МЕЧТА…
МЕЧТА…
Перечитывая Курилова, я снова и снова задавался вопросом: почему же книги наших авторов, писавших о «малых народах» (то есть об индейцах) не выросли в общее направление, которое можно было бы сравнить с тем, что принято называть вестерном? Чего-то не хватает в наших книгах? Нет, дело не в сюжете, у вестернов бывают самые неожиданные сюжеты и даже формы. Возьмите, к примеру, «Маленького Большого Человека» Томаса Бергера. Там нет ничего стандартного. Даже язык – он наполнен иронией, разве кто-нибудь до Бергера позволял себе писать в таком тоне о серьёзных вещах?
Книги о наших индейцах и приехавших на их землю белых людях совсем другие. Какое-то другое у нас звучание… Настроение… Да, пожалуй, настроением наши авторы и отличаются. Любви и страсти у нас вдоволь, но беспробудной тоски куда больше. И никакой надежды.
Вестерны наполнены уверенностью, даже самые трагические истории о Дальнем Западе овеяны духом силы и несломленной гордости. Погружаясь в роман Говарда Фаста «Последняя граница», почти физически чувствуешь страдания Шайенов, решивших сбежать из резервации, устроенной в засушливой Оклахоме, обратно на землю предков, в северные равнины и горы. Перспектив у Шайенов не было, но при всей безысходности, переполняющей роман, у читателя остаётся ощущение силы, которая прямо-таки веет от Шайенов – издыхающих от долгой дороги, голода, тяжёлых ран и моральных страданий, но всё же не желающих сдаться.
Думаю, что именно в этом и есть привлекательность вестерна. И никакие ужасы кровавых схваток, описанных весьма подробно и натуралистично, не делают вестерны отталкивающими. Достаточно вспомнить повесть «Человек по имени Лошадь», где рассказывается об англичанине, попавшем в племя Абсароков и претерпевшем бесчисленные измывательства, но тем не менее добровольно оставшемся жить среди дикарей. Он даже стал отрезать себе пальцы в знак траура по погибшим «родственникам», хотя среди индейцев у него не было никого родных. В вестернах люди, пришедшие из цивилизации, нередко выбирают «примитивный» образ жизни и остаются с туземцами. Это может показаться странным, потому что на Западе нет понятия Традиции. Там трудно найти объяснение, почему персонажи того или иного романа тоскуют и даже спиваются, покинув продымлённый чум и вернувшись в привычную мягкую постель. Тем не менее там эта интонация присутствует.
Возможно, в западном мире просто острее чувствуется ностальгия по утерянной природе. Не случайно Луис Ламур пишет в романе «Гора сокровищ»:
«Мэм, я не знаю, чего вы хотите от жизни, но советую вам однажды ночью обратиться к Богу и попросить его, чтобы он дал вам возможность пройтись в одиночестве по горной долине в ту пору, когда цветут цветы.
Попросите его, чтобы он позволил вам посидеть на берегу горной речушки в лучах солнца, которые пронизывают стволы осин, или проехать верхом по высокогорному плато, любуясь суровыми скалистыми вершинами, над которыми нависают чёрные грозовые тучи – огромные, набухающие дождём с каждой минутой готовые превратить долины в бурлящие озёра… Попросите Бога показать вам всё это, и тогда вы узнаете, что такое божественная красота.
Знаете ли вы, какие виды открываются с высоты, мэм? Довелось ли вам когда-нибудь останавливать своего коня на самом краю глубокого каньона, в котором царит темнота и лежат глубокие загадочные тени? Или увидеть оленя, который замер на краю долины и поднял свою голову, чтобы посмотреть на вас? И вы замираете неподвижно, подобно деревьям, окружающим вас, боясь спугнуть его? Видели ли вы когда-нибудь, как играет форель на зеркальной поверхности горного озера? А я всё это видел, мэм, и, клянусь Богом, это поистине великолепно!»
У нас ещё вдоволь хватает лесов и гор, вокруг которых нет колючей проволоки с надписью «Частная собственность», и мы, наверное, не умеем ценить этого. Но я надеюсь, что очень скоро пройдёт мода на брызжущие рекламные огни больших городов и мы повернёмся лицом к природе. И тогда не только немногим любителям вестернов, а большинству читателей станут понятны и близки строки, которые Джеймс Шульц написал в книге «Моя жизнь среди индейцев»:
«Любовь к вольной жизни в лесу и в поле, к приключениям у меня в крови от рождения; должно быть, я унаследовал её от какого-то далёкого предка, потому что все мои близкие родственники – верующие люди трезвых взглядов. Как я ненавидел все удовольствия и условности так называемого цивилизованного общества! С ранней юности я чувствовал себя счастливым только в большом лесу, лежавшем к северу от нашего дома, там, где не слышно ни звона церковных колоколов, ни школьного колокольчика, ни паровозных свистков. Я попадал в этот огромный старый лес лишь ненадолго, во время летних и зимних каникул. Но настал день, когда я мог отправиться куда и когда захочу, и однажды тёплым апрельским утром я отплыл из Сент-Луиса на пароходе вверх по Миссури, направляясь на Дальний Запад.
Дальний Запад! Страна моей мечты и моих надежд! Я прочёл и не раз “Дневники” Льюиса и Кларка, “Восемь лет” Кэтлина, “Орегонскую тропу” и книгу об экспедиции Фримонта. Наконец-то я увижу страну и племена, о которых рассказывали эти книги!»
Как бы мне хотелось, чтобы однажды кто-то написал в своих воспоминаниях, что он отправился в Сибирь или куда-нибудь на Север не из-за охватившей его жажды высокого заработка, а из-за того, что его околдовали книги Курилова, Ходжера, Рытхэу, Неркаге и других авторов. Увы, эти авторы до сих пор не создали красивой легенды о гордых народах и прекрасной земле. Они создали книги слёз, книги горьких рыданий, но не книги восхищения своей землёй и своим народом… В их книгах мне не удалось увидеть призыва к корням. Мне не удалось увидеть героев, за которыми хотелось бы последовать…
"Мир Севера" №2, 2006