем Востоке, которые приняли участие в решительном разгроме немцев. Победное завершение битвы за Москву вселило надежду в сердца советских людей и народов антигитлеровской коалиции: фашистов можно бить! В этой победе была доля и нашей внешней разведки.

У читателя может возникнуть вопрос: почему такое длинное вступление? И казалось бы, не на тему? «Мемория досад» в адрес

Польши и Меморандум США в адрес Японии — это звенья одной цепи в успехах разведок России с разрывом в двести лет.

Именно «Мемория» подсказала мне главную изюминку в концептуальном взгляде на проблему, о которой пойдет речь в этой книге.

Так родилась рабочая гипотеза: появление Пеньковского в качестве агента двух западных спецслужб в момент крайне значимых отношений для двух великих держав — СССР и США — это дело не случайное, а определенное всем ходом истории русской и советской разведок.

Появление в нужном месте и в нужное время. И тогда «дело Пеньковского» оказалось лишь в обойме ряда дел, в которых уже отличились советские разведчики 20—70-х годов при проведении операций «Заговор послов», «Трест», «Снег», «Монастырь» — «Березино», «Турнир» и др.

Я не один год собирал факты и сортировал их на первых порах по довольно простой схеме: неясно и неточно, сомнительно и подозрительно, наконец, неправда. В пользу гипотезы факты выстраивались в цепочку умозаключений, требующих осмысления по трем магистральным направлениям. А именно: Пеньковский — предатель; Пеньковский — предатель и после разоблачения помощник органов в работе против Запада; Пеньковский — не предатель.

Однако следует понять обстановку, в которой органы госбезопасности действовали в послевоенное время (период «войны после войны»), с ее кульминацией — Карибским кризисом.

Сегодня редкий историк подвергает сомнению тот факт, что послевоенные годы противостояния менаду Западом и Востоком (а значит, менаду США и СССР) можно исчислять так: до Карибского кризиса и после него.

Как говорил древнекитайский военный теоретик и полководец Сунь-Цзы, «Кто не умеет считать ущерб от войны, тот не может понять ее выгоды».