Глава 2
Глава 2
Дмитрий!
Вся группа «Егора» благополучно прибыла на советскую территорию. Благодарим Вас за помощь и представляем к награде.
Власов.
9/IV—44, 13-00
1
«Добрая весть девять ден идет, плохая в одночасье управится» — старик Гринин как в шифровку смотрел.
За эти дни Егорка дважды гонял в Шелтозеро. Докладывал кратко: в комендатуре тихо, на пристани тихо, у магазина тихо; Матвея Лукича бабка говорит, что в сапожной мастерской офицера ни про каких партизан не разговаривают.
Егорка вошел во вкус:
— Дядя Митя, а вы ценные сведения о зверствах оккупантов принимаете?
— Принимаем, Егор.
— Так вот. Вчерась начальник шелтозерской школы избил палкой семьдесят четыре ученика. Его фамилия лейтенант Хеймо Хейкка. Он напился пьяный и пьяный ходил по классам и кричал, что они, ученики, все коммунисты, и бил палкой. Сведения законные. Один мне две шишки пощупать дал, а другой заголился, Петькой звать, так на ем три раза палкой пройдено.
— Хорошо, Егор, спасибо. Мы обязательно сообщим об этом Красной Армии. А ты, надеюсь, молчать умеешь?
Егорка подцепил ногтем большего пальца верхние зубы, щелкнул, тем же пальцем черкнул по шее — могила…
Ответил Центру только 15 апреля в 15-00:
«ЦК, Власову. Благодарю за заботу. Установил связь с финским «батальоном соплеменников» через Ивана Мартьянова. Дайте конкретные указания по работе с батальоном. Измените время приема на два часа».
Центр: «19/IV—44, 13-00. Дмитрий! Разъясните солдатам батальона бесполезность сопротивления, готовьте переход батальона на советскую сторону. Всем перешедшим мы гарантируем жизнь. Питание по нормам наших войск. Возвращение на родину после окончания войны, при полном разгроме Финляндии, в чем нет никакого сомнения. Оставим в их пользовании все лично принадлежащее им имущество.
Сообщите время и место перехода, безопасность будет гарантирована.
Секретарь ЦК Г. Куприянов».
Центру: «25/IV-44, 12-05. ЦК, Власову. Работу с батальоном лично вести не могу. Батальон находится на Карельском перешейке. Указания дал, согласно вашей инструкции, через Ивана».
Тучин шел к своей первой и последней ошибке.
Игра с батальоном началась еще при Горбачеве. Тогда в марте, все выглядело заманчиво. Пришел Николаев, сообщил, что в Залесье приехал сослуживец Мартьянова Петр Г.
— Хвастается, — рассказывал Николаев. — Говорит, на каждый выстрел русских мы отвечаем шестью выстрелами. Батальон стоит на Карельском перешейке, в первом эшелоне и часто вступает в перестрелку… Выпил и признался: «Если русские побьют немцев, всем нам перережут глотки». Я спросил, есть ли еще кто из наших в батальоне. Да вот, говорит, Мартьянов Иван в лейтенанты вышел.
Мартьянов всю войну считался в нетях. Во всяком случае, его жена Маша, Мария Васильевна, тихая добрая женщина, работавшая в шелтозерском магазине и не раз помогавшая подполью продуктами, еще в сорок первом году получила извещение о том, что муж пропал без вести в боях на Балтике.
Оба — и Горбачев и Тучин — хорошо знали его: местный, родился в Низово, работал директором Матвеево-Сельгской школы, до войны еще призван в Красный флот.
— Судьба у него, как у Одиссея, — рассказывал Николаев с давно замеченной завистью к большим биографиям. — Конечно, кривые шаги у него были, но в таких обстоятельствах, что не известно, кто бы из нас ходил прямо: Мартьянов воевал на полустрове Ханко, Красный Гангут держался пять с половиной месяцев, и только в начале декабря свыше двадцати тысяч человек гарнизона были переброшены с оружием в Ленинград. Для прикрытия отхода на базе осталась группа добровольцев и в том числе Мартьянов. А тут все, кто не погиб, попадают в плен. Немцы увозят его в Германию, а там выясняется, что он вепс, и его переправляют в Финляндию… Все это Мартьянов рассказывал Петру под Олонцем… Долгое время он сидел в концлагере, а в сорок третьем году ему предложили вступить в «батальон соплеменников», и он согласился. Теперь давайте разберемся, почему он согласился…
— Хватит, — перебил тогда Тучин. — Ясно, куда клонишь, у тебя, Алексей, что ни мученик, то — герой.
Однако тут же решили с Горбачевым, что ничем не рискуют, если направят на имя Мартьянова воззвание к солдатам батальона.
Через день Тучин передал жене Мартьянова листок бумаги в клеточку. Она запекла его в пирог и отправила Ивану с Петром Г. «Передай, — сказала, — что муки-то у нас нету, а я с трудом достала у Тучина».
«Земляки, карелы, вепсы, сражающиеся в национальном батальоне, — гласила записка, — ваше сопротивление бесполезно. Вспомните, что вы сражаетесь против своих отцов, братьев, сестер. Бросайте оружие! Только этим вы спасете себе жизнь. Мы, партизаны-подпольщики, готовы оказать вам помощь при переходе на сторону Красной Армии».
Через полмесяца Тучину пришло письмо:
«Благодарю за помощь моей семье. 1-го апреля буду в отпуске и смогу лично поблагодарить вас. Мартьянов».
2
Девятого апреля, к обеду, у Тучина появился Алексей Николаев. Девчонки брызгались у рукомойника. Мария у печки в слезах.
— Где ж ты, поросенок, пропадал девять ден?
Весело вытолкал Николаева в сени: считалось, что Маша ничего не видит, ничего не слышит; загреб в однорукую охапку, на ухо: «Вся группа Егора благополучно прибыла на советскую территорию. Наизусть говорю».
Николаев в таких разговорах — горе, не собеседник: ни «ну», ни «ах». Помолчал, сглотнул, да глаза поглупели.
— Мартьянов приехал.
— Радиограмму в час принял. Вся группа, понимаешь, благополучно… Маша, дуреха, ревет, а чего реветь-то — верно? Чего реветь? Да много им, бабам, и надо — верно?
Николаев кивнул:
— Мартьянов приехал.
— Тьфу! — в сердцах сплюнул Тучин. — Пошли, обед стынет…
Мартьянов приглашал в гости к своему родственнику Михаилу Андреевичу Егорову.
Тучин приглашение принял: «Егоров Мартьянову свояк, а нам — свой человек… Ты на коне? Тогда, Алеша, вот что: обскачи-ка десяток дворов на предмет кожсырья и часиков на девять собери ко мне коммунистов, комсомол — по выбору. Дело есть».
3
В семь часов вечера Тучин сидел за семейным столом Егоровых, на коленях полотенце — на двоих с Мартьяновым. Застолица, к которой привык: что ни человек, то оборотень:
— хлебосольный родственник лейтенант финской армии Михаил Андреевич — подпольщик, кандидат в члены партии;
— сын его Саша — комсомолец в должности залесского старосты;
— новый секретарь подпольного райкома комсомола Алексей Николаев — показной радетель частного предприятия кожедубильного профиля;
— Мария Васильевна, жена Мартьянова, работница акционерного общества «Вако», — тайная союзница Тучина и против торгового общества, и против мужа;
— сам он, Тучин, крученый — переверченный на службе богу и черту, двум столицам и трем армиям;
— не посвященные ни во что домочадцы Егоровых.
Компания, где говорят не то, что думают, и не то поют, что хотят.
Мартьянов — в гражданском костюме, белый воротник навыпуск — вызвался резать пирог с брусникой.
— Представьте, до чего люди странные существа, — говорил, глядя в этот самый пирог, — вздрагивала сбитая налево светлая челка. — Не дадут соврать, я не поклонник пирогов. За это, подозреваю, и мать и теща меня недолюбливали — ведь кухаркам — что? Им надо, чтобы слышать, как у едока за ушами пищит. А у меня на пироги ни нюху, ни писку. И вот, — Мартьянов положил на тарелку Тучина ломоть пирога. — И вот зимой я получаю колоб, испеченный Машей. Это было в траншеях под Свирью. Я вышел из укрытия проверить свой взвод. Мороз! После тепла пуговицы заиндевели, извините, как шляпки гвоздей в солдатской уборной…. Тут мне и вручили колоб, колоб с начинкой. Что за начинка, я умолчу — это, можно сказать, военная тайна. Но, боже мой, что делалось в траншеях! Белый хлеб с родных полей… Я раздал по куску и видел, что люди не едят, а как бы читают, словно это был не кусок хлеба, а письмо с родины.
Мартьянов сменил нож на рюмку:
— Я пью за наш карельский рыбник, за наш пирог с брусникой, испеченный в русской печи.
Тучин выпил. Отметил про себя: «Между строк ориентируется не хуже, чем в траншее». Впрочем, ему было все равно. Краснобайство нравилось ему в любом виде. Мартьянову он верил: нетрудно верить человеку, когда знаешь, что сами обстоятельства толкают его к тому решению, какого ты ждешь. Если, конечно, он не трус.
Вышли покурить.
— Как воспринят мой рассказ? — ни «ты», ни «вы» Мартьянов употребить не решился. Бодрячество, которое Тучин позволил себе не заметить. Вспомнил досужие толки: не от одного ли рубанка стружки? Говорят, они сильно схожи с Мартьяновым, и было время, когда Тучин гордился сходством: директор школы — кто не пасует перед учителями.
— Я усвоил одно, Иван Александрович. И тебе, и твоим товарищам начинка пришлась по вкусу. Я жду дела. Должен сказать, вступления ради, что ваш батальон в любом случае хода войны не изменит. Он может просто погибнуть, а может и не погибать, может замарать учебник истории строчкой о предательстве, а может не делать этого. Я, Иван Александрович, как и ты, — вепс, и тоже за то, чтобы печь карельский рыбник в русской печке, а не в финском камине.
Мартьянов затянулся, высветилась напряженная усмешка:
— А у вас, простите, нет ощущения, что в той строчке… в учебнике истории… один какой-то маленький знак — запятая или там многоточие — будет принадлежать и вам?
— Нет, Мартьянов! Все мои знаки будут в другой главе.
— Кого вы представляете?
— В данном случае я уполномочен вести переговоры с представителем «батальона соплеменников».
— Стало быть, вам известны условия?
— Да. Жизнь, питание по нормам советских войск, возвращение на родину после окончания войны, сохранение всего личного имущества.
В руке Мартьянова брякали спички — нервы не ахти.
— Что я должен делать? — спросил глухо.
— Объяснять людям положение. Думаю, в нынешних условиях много слов не потребуется. А начать, по-моему, надо с организации солдатского комитета, с подпольной литературы — дам тебе эту литературу… Батальон, правда, не взвод, работы будет немало. Но ведь другого выхода нет, Мартьянов.
— Я понимаю.
— Кроме того. Важно срочно уточнить расположение частей, количество и виды оружия, систему обороны на Олонецком перешейке и особо на участке Магрозеро — Обжа в районе Сермягского болота…
— Ну что ж, согласен. Передайте, кому следует, что Мартьянов не забыл полуострова Ханко.
— Тогда желаю удачи…
Вернулись к столу. Мартьянов много и с мрачным удовольствием пил. Прощаясь, протянул холодную вялую руку. «Такими руками жару не загребешь», — подумал Тучин, однако раскаиваться он не умел.
4
— Повестку дня нашего собрания, — начал Тучин, — я бы, товарищи, сформулировал так: конец войны и наши задачи. Есть дополнения?.. Тогда разрешите по пунктам.
Первое. Считаю, что нам пора брать в свои руки хозяйственные дела. На дворе апрель, не за горами сев. Целых три года мы только тем и занимались, что эту работу проваливали, и, надо сказать, достигли таких успехов, что на колхозные поля смотреть страшно. Нынешняя весна — особь статья. Нам надо понять это самим и объяснить народу. На финнов надежды нет — финны вывезли сельхозтехнику и тем самым отказались от пользования землей. Посевного и посадочного материала они нам не дадут — факт. Не исключено, что в последний момент они попытаются угнать лошадей, чтобы и после войны мы лишний раз задумались над своим выбором. А мы не должны допустить, чтобы после победы нас взял за глотку голод… Считаю, грош нам цена, если мы не организуем в условиях оккупации ударную стахановскую весну.
— Погодь, Митрий Егорыч, — Лучкин Ефим Григорьевич. — Бойкой ты мужик, Митрий Егорыч, спасибо. Да кабы мы с тобой, желанный, фронты-то с местов на места переставляли, а то ить не мы… Я своим мудрым умом так думаю — в этом осторожном деле без центрального указа нельзя.
— Есть указ, старик. Вот газета «Ленинское знамя», партийный орган республики, специальный выпуск для оккупированных районов. Тут черным по белому сказано: сейте, товарищи, у победителей хороший аппетит, встречайте победу хлебом-солью!.. Вот пишет председатель колхоза «Путь к коммунизму» Д. Мокеев: «В нашем колхозе сверх плана выращивается восемь телят, пять овец, пять свиней, две коровы. Этот скот мы передадим одному из колхозов оккупированной врагом территории, как только враг будет изгнан. Такую же помощь готовят другие колхозы республики».
А вот, смотри, заголовок «Мы готовимся к встрече с вами, наши братья и сестры». Тут заместитель наркома коммунального хозяйства Старцев сообщает, что коммунальщики готовятся к восстановлению жилых домов, бань, прачечных в оккупированных районах, в том числе и у нас. Обучены двадцать пять строительных десятников, готовы к работе несколько сот плотников, столяров и других специалистов… Рабочие пристани Беломорск строят водный вокзал для Медвежьегорской пристани, хотя Медгора еще под врагом… Беломорская кондитерская фабрика готовит бригаду квалифицированных рабочих для восстановления Петрозаводского хлебокомбината… Президиум Центросоюза постановил восстановить Петрозаводский кооперативный техникум… Что скажешь, старик?
Старик только кулаки свел да потряс ими, как в ознобе.
— Будем сеять, — заключил Тучин. — Есть предложение выбрать трех товарищей, из здесь присутствующих, для сбора зерна у населения. Работа, прошу учесть, тонкая — для нас покамест и зернышко динамит. Называйте, кому доверим.
Назвали Николаева, Гринина Ивана Федоровича, Егорова Александра. Гринин предложил устроить склад в овине, где и шло собрание.
— Не возражаю, здесь и не такие фрукты хранились, — рассмеялся Тучин. — Кстати, сегодня пришло сообщение, что группа благополучно и в полном составе прибыла на советскую территорию. — Однако распространяться по этому поводу не стал. Он был мастер коротких собраний и быстрых решений — подполье учит и этому.
— Второе, товарищи… Не знаю, как вы, а я все больше думаю о том дне, а последнее время все больше о той минуте, когда в наши деревни войдет Красная Армия. Не знаю, как вам, а мне хотелось бы встретить ее в составе боевого отряда, и чтоб в руках у меня было чем стрелять. И еще, мечтаю, хорошо бы к этому дню нам самим, своими руками очистить несколько деревень, да над сельсоветами бы красные флаги поднять — а?..
— Ой, бойкой ты мужик, ой, бойкой, желанный, — укоризненно ворчал Лучкин. Он только что вернулся по болезни из Вознесенья, а там, на стылой Свири, война еще стояла крепко и трогаться, вроде, никуда не собиралась, а тут — эка — зерно скребут, флагами машут. Верилось и не верилось Лучкину, как в тот вечер, когда Ефимка Бальбин, мазурик, в русского солдата нарядился — не дадите ли, говорит, переночевать до подхода наших главных сил в шесть ноль-ноль…
— Народу у нас хватит хоть на сто штыков, — продолжал Тучин. — Не сегодня-завтра финны попытаются силой угнать молодежь в Финляндию и, прежде всего, с оборонных работ на Свири. Где, скажите, укрыться людям, как не в нашем партизанском отряде?
— Вот это, желанный, правильно, это правильно…
— Верно говоришь, — поддержал Михаил Александрович Егоров. — И людей на сто штыков найдем, а только где эти сто штыков взять? С рогатиной-то нынче и на медведя стесняются ходить.
— Оружие будет, — заверил Тучин. — Есть у нас «мама», она, надо думать, не только кашу варит…
В полночь восемь человек по одному выбрались через запасный люк из овина и разошлись с твердым намерением действовать.
На повестке дня мирового масштаба вопрос — конец войны. Ради хлеба и мира — действовать!