Глава 3. ИССЛЕДОВАНИЕ ЛАВИН. НАЧАЛО

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3. ИССЛЕДОВАНИЕ ЛАВИН. НАЧАЛО

Слово «исследования» вызывает в воображении картину лаборатории, заполненной экзотическим оборудованием и нафаршированной учеными. Такое научно-исследовательское учреждение действительно существует в Давосе, Швейцария. Это Швейцарский федеральный институт исследований снега и лавин, основанный в 1942 г. в результате работ, проводившихся с начала 30-х годов нашего века. Тот факт, что его всегда называют просто Институтом лавин, показывает, что это уникальная организация, пользующаяся заслуженной известностью благодаря ее роли в расширении наших знаний о снеге и лавинах.

По сравнению с этим начало исследований лавин в Западном полушарии в 1945 г. при описанных выше обстоятельствах не было примечательным: лавинами занялся один человек, который не был ученым, не имел оборудования и лабораторией которого была окружающая природа. Кроме того, никто не просил меня проводить какие-либо научные исследования и никто не считал их необходимыми. Тем не менее условия для начала серьезного изучения лавин в Америке созрели.

Развитие Алты как района зимнего спорта явилось толчком для быстрого расширения деятельности в лавиноопасных зонах. В последующие десять лет эта возросшая активность оказала влияние на транспорт, связь, промышленность, строительство и на толпы лыжников, о чем мы и не думали в 1945 г. Алте самой природой было предначертано стать первым лавинным исследовательским центром на этом континенте, и то, что именно я сделал решающий шаг, было лишь случайностью.

Лавины вовсе не стали крупнее и не начали сходить чаще; они существуют с тех пор, как горы поднялись из морей и на них начал падать снег. Но лавинные исследования стали неотложным делом только с появлением горнолыжного спорта как массового вида отдыха, поскольку лавинной опасности стало подвергаться огромное количество людей и ценное имущество. До появления бледнолицых в Северной Америке индейцы зимой избегали высокогорий, считая, что они населены злыми духами. У них не было необходимости думать о том, как защититься от лавин. В отличие от швейцарцев, которые были заключены в свою горную цитадель, окруженную вражескими племенами, индейцы могли передвигаться вдали от гор — места было много.

Первыми белыми людьми, проникшими в высокогорные хребты Запада, были немногочисленные охотники и следопыты. История не сохранила записей о том, скольких из них унесли лавины. Они просто не появлялись на ежегодном собрании горцев. Они «исчезали». Вслед за ними в поисках золота и серебра пришли старатели. Их было больше, и они были более связаны друг с другом; они стремились собираться группами. Сразу же эти люди столкнулись с лавинами, потому что разбивали лагеря там, где находили руду, — в крутостенных каньонах. Список старательских поселков, сметенных снегом, длинен: Теллурайд в Колорадо, где в 1903 г. мой отец был одним из немногих оставшихся в живых, Аспен, Минерал-Кинг, Алта, Брайтон, Атланта — это лишь некоторые примеры.

Для эмигрантов, которые начали наводнять Запад приблизительно в то же время, что и старатели, и жаждали захватить земельные участки, горы были только препятствием, лежащим между ними и плодородными землями. Одна из групп — партия Доннера — имела стычку со снегом, запечатленную в истории, но о лавинах там ничего не говорилось. Однако при дальнейшем заселении Запада появились строители железных и шоссейных дорог. Сначала не делалось никаких попыток поддерживать шоссейные дороги через горные перевалы открытыми всю зиму, да для этого не было и соответствующего оборудования. Вплоть до первой мировой войны люди, жившие в горах Запада, оставляли там на зиму свои машины. Если они хотели пересечь горы, они садились в поезд.

Строители железных дорог обладали энергией и энтузиазмом, которые помогли им провести снегоочистители через ужасные заносы в Скалистых и Каскадных горах и в Сьерра-Неваде. Они, эти железнодорожники былых времен, вступали в жесточайшие битвы со снегом и лавинами.

В Скалистых горах к западу от Денвера, штат Колорадо, есть участок пути через перевал Корона, давно уже заброшенный, который остается памятником их мужеству и воображению. В одном месте, чтобы подняться достаточно высоко и подойти к перевалу, железнодорожная линия образует восходящую восьмерку вокруг двух куполообразных вершин. Там, где петли пересекаются, сохранились одна над другой три эстакады. В конце 50-х годов, когда я восхищался ими, они были еще целы. Однако преодолеть перевал Корона оказалось не под силу даже прокладчикам железных дорог. Поэтому им пришлось построить 15-километровый туннель Моффат, одно из инженерных чудес своего времени.

Железные и шоссейные дороги особенно страдают от лавин. Они тянутся на многие километры, уклоны у них должны быть невелики, и поэтому они не могут избежать мест схода лавин, если только не уйдут под землю. На таких известных трансконтинентальных линиях, как Канадская Тихоокеанская, Канадская Национальная, Великая Северная, Милуоки, Северная Тихоокеанская и Южная Тихоокеанская, на многие километры тянутся туннели и галереи, т. е. полуоткрытые туннели. Конечно, полностью прикрыть все горные линии было невозможно — это стоило бы слишком дорого.

Туннели имели и другой недостаток: в те времена, когда паровозы топили углем, путешествие через один из таких задымленных и наполненных газом туннелей запоминалось как тяжкое испытание. Немногим лучше были и галереи, так как они постоянно загорались от искр. Поэтому строители путей старались выходить из этих «нор» во всех безопасных местах (или во всех местах, которые они считали безопасными).

На Великой Северной железной дороге в Каскадных горах в штате Вашингтон две великие разрушительные силы природы — лавины и огонь — объединились, чтобы вызвать величайшую в истории США лавинную катастрофу. Первым пришел огонь. Лес — природная защита от лавин, а горы Северо-Запада густо поросли лесом. В одно необычайно сухое и жаркое лето лесные пожары уничтожили миллионы акров леса.

На одном участке Великой Северной дороги, в районе перевала Стивенс, на незащищенном пространстве между двумя галереями находился маленький железнодорожный поселок Веллингтон. Он состоял из гостиницы, паровозоремонтной мастерской, водонапорной башни, ряда небольших строений и нескольких запасных путей. Запасные пути были просто короткими отрезками, параллельными главной линии, где встречные поезда разъезжались. На этих путях в роковую ночь на 1 марта 1910 г. стояли переполненный пассажирский поезд, товарный состав, а также паровозы, снегоочистители и отдельные товарные вагоны. Заносы задержали их здесь еще с 24 февраля. На девятый день метели интенсивность снегопада стала необычайно высокой и достигла 30 см снега в час, или 3,6 м за день. В большом количестве начали сходить лавины. Уже были отдельные жертвы. Снежные заносы и лавины прочно блокировали железнодорожную линию в обоих направлениях. Людям, запертым в поселке Веллингтон, некуда было деться.

Поезда могли бы уйти в укрытие — однако это спасло бы людей только от лавин, но не от удушья. Некоторые пассажиры хотели двигаться хоть куда-нибудь, они готовы были испытать судьбу в борьбе с угарным газом. Железнодорожники отвергли это предложение. Вероятно, их нельзя винить. Измотанные физически и морально девятидневными попытками открыть линию и освободить поезда из заточения, они, по-видимому, забыли, что пожар уничтожил лес на крутом склоне над поселком.

В ночь на 1 марта снегопад прекратился и пошел дождь, принесенный теплым западным ветром чинуком. Возникла классическая лавинная ситуация. Сейчас мы сказали бы, что спусковыми механизмами явились избыточная масса и быстро поднявшаяся температура снега. В 1 ч 20 мин ночи огромная масса снега в полкилометра шириной, почти в 1 км длиной и, возможно, в 5–6 м толщиной оторвалась от горного склона и обрушилась на запертых в вагонах людей.

Уцелела лишь гостиница. Люди выбрались из нее, с трудом передвигаясь среди обломков, и обнаружили, что все сметено в каньон, расположенный ниже путей. От двух поездов, семи паровозов, снегоочистителя, нескольких товарных вагонов, водонапорной башни и мастерской они смогли найти на поверхности снега только отдельные куски дерева и стали. Лишь после весеннего таяния были обнаружены останки людей. 22 человека удалось спасти благодаря героическим усилиям оставшихся в живых. Число погибших точно не известно: от 96 до более чем 100 мужчин, женщин и детей.

С этого момента могли бы начаться исследования лавин в Америке. Веллингтонскую катастрофу обследовали два специалиста. Один из них был лесничим. Его интересовало в основном количество уничтоженного леса, но в его отчете отмечено также, какую роль сыграл огонь, создавший новые пути лавин там, где их раньше не было. Другой специалист был метеорологом. Его интересовал сам снегопад, предшествовавший сходу лавин, но он высказал одно поразительно проницательное соображение, касающееся лавин. Он писал:

«Не только количество снега вызвало так много лавин, но и сам характер снегопада».

Это положение стало исходным принципом лавинных исследований в Западном полушарии.

За этими двумя отчетами ничего не последовало. Строители железных дорог ушли под землю, забросив 60 км путей, туннелей и галерей; пришлось затратить еще миллионы долларов на постройку нового, 13-километрового туннеля. Поток старателей к этому времени уменьшился. Не имея никаких способов защиты от лавин, эти стойкие люди просто принимали их как еще одну опасность в их опасной профессии. Горнолыжный спорт еще даже не маячил на горизонте. Отчеты ушли в правительственные архивы и были обнаружены только через 36 лет сотрудником Снежной службы из Алты, когда он искал каких-либо сведений о лавинах и средствах спасения.

В 1945 г. литература по лавинам на английском языке была весьма скудной. Имелись многочисленные описания лавинных катастроф, но они рассказывали о результатах падения лавин, а не о причинах их возникновения. По сей день весьма полезна и популярна книга Д. Зелигмана «Структура снега и лыжные склоны», вышедшая в 1936 г., но ее едва ли можно считать оперативным руководством для охотника за лавинами. Существовали два уже упомянутых отчета и дневники моих предшественников в Алте. Несколько доступных для меня швейцарских публикаций были изданы на немецком языке. Я извлек из них все, что мог, с помощью словаря и остатков моих университетских знаний иностранного языка.

Обдумав ситуацию в Алте, я пришел к нескольким очевидным выводам. Я должен сам написать руководство. Хотя швейцарцы были признанными мастерами своего дела, они не могли мне помочь. Я был поражен тем, что их больше интересовал снежный покров, чем снегопады и метели, больше заботило имущество, чем люди. Для меня же главным были передвигающиеся в разных направлениях люди, и, может быть, единственное, что я понял в первые же зимы моих исследований, так это то, что 80 % лавин в Алте сходят во время снегопадов или сразу после них.

В конце концов необходимо было найти способы активной борьбы с лавинами. Надпись «Территория закрыта» — не более чем увертка, не помогающая достижению главной цели. Люди приехали в Алту кататься на лыжах, и нельзя закрывать для них лучшие склоны. В Алте зародился культ катания по глубокому снегу. Укатанные трассы хороши для спокойного катания; каждый нетронутый склон выглядит как вызов. Я тратил больше половины своего времени на то, чтобы прогнать с опасных мест любителей покататься по целику. И они не были мне за это благодарны, а из чисто эгоистических побуждений желали мне провалиться вместе с моими лавинами.

Возникла серьезная дилемма: в одном из наилучших в мире мест для лыжного спорта большинство склонов было закрыто для лыжников, потому что у меня не имелось надежных способов узнать, вызовет тот или иной снегопад лавину или нет. Единственным способом было опробовать склон самому. Один мой друг несколько дней поиграл со мной в эту игру, от которой волосы встают дыбом, и выразил эту дилемму по-своему. Он сказал: «Знаешь, это как бой быков. Очень интересно, но кто-то все-таки погибнет».

Заявив, что европейские ученые больше интересуются снежным покровом, чем снегопадом, больше внимания обращают на защиту имущества, чем людей, я не собирался принизить их роль. У них совершенно иная ситуация: фермы, скот, поселки, фабрики, железные и шоссейные дороги, линии электропередач, дома — все это находится под постоянной угрозой со стороны лавин, и вполне естественно, что они заботятся в основном об имуществе. Если они смогут защитить дома и линии коммуникаций, то тем самым автоматически будут защищены и люди. И именно с метаморфизмом снежного покрова связаны чудовищные лавины, опустошавшие целые общины. Отсюда главная задача Института лавин — проектирование и строительство защитных сооружений, позволяющих предотвратить сход мощнейших лавин. В этой области европейцы превосходят всех. В нашей части земного шара мы с благодарностью признаем их достижения и используем их открытия.

В конце первого сезона моей работы предприниматели Алты собрались, чтобы выразить свое возмущение. Открыто провозглашаемой целью их встречи было изгнать меня из ущелья так далеко, чтобы я смог вернуться обратно только с помощью ракет. К моему удивлению, главное недовольство касалось не лыжных трасс, а шоссе. По их мнению, шоссейная дорога закрывалась слишком часто, и в том числе она была закрыта на Пасху — время традиционного закрытия сезона.

В действительности я не отвечал за дорогу. Это было делом дорожного техника Мела Уокера. Я просто давал ему советы, и он принимал их, когда это касалось жизни людей. Те, кто мог выступить в мою защиту, или колебались, или молчали. Поворот в ходе собрания произошел, когда слово взял «Мэр» Уотсон. Мэр — самозваный — был старателем и активно содействовал развитию горного дела. В годы между двумя мировыми войнами он приобрел права на большинство заброшенных участков прежде богатых серебряных рудников. Наделенный большей проницательностью, чем другие, он пожертвовал Лесной службе права на использование поверхности своих участков и убедил других владельцев сделать то же самое, так что Алта могла возродиться уже как центр развития зимнего спорта.

Мэр Уотсон был яркой личностью. Не будучи лыжником, он тем не менее носил тирольскую шляпу, настолько увешанную значками лыжных баз всего мира, что она весила примерно столько же, сколько каска пехотинца. Он жил у нижней станции канатной дороги Коллинс в хижине, украшенной непристойными картинками и газетными вырезками о лыжах. В уютном уголке, настолько маленьком и темном, что никто не мог наблюдать за ним, он сбивал для почетных гостей коктейль, называемый «Лыжный мяч». Я могу засвидетельствовать его силу. Однажды я видел некоторых руководителей Лесной службы, возвращавшихся после заседания в хижине Мэра на четвереньках, а это довольно трудно, когда на ногах лыжи. Он пообещал оставить мне в завещании рецепт «Лыжного мяча», но по воле судьбы унес его с собой в могилу в 1952 г., в Зиму Большого Снега.

Мэр был в Алте во время непогоды на Пасху. Он заявил, что это был один из худших буранов, которые он когда-либо видел, и что предпринимателям следовало бы поблагодарить меня за закрытие шоссе.

После окончания моего первого сезона я пришел к определенным выводам. Шоссе было худшей проблемой, чем район лыжных трасс. Люди — более сложная проблема, чем лавины. Не имея лучшей информации, я мог бы не пережить второй зимы. Разгребая однажды груду оставшегося от войны хлама (что было нашим любимым занятием в те дни), я набрел на разобранный остов флюгера типа «Бюро погоды» с электрическими контактами на каждом румбе. Владелец этого хлама даже не знал, что это такое, когда я показал ему части флюгера и спросил о цене. Он сказал, что красная цена этому барахлу — доллар. Таким образом я приобрел свой первый научный прибор. Инспектор Козиол дополнил его анемометром — прибором с вращающимися чашечками, замыкающими контакт всякий раз, когда ветер проходил путь в 1/60 мили. Анемометр может быть соединен с лампочкой или звонком. Таким образом, если вы подсчитаете число вспышек или звонков за 60 секунд, то узнаете скорость ветра в милях в час.

Шкалы для отсчетов по флюгеру и анемометру были потеряны. Я сделал одно устройство из лампочки от карманного фонарика. Путем дальнейшего попрошайничества, подгонки, импровизации, для которых мне пришлось развить даже не предполагавшийся у меня ранее талант, я постепенно накопил массу оборудования. Это было исследование под очень слабым микроскопом, но оно было началом. Я намеревался наблюдать и записывать все, что мог, о буранах, вызывающих лавины, — скорость и направление ветра, температуру, характер снежного покрова, интенсивность снегопадов, количество, тип и водозапас свежевыпавшего снега, оседание снега, сход лавин.

Первыми приборами автора были флюгер и чашечный анемометр, предназначенные для измерения направления и скорости ветра (здесь они предохраняются от обледенения посредством освещения их инфракрасной лампой).

Это было весьма честолюбивое предприятие для одного человека, располагающего лишь самым примитивным оборудованием и не имеющего никакой научной подготовки. Случайный посетитель, знакомый с лавинными исследованиями, мог бы посмеяться над столь грубой попыткой состязаться со знаменитым Институтом лавин. Но на самом деле это вовсе не было состязанием — я вступил в широко открытую область лавинных исследований. Нельзя сказать, что европейцы не сознавали важности буранов. Это только вопрос подхода. Для них снегопад был просто распределительной системой, добавляющей еще материала к снежному покрову. Для меня же буран был первой движущей силой, вызывающей лавины.

Скоро я обнаружил, что каждый буран имеет свою индивидуальность и никогда точно не повторяет предыдущий: после одного бурана сходили лавины, после другого — нет. Если бы я вел наблюдения достаточно долго и терпеливо, возможно, я открыл бы какие-либо признаки, которые сказали бы мне, почему один буран вызывает лавины, а другой — нет. Это называется эмпирическим исследованием, что подразумевает сбор возможно большего количества информации без особых попыток ее отбора и последующий ее анализ.

Лавинные исследования стали для меня глубоко личным делом. Оказалось, что изучение лавин отличается от исследования других разрушительных сил природы, за исключением огня. Вулканолог редко вступает в прямой контакт с извержением, метеоролог — с ураганом, сейсмолог — с землетрясением, гидролог—с наводнением. Но даже если они в него вступают, они только зрители и не могут оказать почти никакого воздействия на исход событий. Я же, наоборот, проводя бессонные часы среди лавинного мусора, страстно хотел сделать что-то конструктивное. В одно из таких бесконечных ночных бдений во время бурана я неожиданно понял то, что тогда еще никто не выразил словами. Лавина — это единственное разрушительное явление природы, которое человек может вызвать по своему желанию. Швейцарцы уже использовали взрывчатку для борьбы с лавинами. Я рассчитывал сделать то же самое, как только удастся преодолеть некоторое бюрократическое противодействие.

Если я нарисовал здесь образ человека, живущего трудно и опасно, одинокого и непонятого, то я хочу исправить это впечатление. Я жил тогда полной жизнью. Мне вовсе не приходило в голову, что у меня исследовательский образ мышления: ненасытное любопытство, терпение, чтобы собирать кусочки информации, способность составлять эти кусочки в логическую цепь. Кроме того, меня ценили в том единственном месте, где это было для меня необходимо, — в конторе инспектора. Инспектор Козиол всячески ободрял меня, занимал и выпрашивал для меня оборудование, выбивал деньги, защищал от недовольных как внутри, так и вне Лесной службы. Другой моей опорой был Мэр Уотсон, пока он был жив.

С окончанием Зимы Лавин 1948/49 г. закончился и первый этап лавинных исследований в Америке. Широкой публике Зима Лавин запомнилась главным образом как зима операции Хейлифт. Ряд больших снегопадов насыпал необычное количество снега на зимних пастбищах в восточной Неваде и западной Юте. Тысячи овец, коров и быков вместе с пастухами были отрезаны в холодной пустыне. Спасение в виде тюков сена, пищи и топлива принесли на своих крыльях военные самолеты.

Как ни странно, в Алте эта зима была спокойной. Только бураны, находящиеся на самой грани между безопасными и опасными, создают у лавинщика тревожное настроение. В отношении буранов 1948/49 г. никаких сомнений уже не оставалось. Шоссейная дорога на протяжении многих километров была прочно блокирована лавинами. Поскольку я находился высоко в горах, я занимал выгодное положение зрителя операции Хейлифт. По радио Лесной службы я мог следить за переговорами спасателей. Часто я слышал обе стороны, тогда как они не могли связаться друг с другом, но слышали меня. Несколько дней я служил промежуточной трансляционной станцией. Иногда, когда я очень устаю, мне еще слышатся эти отдаленные и страшно утомленные голоса.

В то время случилось несколько значительных событий. В конце зимы в Алте была организована первая лавинная школа в Западном полушарии. Как единственный профессионал-лавинщик в США, занятый только этой работой, я подготовил учебный план, учебные пособия и был почти единственным инструктором. Теперь у Лавинной школы Алты международная репутация, в ней много инструкторов, и очень многие желают записаться в нее для прохождения курса. Пока это единственная школа в мире, и ее выпускники охотятся за лавинами повсюду — от Аляски до Чили.

Основным событием в истории этой первой школы был визит Андре Роша из Института лавин, обаятельного человека и талантливого ученого. Именно Рош указал нам на то, что ввиду большой протяженности американских континентов и разнообразия климата одной исследовательской станции в Западном полушарии недостаточно. В более высоких и холодных Скалистых горах, к востоку от хребта Уосатч, и в более низких и теплых береговых хребтах Запада условия образования лавин должны весьма сильно отличаться от условий образования их в Алте. Благодаря Рошу Лесная служба вскоре основала лавинные исследовательские станции на перевалах Стивенс в штате Вашингтон (в память о трагедии в поселке Веллингтон) и Берту в штате Колорадо.

Когда Зима Лавин закончилась, я написал «Исследования лавин в Алте». Эта работа не получила никакой премии, но она была первой попыткой научного анализа лавинообразующих буранов. Одно обстоятельство заслуживает дополнительного упоминания. Я обнаружил, что не существует терминов для описания некоторых методов и характеристик. Я должен был создать технический язык: интенсивность снегопада; интенсивность осадков; лавины прямого и замедленного действия; мягкая снежная доска как фактор, способствующий лавинообразованию; показатель оседания снега; обкатка лыжных трасс.

Еще раньше той же зимой я встретил человека, которому суждено было оказать огромное влияние на развитие лавинных исследований в США. Джон Херберт был убежден, что никто не ездит на горных лыжах быстрее, чем он, и обладал энергией, которой хватило бы на троих. Это был один из двух самых умных людей, каких я только встречал. В течение двадцати лет Джон Херберт боролся за горнолыжный спорт и специалистов-лавинщиков с ничего не желавшей делать постоянной оппозицией в Лесной службе. К счастью для лыжников, в Лесной службе есть и определенная доля прогрессивно мыслящих сотрудников. Однако без Джона Херберта эта книга не была бы написана: не существовало бы программы исследования и охоты за лавинами, и, следовательно, не о чем было бы писать.

Я хорошо помню, как мы встретились. В конторе инспектора мне сказали, что в Алту на несколько дней приезжает важный чиновник Лесной службы с другом. Не смогу ли я устроить их и показать местность?

Мне только и не хватало пары посторонних, загромождающих вещами станцию и отнимающих у меня время! Начинался буран. Вероятно, приехавшие были новичками, которые не могут кататься по свежему снегу. Я решил организовать им небольшие неудобства: я устрою их в гараже — бетонном строении, наполовину вкопанном в склон из-за лавин, изредка проходящих через него. Там не было освещения и отопления, но для настоящих лыжников это достаточно хорошая спальня. Еду они могли готовить в доме.

В назначенное время я встретил Джона на стоянке машин. Если помещение и показалось ему менее шикарным, чем он ожидал, то своих чувств он не выдал. Я слышал, что он был лесным инспектором в Неваде и должен был переехать в вашингтонский центр в качестве помощника начальника, чтобы заниматься главным образом вопросами зимнего отдыха. Оказалось, что он и его товарищ могут кататься по целику. Мы провели вместе всю вторую половину дня. Я показал им все мои секретные трассы для свежевыпавшего снега, включая Игольное Ушко. Ушко начинается со спуска по крутому и узкому гребню, где можно кататься только по глубокому свежему снегу. Трасса доставляет несущегося вниз лыжника в лесную просеку, слишком узкую для того, чтобы можно было остановиться. Просека приводит его к барьеру из кустистых низкорослых сосенок. Но если он сможет сделать резкий поворот вправо и удержаться на ногах, тогда склон снова раскрывается перед ним. Я был на длинных металлических лыжах. Когда мы неслись по просеке, я чувствовал, что Джон сидит у меня на пятках, а его напарник идет чуть-чуть сзади. Я заложил крутой правый поворот, и «металлы» красиво выписали его. Джон улетел в деревья. Его друг попытался свернуть влево и упал с небольшого обрыва. После падения мы стали друзьями.

После обеда на станции я устроил Джону Херберту экскурсию по моим исследовательским устройствам. Он говорил правильные вещи и задавал правильные вопросы. Я представил себе, как он с другом устраиваются в темной беззвучной могиле гаража. Честно говоря, утром я совсем позабыл о них. Ревела пурга. Шоссе было закрыто, и я должен был снова проверить всю лыжную территорию. Лишь после полудня у меня мелькнула мысль: «Ох, а эти двое в гараже!» Я бросился туда. Дверь была до половины завалена снегом. Слегка беспокоясь, я откопал ее. Внутри не было ни света, ни звука, ни признаков жизни. Я зажег керосиновую лампу. Херберт высунул голову из спального мешка и спросил, сколько времени. «Два часа дня», — ответил я. «Два часа! — завопил он. — Ах, ты, так тебя и разэтак! Из-за тебя мы потеряли целый день».

На первой стадии лавинных исследований в Алте я выделил и наблюдал ряд характеристик снегопада, которые назвал факторами, способствующими лавинообразованию:

характер подстилающего слоя — глубина залегания, устойчивость, характер поверхности;

снегопад — количество, тип, плотность, интенсивность;

скорость и направление ветра;

температура;

оседание снега.

Соотношения между этими факторами не просты. Действительно, скоро стало очевидным, что большинство из них включает несколько векторов, причем эти векторы иногда направлены в разные стороны, а иногда нет.

Строго говоря, подстилающий слой не относится к характеристикам снегопада, но он является дополнительным союзником лавин, начинающихся на поверхности, и сам способен оказаться причиной лавины, когда он неустойчив.

Количество снега — фактор, непосредственно способствующий лавинообразованию. Я обнаружил, что 0,3–0,5 м свежего снега достаточно, чтобы вызвать лавину опасных размеров с большого лавиносбора. Будет ли в действительности этот снег соскальзывать, зависит от других факторов.

Тип и плотность вновь выпавшего снега сильно зависят от температуры. Чем выше температура во время бурана, тем плотнее снег, если выражать его через массу воды. Этот более плотный снег добавляет свою массу к подстилающему слою быстрее, чем более легкий, более холодный снег, что является благоприятным фактором для образования лавин. С другой стороны, он быстрее оседает, что способствует возрастанию сцепления, а это уже неблагоприятно для лавин.

Форма падающих частиц — кристаллы, зерна, шарики — сильно влияет на связность снега в течение короткого периода перед тем, как начинает действовать метаморфизм. Само собой разумеется, что шестилучевые звездочки отличаются наибольшей связностью вследствие взаимного зацепления лучей. На практике редко бывает снегопад из одного типа снега. Как правило, выпадает смесь из различных типов частиц или же за слоем одного типа следует слой другого. Некоторые из этих смесей оказываются довольно устойчивыми, например кристаллы и зерна. Другие смеси, как, например, зерна и шарики, сразу после выпадения имеют весьма малое сцепление. Но самой худшей комбинацией является чередование слоев снега различных типов.

Бесконечные наблюдения, измерения, взвешивания навели меня наконец на путь истинный. Зернистый снег или смесь зерен, кристаллов и шариков — это наиболее обычный тип снега, выпадающего в Алте. У него большая плотность, несмотря на то что он холодный и сухой. Истинный любитель покататься по свежему снегу весьма привередлив к тому, что он называет «целиком». Целик должен быть холодным, с хорошим скольжением, мягким на ощупь, но и достаточно плотным, таким, чтобы лыжник, увеличивая скорость, парил в нем, совершенно не касаясь старого снега. Ощущение плавного полета на воздушной подушке вниз по крутому склону только под действием силы тяжести — это слава Алты и наивысшее наслаждение горнолыжника.

Я обнаружил, что целик, это чудесное вещество, есть не что иное, как мягкая снежная доска, создаваемая ветром из падающего снега. Было что-то странное в том, что вид снега, наилучший для лыж, одновременно и наиболее опасный. Обычно мягкая снежная доска — очень короткая фаза в жизни снежного слоя: она или сходит в виде лавины, или оседает и тогда уже перестает быть лучшим видом снега. И тут-то у меня возникло желание сделать что-то с мягкой снежной доской, чтобы лыжники могли лучше ее использовать.

Интенсивность снегопада — очевидный показатель лавинной опасности. Чем быстрее накапливается свежий снег, тем более вероятна победа сдвигающих сил над силами устойчивости. Кажется, на это никто не обращал внимания до тех пор, пока я не начал обходить снегомерные рейки через каждый час днем и ночью. Я установил, что снегопад интенсивностью 2,5 см/ч — уже сигнал об опасности, в особенности при сочетании его с ветром.

Ветер всегда считался важным фактором лавинообразования. Скорость ветра — источник движущей силы, посредством которой он переносит снег из одного места в другое, нагромождая его на одних склонах и сдирая с других, да еще изменяя свойства снега в процессе этого переноса. Направление ветра — регулировщик, разгружающий от снега одни склоны и нагружающий другие. Таким образом, в одно и то же время ветер может создавать снежные доски в одном месте и уничтожать их в другом. В качестве практического совета лыжнику, находящемуся в незнакомом лавиноопасном районе, можно сказать, что на наветренных склонах кататься на лыжах хуже, но они безопаснее.

Однажды мне довелось наблюдать образование мягкой снежной доски почти в лабораторных условиях — во время работы роторного снегоочистителя. Входящий в ротор снег был свежевыпавшим, сухим, кристаллическим, поскольку он еще не подвергался влиянию ветра, а выходящий оказывался зернистым, тусклым. Вскоре он превращался в типичную мягкую снежную доску. Ветер, создаваемый работающим снегоочистителем, воздействовал на снег по-разному: он перекидывал его с дороги и вверх на склон, отлагая с большой интенсивностью и превращая из кристаллического в зернистый, Наконец, в этой миниатюрной метели при сверкающих лучах солнца я увидел то, чего не мог видеть при настоящем буране; поток снега был турбулентным, и, следовательно, каждая отдельная частица его вращалась.

Я спросил себя: может быть, турбулентность — важнейший фактор в образовании снежной доски? Доски создаются на подветренных склонах, где снегонесущий ветровой поток как бы переливается через гребень хребта, создавая завихрения. Может быть, каждая вращающаяся частица снега при соприкосновении с уже отложенным снегом внезапно останавливается и при этом торможении выделяется небольшое количество тепла, достаточное для того, чтобы вызвать микроскопическую сварку двух частиц снега? Быть может, это спекание, усиливающееся благодаря оседанию и уплотнению, и является причиной образования снежной доски, напряженной и хрупкой, несмотря на ее бархатистую текстуру? Это был мой аргумент в споре с де Кервеном, когда я утверждал, что мягкая доска — особый вид снега.

Мои наблюдения за температурой подтвердили, что она является наиболее многосторонним фактором, воздействие которого на снег начинается в атмосфере и продолжается до тех пор, пока он снова не превратится в воду. Она может способствовать слеживанию свежевыпавшего снега и в то же время уменьшению его сцепления, а также может создавать устойчивый зернистый снег, или наст, на поверхности снежного слоя и неустойчивую глубинную изморозь в его нижней части. Заставляя снег испытывать внезапные напряжения расширения или сжатия, температура может действовать как спусковой механизм лавины. Из всех факторов лавинообразования температуру измерить легче всего, но оценить ее влияние труднее всего.

Один из температурных эффектов вполне ясен. Я назвал его «перевернутым бураном». Нормальный буран обычно начинается при умеренной температуре, которая постепенно понижается. Если нет усложняющих факторов — таких, как ветер или неустойчивый подстилающий слой, этот тип снегопада приводит к хорошему сцеплению снега, и по возникающей поверхности можно очень хорошо кататься на лыжах. Но перевернутый буран, начинающийся при низкой температуре и заканчивающийся при высокой, приводит к лавиноопасному состоянию свежего снега.

Однажды я имел прекрасную возможность увидеть в лабораторных масштабах, что происходит при перевернутом буране. Для эксперимента, который не имел ничего общего с лавинами, у меня на площадке лежало около 50 см свежевыпавшего снега. Мне нужна была большая масса, и я подкинул лопатой еще снега. Непреднамеренно я создал условия перевернутого бурана. Перекинутый лопатой снег был плотнее, чем естественный, так как его перемещали. Внезапно вся масса осела примерно на 8 см. Это было не просто оседание, это был обвал. Более тяжелый снег наверху уничтожил сцепление более легкого нижележащего снега, и последний полностью разрушился. В этом, подумал я, проявляется пластичность снега.

Если воздействие давления, температуры и силы тяжести на снежный слой происходит очень быстро, то структура разрушается, срезается и создаются первичные условия для возникновения лавины.

Из всех факторов, способствующих лавинообразованию, оседание является одним из самых важных и самых неуловимых. Оно важно, потому что это единственный из всех факторов, который всегда и везде оказывает стабилизирующее влияние. Правда, есть одно исключение (уже описанное) — случай, когда глубинная изморозь выскальзывает из-под снежного покрова. Оседание неуловимо, потому что его трудно измерить. Очевидно, во время снегопада одновременно происходят два вида оседания: оседание старого снежного покрова и оседание свежевыпавшего снега. Впоследствии я понял, что есть и третий вид — оседание с различной скоростью в различных слоях снега. В течение многих лет, используя всю свою изобретательность, придумывая (и безжалостно отбрасывая) различные приспособления, я пытался разделить этот процесс на компоненты. Но этой проблемы я полностью не разрешил.

Столь же трудно объяснить, почему оседание так неуловимо. Дальнейшее изучение этого фактора и его результаты описаны в гл. 7, рассказывающей о второй стадии лавинных исследований в Америке. На первой стадии я был вдохновлен одним открытием: мягкая снежная доска может быть погребена под новыми слоями снега, но при этом сохраняет типичные характеристики такой доски — напряженное состояние и хрупкость. Таким образом она создает ослабленную зону и становится источником зарождения лавин в толще снега. Я нашел, что хорошим индикатором снежной доски является ненормально низкий показатель оседания. Нормальный снег в среднем за зиму сжимается на 75 % первоначальной толщины. Большая доля этого оседания происходит на ранних стадиях, причем на 50 % снег оседает еще на поверхности. Всегда было приятно откопать подозреваемый слой снежной доски и по истечении нескольких дней, а возможно и недель, обнаружить, что он осел нормально.

Факторы, способствующие образованию лавин, никогда не давали и не дадут точной формулы для прогноза лавин, потому что в образовании последних участвует слишком много переменных. Но они являются точными и надежными проводниками по восходящей кривой лавинной опасности и дают сотруднику снежной службы логическую основу для решений.

В один из своих приездов Джон Херберт упросил меня разрешить ему побыть один день самостоятельно лавинщиком. Когда-то я говорил ему, что отвечать за такое место, как Алта, слишком нервное дело. Он хотел почувствовать это сам. Чтобы гарантировать ему самостоятельность, я уехал в Солт-Лейк-Сити. Утром я взял его отчет о снеге, погоде и лавинах. Джон был серьезен и чувствовал себя несколько неловко, что было вполне естественно, так как при нем прошел довольно активный небольшой снегопад.

Подстилающая поверхность, выпадение снега, ветер, оседание, условия катания на лыжах, шоссе, лавинная опасность — все было описано вполне профессионально. Джон оценил опасность как низкую и нарастающую, без серьезных проблем до полудня, если буран не усилится. В заключение он спросил: «Ну, что скажешь?»

«По-моему, все как надо, — ответил я. — Но ты забыл одну вещь».

«Правда? Какую?»

«Ты не дал мне фрамус фрументума».

Джон не знал, что «фрамус фрументума» — это лавинная шутка, претенциозное выражение без всякого смысла, просто напоминание о том, что каждый лавинщик должен знать с самого начала: нельзя быть чересчур серьезным.

«Фрамус фрументума?» — заволновался Джон. Он забыл переключиться. Я услышал, как он заворчал на себя и начал ворошить бумаги. «Я не могу ничего найти об этом в руководстве». Пауза, а затем: «Отуотер!..»