Глава шестая ОБРАТНЫЙ КУРС НА ЭНДРЮС

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава шестая

ОБРАТНЫЙ КУРС НА ЭНДРЮС

Подгоняемый попутным ветром, президентский самолет «Ангел» несся на восток почти со скоростью звука. Оставив позади аэродром, Джим Суиндал взглянул вниз на желто-зеленую равнину, пересеченную дорогами и живыми изгородями. Впереди виднелось темно-голубое пятно воды, а еще дальше — гряды гор. Пилот сообщил по радио на военно-воздушную базу Эндрюс примерное время своего прибытия — 23.05 «3». «Зулу тайм» — на жаргоне военных летчиков означало время по Гринвичу. Они должны были приземлиться в Эндрюсе в 18.05 по местному времени.

Пассажиров в кабине секретариата обуревали смешанные чувства — от состояния кататонии до безутешного горя и мрачной отчужденности.

Первая группа из свиты президента, перенесшая трагедию в Парклендском госпитале, размышляла теперь о будущем. Она должна была встретить завтрашний день во всеоружии. Это был ее долг. Вторая группа еще жила в прошлом и мысленно возвращалась к событиям минувшего дня. Позже пассажиры каждый по-своему вспоминали об этом полете. Занавески на окнах были задернуты, и никто не заметил, как наступили сумерки. Было такое ощущение, словно все они жили вне времени и пространства. Каждый был предоставлен самому себе, наедине со своими горестными думами и в одиночестве создавал собственную цепь событий и собственное представление о времени.

Секретарь Жаклин Кеннеди Памела Турнюр думала, что никогда еще в ее жизни ни один полет не длился так томительно долго. Ей даже казалось, что этому путешествию так и не будет конца. Для Мари Фемер, которая была завалена работой, напротив, это был самый короткий полет. Однако все находившиеся в этой кабине сгущали атмосферу скрытой враждебности. Джек Валенти впоследствии назвал эти два часа в воздухе сплошным хаосом, а Чарлз Робертс — мучительными. По словам Мака Килдафа, это был самый сумасшедший рейс, в каком он когда-либо участвовал. Клинт Хилл, успевший переменить свой перепачканный костюм на форму одного из членов экипажа, задумчиво смотрел перед собой. Судя по его словам, обстановка на самолете была, вне всякого сомнения, очень, очень нездоровая. Отношения между людьми Кеннеди и людьми Джонсона были натянуты до предела.

Fortiter in re, suaviter in modo[49]. Человек, лежавший сейчас в гробу, очень любил это изречение древних римлян. Потеряв своего предводителя, приближенные Кеннеди поддались чувству плохо скрываемой враждебности. А кое-кто даже не старался скрыть его. Особой откровенностью отличался Кен О’Доннел. Джонсон дважды посылал Билла Мойерса в хвостовой отсек, приглашая Кена О’Доннела и Лэрри О’Брайена перейти к нему в салон. Оба они наотрез отказались. Годфри Макхью демонстративно направился к местам, отведенным для журналистов, где Чарлз Робертс и Мерримэн Смит делились своими впечатлениями о Парклендском госпитале. Он явно хотел, чтобы репортеры не пропустили ни единого его слова. Подчеркивая каждый слог ударом кулака по столу, Макхью сказал:

— Я хочу, чтобы вам было известно, что Кен О’Доннел, Лэрри О’Брайен, Дэйв Пауэрс и я во время всего полета находились в хвостовом отсеке самолета с президентом — президентом Кеннеди.

Когда Тед Клифтон, выполняя поручение президента Джонсона, вошел в хвостовой отсек, О’Доннел весь вспыхнул как порох.

— Вам лучше вернуться обратно и угождать своему новому боссу, — бросил он.

Клифтон спросил Макхью:

— Что это с ним? Я просто выполняю свои обязанности.

Техасцы тоже любили Кеннеди, и до этого дня у них было больше оснований, чем у других, опасаться Далласа. Поэтому даже малейшее предположение, что они разделяют ответственность за злодейское убийство президента, казалось им непростительным. Они были готовы отнести многое за счет неутешного горя. Но этого они не могли простить.

Понятно, что старая вражда, восходящая еще к съезду демократической партии в Лос-Анджелесе в 1960 году, вспыхнула в их сердцах. Среди них один только Билл Мойерс, самый великодушный из всех советников Джонсона, не поддавался чувству раздражения. Он понимал, что нарочитая грубость О’Доннела была всего лишь маской и что под сардонической оболочкой скрывается человек с нежной душой. Понимая, как глубоко был уязвлен О’Доннел, Мойерс оставлял без ответа его выпады.

Лиз Карпентер, главный помощник Джонсона, вновь принялась составлять проект заявления нового президента. Она знала, что на аэродроме его поджидает целая батарея телевизионных камер.

Покопавшись в своей сумочке, она нашла листок с записями, сделанными ею наспех во время бешеной гонки на автомобилях из Парклендского госпиталя на аэродром Лав Филд. Большую часть написанного разобрать было невозможно. Сморщив от напряжения лоб, Карпентер пыталась вспомнить, что она хотела написать. С трудом разбирая слова, она читала:

— Это трагический час для (неразборчиво) и (неразборчиво) — большая личная трагедия для меня. Я сделаю все, что в моих силах. И это все, что я могу сделать. Взываю к богу, чтобы он помог мне. И к вашей…

Тщательно написав от руки печатными буквами второй вариант текста заявления, она передала его в салон. Джонсон показал текст Мойерсу и попросил его поработать над ним, внес сам несколько изменений и затем отправил его Мари Фемер, чтобы она отпечатала его на небольшом листе. Однако перепечатанный текст не понравился Джонсону. В нем явно чего-то недоставало. Валенти наблюдал за тем, как президент внимательно перечитывал текст. Прежде чем положить его в карман пиджака, Джонсон изменил две фразы в заключительной части заявления. Теперь оно заканчивалось словами: «Я прошу вашей поддержки и божьей помощи».

Во время полета Джонсон не находил себе места. Его грузная фигура выделялась на фоне пастельных тонов, в которые были окрашены стены салона. Он непрерывно бродил из угла в угол. То ему приходило на ум позвонить по телефону, стоявшему на письменном столе, то он совещался с техасскими конгрессменами, стоя в устланном коричневым ковром проходе, то возился с телевизором. Изображение на экране было плохое. Бушевавшие под самолетом бури искажали лица и голоса комментаторов.

Около Джонсона беспрестанно толпились люди. Паломники шествовали в хвостовой отсек и обратно. К нему подходили и уходили конгрессмены. Валенти, Фемер, Клифтон и Килдаф то появлялись, то исчезали. Когда полет приближался к концу, Клифтон вошел в салон и остался там. С президентом постоянно находились Леди Бэрд, сержант Джо Айрес, Руф Янгблад и Билл Мойерс. Джонсон сказал Мойерсу, что в ближайшие дни весь мир будет внимательно следить за его действиями. Москва не должна обнаружить ни малейших изменений во внешней политике Вашингтона, Западу надлежит проявить стойкость. Важно, чтобы переходный период прошел уверенно и без осложнений.

Утром 11 апреля 1937 года Линдон Джонсон, только что избранный в конгресс, заявил в Остине:

— Не думаю, чтобы я смог когда-нибудь всколыхнуть мир или направиться в Вашингтон и одним махом искоренить все пороки в Америке.

За четверть века его убеждения не изменились. Он не подходил для роли рыцаря в сверкающих доспехах или чудотворца.

Размышляя над преемственностью власти, он принял во время полета ряд решений. Зашел разговор о том, что не следует пускать журналистов на аэродром Эндрюс, Джонсон решительно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — создастся впечатление, что мы впали в панику. Он решил сразу поело прибытия в Вашингтон провести ряд встреч с ведущими правительственными чиновниками. Памятуя о своей прошлой деятельности, он подумал и о встрече с руководством конгресса.

— Каким руководством — от демократической партии или от обеих партий? — сухо спросил Мойерс.

— Обеих партий, — ответил Джонсон, и Мойерс тут же пошел выяснять у Лэрри О’Брайена, кого следует пригласить на встречу с новым президентом. В конечном счете в тот вечер 23 ноября состоялась только эта одна встреча. Сначала у президента возникла мысль собрать по приезде в Вашингтон весь аппарат Белого дома. Однако Банди посоветовал не делать этого, напомнив, что люди еще не оправились от тяжелого потрясения. О’Брайен также стал отговаривать Мойерса от этой затеи. Мойерс согласился с ним, и Джонсон изменил свое решение. До сих пор не ясно, каким путем Джонсону стало известно о том, что члены кабинета путешествуют за пределами США. Правда, был момент, когда он дал указание Клифтону распорядиться о том, чтобы на аэродроме в Эндрюсе его встретили Раск, Макнамара и Банди, то есть три ближайших помощника президента, ответственные в правительстве за вопросы национальной безопасности. Клифтон ответил, что Раск не сможет его встретить. До сих пор не выяснено, объяснил ли он президенту, почему Раск лишен возможности это сделать. Джонсон мог узнать об этом от Банди или от Мойерса, которого проинформировал О’Брайен. Во всяком случае, Джонсон был потрясен, узнав, что шесть министров находятся в полете над Тихим океаном. Он приказал Клифтону проследить за тем, чтобы правительственный самолет немедленно вернулся в Вашингтон. Ему сказали, что он уже возвращается.

Джонсон постепенно постигал, и постигал в наитруднейших условиях, какие только можно себе вообразить, ту незыблемую истину, что глава государства практически лишен семейной тайны. Государственные и личные дела тесно переплетались, зачастую даже в рамках одной беседы. Не успевал он запросить у Маккоуна свежую информацию, поступившую в ЦРУ, как Руф Янгблад ставил Джонсона и его супругу в известность о том, что дочери их находятся в полной безопасности. Люси ничто не угрожало в стенах Национальной кафедральной школы, а Линда была в Остине. Джонсон приказал немедленно приставить к его дочерям агентов секретной службы. Янгблад заверил президента, что их уже охраняют. Руф Янгблад все еще считал, что Джонсонам надо провести эту ночь в Белом доме. Однако президент проявил мудрость и наотрез отказался это сделать. Он сказал:

— С моей стороны это было бы величайшей бестактностью. Я не пойду на это. Янгблад возражал, указывая, что Джонсону «прежде всего необходимо заботиться о своей безопасности».

— Я это понимаю, — отвечал президент, — но вы с таким же успехом можете обеспечить мою безопасность в моем особняке «Элмз». Не так ли?

Янгблад вынужден был согласиться с этим.

Приведя таким образом в порядок свои семейные дела, Джонсон снова вернулся к тусклому экрану телевизора. Кадры на экране напоминали вид, открывающийся через ветровое стекло автомобиля, заливаемое потоком дождя, звук доносился, как из подземелья.

Радио и телевизионные станции уже выработали определенный стиль передач. Он сохранялся вплоть до понедельника. До окончания похорон Кеннеди отменялись все рекламные передачи. Освободившееся в программах время было целиком заполнено траурными речами видных государственных деятелей, восхваляющих покойного президента, интервью с прохожими на улицах и документальными телевизионными кадрами, отражающими наиболее значительные моменты в личной жизни Кеннеди и в деятельности его правительства. Время от времени передавались выпуски последних известий. По телевидению были показаны фотографии церемония присяги, снятые Стафтоном. Командующий войсками США в Бонне привел свои части в боевую готовность на случай возможного вторжения с Востока.

Джонсон продолжал смотреть на изображения, мелькавшие на экране. Они могли любого свести с ума.

Скорбное паломничество в хвостовой отсек продолжалось. Обстановка была мрачной. Президент расположился в кабинете президента Кеннеди, в то время как сотрудники президента Кеннеди в забрызганной кровью одежде или со свертками окровавленной одежды в руках постоянно сновали между Джонсоном и его супругой на пути к овдовевшей первой леди. У Леди Бэрд, одиноко сидевшей на диване, на котором недавно примостился Стафтон со своими камерами, вдруг возникло невероятное ощущение, будто ее. личность раздвоилась. Конечно, все происходящее было вполне реальным, но это происходило не с ней, а с кем-то другим. Она послала за Лиз Карпентер и сказала, что хочет просмотреть с ней свои записи. Лиз показалось, что супруга Джонсона просто нуждается в чьем-то обществе. Мысль о предстоящей встрече с корреспондентами не покидала Карпентер. Она сказала новой первой леди:

— Вас, наверное, попросят сказать что-нибудь, когда мы прилетим.

Подумав минуту, Леди Бэрд сказала:

— У меня такое ощущение, словно все это было каким-то кошмарным сновидением, и сейчас нам нужно найти в себе силы, чтобы продолжить начатое дело.

— Ну что ж, — сказала Лиз, — вот ваше заявление и готово, — и записала слова супруги Джонсона.

Джонсон дал указание Янгбладу, чтобы тот обеспечил охрану у гроба. Агент доложил, что Келлерман по указанию Джерри Бена из Белого дома уже организовал такое дежурство. Келлерман, Хилл, Лэндис и О’Лири охраняли убитого президента и его вдову. Подозвав Мойерса кивком головы, Джонсон сказал ему, что сейчас он не намерен удаляться в спальню, и попросил узнать, не пожелает ли вдова воспользоваться ею, чтобы привести себя в порядок. Мойерс, деликатный вестовой, отправился в хвостовой отсек к Жаклин Кеннеди передать ей слова президента.

По словам вернувшегося Мойерса, госпожа Кеннеди «предпочла остаться возле тела покойного». По ее собственным словам, она сидела и неотрывно смотрела на «длинный-длинный гроб».

Джекки сидела в кресле у прохода около самого гроба. Рядом с ней Кен О’Доннел был погружен в горестные раздумья. После поспешного переоборудования салона в хвостовой части самолета, потребовавшегося, чтобы освободить место для гроба, там остались только эти два кресла.

Годфри, Лэрри и Дэйв простояли около гроба все время, пока самолет находился в полете. Посетители, приходившие сюда время от времени из кабины секретариата, останавливались рядом с ними, переступая с ноги на ногу, чтобы не толкнуть нечаянно друг друга.

Горе вызвало к жизни совершенно новые отношения к людям. В безвозвратное прошлое отошли дни, когда общественное мнение видело в супруге президента всего лишь блестящую светскую даму. Данная ею клятва навсегда сохранить в памяти нации невосполнимую потерю преобразила Жаклин. Она стала за эти часы совершенно другой женщиной. Она отклонила приглашение Мойерса перейти в спальню, так как ей и в голову не приходила мысль заняться своим туалетом. Она подумала о том, как несуразно выглядели ее свежевыглаженные платья, приготовленные для нее на кровати. Затем пришла мысль о том, что за три года пребывания в Белом доме она многое узнала о Линдоне Джонсоне. До сих пор они превосходно понимали друг друга. Однако будущие взаимоотношения во многом зависели от заявлений, которые им предстояло сделать для представителей прессы после приземления самолета.

Жаклин послала за Килдафом.

— Мак, — сказала она, — сделайте вес как надо: идите и скажите им, что я здесь и вес время сижу с Джеком.

Килдаф опустил голову и пробормотал:

— Сделаю.

Новая Джекки столь отличалась от прежней первой дамы государства, что даже в узком кругу приближенных Кеннеди не сразу уловили всю глубину происшедшей в ней перемены.

Тем временем все обитатели самолета ощущали необходимость что-то предпринять в отношении ее внешнего вида. Этим были озабочены не только находившиеся в салоне супруги Джонсон и Руф Янгблад. В хвостовой части самолета беспокоились об этом не в меньшей степени.

— Почему бы вам не сменить одежду? — спросил Годфри Макхью, обращаясь к Жаклин.

Она решительно покачала головой.

Увидев показавшиеся из-под браслета ржаво-красные пятна запекшейся крови на левом запястье Жаклин, Килдаф отшатнулся. Когда Мэри Галлахер пришла в хвостовой отсек самолета, ее первой мыслью было поскорее намочить теплой водой полотенце и с мылом отмыть эти ужасные пятна. Шепотом она стала советоваться об этом с Годфри Макхью, Тедом Клифтоном и Клинтом Хиллом. Но тут подошел О’Доннел и сказал:

— Ничего не надо делать. Оставьте ее такой, какая она есть.

Кен уже понял ее намерения. И она сама, нарушив, наконец, молчание, объяснила. свое поведение доктору Беркли.

Опустившись на колени, доктор указал дрожащей рукой на ее залитую кровью юбку и робко предложил: — Может быть, вы перемените платье?

— Нет, — яростно прошептала она в ответ. — Пусть они видят, что натворили.

Один только Килдаф никак не мог понять, что она задумала. После долгих размышлений над тем, как выгрузить гроб в аэропорту Эндрюс и избежать при этом газетных фотографов, он решил, что придется открыть грузовой люк, расположенный на правом борту, напротив входа. Тогда и гроб и вдова были бы скрыты громадой фюзеляжа от взоров фотографов и телеоператоров. Килдаф рассказал Жаклин о своем плане. Вдова запретила делать это.

— Мы выйдем обычным путем, — сказала она. — Я хочу, чтобы они видели, что натворили.

Через некоторое время О’Доннел порывисто поднялся с кресла.

— Знаете, Джекки, что мне хочется Сделать? — сказал он. — Я хочу выпить чего-нибудь чертовски крепкого. По-моему, и вам необходимо подкрепить свои силы.

Жаклин Кеннеди колебалась. Ей еще многое предстояло сделать, и путь ее был долог. Глоток спиртного мог ослабить ее контроль над собой, дать выход сдерживаемым слезам. Она спросила:

— Что мне выпить?

— Я сам приготовлю вам напиток. Шотландское виски.

— Но я никогда в жизни не пила шотландское виски, — возразила она.

И все же О’Доннел, вероятно, был прав. Жаклин продолжала сомневаться. Затем она поборола колебания и утвердительно кивнула головой. У виски был вкус горькой микстуры, напоминающей креозот. Она сделала глоток, затем еще один.

Однако виски не помогло. Оно вообще не оказало никакого воздействия. Именно этот поразительный иммунитет по отношению к алкоголю наиболее убедительным образом свидетельствует о том, насколько глубоко были травмированы пассажиры президентского самолета. Никто из них не мог притронуться к еде. Принесенные бутерброды остались лежать в стороне. Ирландцы принялись обсуждать проблему, выросшую на протяжении последующих двадцати четырех часов в основную тему всех разговоров, — место погребения. Все они единодушно сошлись на том, что это должен быть Бостон. У всех еще свежи были воспоминания о том, как Кеннеди стоял на кладбище у свежей могилы сына Патрика. Им казалось, что он должен покоиться вместе со своим сыном в родной земле Массачусетса, столь дорогой их сердцу. Как хорошо сказал О’Доннел, «это было чувство, похожее на привязанность к близкому другу».

— Он должен быть похоронен в Бостоне, — настойчиво говорил он Жаклин. — Не позволяйте им хоронить его в другом месте.

Джекки с отсутствующим видом кивала головой. Налетевший на нее шквал горя заставлял ее уходить в себя, мысленно обращаться в прошлое. Как отчетливо помнила она один разговор с мужем, состоявшийся в конце первого года их жизни и Белом доме. Она только что вернулась с похорон Тони Биддла и заговорила о том времени, когда наступит пора их собственных похорон.

— Джек, где мы будем похоронены, когда умрем? — спросила она.

— Полагаю, что в Хайяннисе. Мы все там будем вместе.

— Я не думаю, что ты должен быть похоронен в Хайяннисе. Твоя могила должна быть на Арлингтонском кладбище. Ты принадлежишь всей стране.

Каким абсурдом было говорить о том, где они будут похоронены, когда у них была еще вся жизнь впереди. Повернувшись к Годфри, Жаклин сказала:

— И подумать только, что это моя первая по-настоящему политическая поездка. — И она повторила то, что говорила ранее Леди Бэрд: — Я так рада, что согласилась поехать. Что бы было, если бы меня не оказалось возле него?

Беседуя о предстоящих похоронах, Жаклин не думала об их официальной стороне. Предстоящий погребальный ритуал призван был, по ее мнению, оставить благородные и неизгладимые воспоминания о ее супруге в памяти страны. Его ближайшие помощники могли познать только одну сторону его личности. Вместе с ним они боролись за его избрание и затей работали плечом к плечу с этим блестящим, проницательным молодым политическим деятелем и президентом, жизнерадостным по своей природе. Супруга Кеннеди была более близким ему человеком. Она видела, как всю жизнь ему сопутствовала несчастливая звезда. Она знала, что он с детства страдал от физических недугов. Выносливость Джона Кеннеди отнюдь не была проявлением избытка жизненных сил пышущего здоровьем человека. Это была сила духа, несгибаемая вера в способность человека определить свою судьбу.

Наступило время, когда все внимание общественности должно было сосредоточиться на вдове убитого. Ореол мученичества, преобразивший представление страны о своем президенте, возвысил в ее глазах и его супругу. Каждый ее шаг в этот переходный период производил глубокое впечатление на американцев.

Прерогативы главы государства перешли к Линдону Джонсону, но Жаклин Кеннеди обладала гораздо более сильной властью над сердцами людей и, подобно Джонсону, не могла игнорировать ответственность, возложенную на нее трагедией в Далласе. Своими действиями или отказом действовать она, помимо ее воли, вписывала строчки в историю Америки.

В тесной хвостовой кабине самолета люди раскачивались из стороны в сторону и в поисках опоры упирались руками в перегородки. Вдова сидела неподвижно в кресле. Ее подернутые слезой глаза были устремлены на длинный-длинный бронзовый гроб, тускло мерцавший в полумраке.

Вся страна думала о них, и только о них. Там внизу, под стреловидными крыльями президентского самолета, Соединенные Штаты Америки претерпевали невиданные дотоле муки эмоционального кризиса.

Самолет президента «ВВС-1», следовавший за ним запасный самолет и возвращавшийся правительственный самолет 86972 с шестью членами кабинета на борту, не только не имели никакого вооружения, но у них не было даже эскорта истребителей. Правительство США было, таким образом, чрезвычайно уязвимо. Поэтому Пентагон привел в состояние боевой готовности все военно-воздушные базы на пути следования президентского самолета, и истребители были готовы немедленно подняться в воздух. Пилоты сидели в кабинах, пристегнувшись ремнями. Нужна была только команда, и они мгновенно ринулись бы ввысь.

Поэтому жители Америки знали, что где-то над ними высоко в небе летят гроб с президентом Кеннеди и его преемник.

В этот период волна слухов и разного рода вымыслов достигла самой высокой точки. И конечно, какая-то часть ложных слухов была попросту неизбежной. Однако одно такое неверное сообщение привело впоследствии к серьезным осложнениям. Агентство Ассошиэйтед Пресс безоговорочно объявило, что пуля, оборвавшая жизнь Кеннеди, поразила его «прямо в лоб». Именно это сообщение, сделанное менее чем через час после того, как врач констатировал смерть президента, ввело в заблуждение миллионы американцев и заставило их впоследствии считать все последующие расследования обстоятельств этой трагедии сплошным жульничеством.

Самый длительный полет предстоял шести членам кабинета. Первый этап путешествия, когда самолет круто развернул над Тихим океаном и полетел обратно на Гавайские острова, занял один час сорок минут, то есть почти столько же, сколько весь полет Суиндала. Самолет 86972, подобно «ВВС-1», на всем пути следования поддерживал непрерывную связь сначала с Гонолулу, а после остановки и заправки на аэродроме Хикэм Филд — с Вашингтоном. Переговоры велись с большой степенью сдержанности. Аналогичным образом и сообщения, передаваемые с президентского самолета, составлены в осторожных выражениях. Дело объяснялось невозможностью осуществить радиосвязь по закрытым каналам. Пассажиры самолета 86972 имели и другие основания для беспокойства. Они не знали, каково их новое служебное положение. Президент Кеннеди однажды заметил, что целый ряд правительственных институтов перерос рамки конституции. Его излюбленным примером было так называемое право старшинства в конгрессе. Однако другим таким же примером, несомненно, являлся и кабинет министров. Оба института были обязаны своим существованием прецедентам. Они превратились как бы в часть неписаной конституции. Поэтому в периоды кризисов их положение становилось сомнительным. До вступления в силу в 1947 году закона Трумэна государственный секретарь был законным преемником вице-президента. В сложившейся ситуации положение Раска и его коллег, летевших с ним на одном самолете, отличалось от положения О’Доннела, О’Брайена, Соренсена и Банди лишь тем, что их назначение было утверждено сенатом. Все они служили одному и тому же главе государства, и его более не было в живых.

Во время этого обескураживающего междуцарствия (при этом необходимо помнить, что наличие в кабине самолета 88972 телетайпа Ассошиэйтед Пресс привело к тому, что на первом этапе полета его пассажиры полагали, будто заговорщики убили агента личной охраны и далласского полицейского, а затем находились под впечатлением, что одной из жертв является также Линдон Джонсон) члены кабинета в своих действиях могли исходить только из того, что они являлись главными советниками главы американского государства, кто бы он ни был. Многие из них могли ждать и позднее получить необходимые разъяснения на этот счет от президента Джонсона или, если бы дело зашло так далеко, от президента Маккормака. Но Раск не мог ждать. Характер событий требовал от него максимума активности даже в салоне самолета. Как старший по рангу среди членов кабинета, он должен был набросать проект телеграммы от их имени с выражением соболезнования Жаклин Кеннеди и преемнику Джона Ф. Кеннеди с заверениями в поддержке его. Как государственный секретарь США, он обязан был взвесить возможные последствия убийства президента за рубежом.

Не располагая закрытыми каналами связи, он благоразумно решил не говорить по радио с Макнамарой. Вместо этого он заполнил целый лист линованной бумаги желтого цвета всевозможными указаниями Джорджу Боллу, чтобы эта телеграмма была передана в Вашингтон сразу же после их прибытия на аэродром Оаху через центр связи командования военно-воздушными силами США на Тихом океане. Некоторые из составленных им директив носили совершенно очевидный характер. Естественно, следовало успокоить представителей дипломатического корпуса и направить официальные послания всем пятидесяти губернаторам штатов. Ведь как бы то ни было, США представляли собой федеральное государство. Одна директива была продиктована неопределенностью текущего момента. Предвосхищая возможный запрос тридцать шестого президента, Раск потребовал от соответствующих отделов государственного департамента составить своеобразную «инвентарную опись» всех стран вточным анализом того, какие «внешние и внутренние» последствия вызовет убийство Кеннеди в каждой столице мира. Для потенциальных очагов опасности Раск потребовал составить более детальные прогнозы. Одно из опасений Раска носило столь деликатный характер, что он даже не решился доверить его бумаге. Только с окружающими его коллегами он рискнул поделиться мучившим его вопросом: «Чей палец находится на кнопке ядерной войны?»

Пьер Сэлинджер и Дуглас Диллон что-то без устали строчили в своих одинаковых блокнотах. Пьер готовил проект совместного заявления членов кабинета для журналистов. Он знал, что представители прессы встретят их на аэродроме Хикэм Филд. Диллон был единственным членом кабинета на борту самолета, находившимся в близких отношениях с семьей Кеннеди. Сейчас он составлял текст телеграммы личного характера Жаклин Кеннеди.

Наконец-то самолет приземлился в ярких лучах непревзойденного гавайского солнца. Там, далеко на востоке, на расстоянии пяти временных зон, уже наступили сумерки. Здесь еще стояло утро. На борт самолета поднялся адмирал Фельт и сообщил, говоря словами Ходжеса, ряд «ужасающих подробностей». Адмирал, в частности, рассказал, что убийца использовал дальнобойное ружье с телескопическим прицелом. Фримэн, в прошлом военный моряк, уже сам догадался об этом. Сэлинджер, Раск и его помощник Мэннинг помчались куда-то через посадочную полосу. Остальная часть пассажиров оставалась на своих местах, не отстегивая ремни. Правительственные деятели хотели, чтобы самолет был как можно быстрей заправлен. В то же время они стремились оградить своих расстроенных жен от взоров зевак. Мэннинг передал офицеру Фельта, ведающему вопросами печати, заявление, написанное Сэлинджером, чтобы он роздал его репортерам. Государственный секретарь переговорил по телефону со своим заместителем Боллом в Вашингтоне и обнаружил, что он предвосхитил большую часть его указаний. Дежурный оперативного отдела Белого дома информировал Сэлинджера, что Джонсон уже приведен к присяге.

Спустя тридцать пять минут самолет поднялся в воздух, взяв на борт трех новых пассажиров — двух корреспондентов и врача. Пьер Сэлинджер организовал игру в покер.

В то время как Раск задремал, а игроки в покер блефовали и поднимали ставки, еще одна группа беседовала в главном салоне, предаваясь размышлениям о будущем.

Число участников этих бесед все время колебалось. При всех обстоятельствах их никогда не было более десяти человек, в том числе пять бодрствующих министров и председатель совета экономических экспертов при президенте Уолтер Геллер. Наконец завязался серьезный и конструктивный разговор. Министр торговли Ходжес писал, что «они беседовали между собой, разбившись на группы по два и три человека, а то и больше». Главной темой были «устремления и планы нового президента».

Это и было, вероятно, первым серьезным анализом предстоящего периода правления президента Джонсона. Пассажиры самолета 26000 были ошеломлены пережитым ими кошмаром. Большая часть сановного Вашингтона была поглощена подготовкой к встрече прибывающего президентского самолета. Лишь здесь, высоко над землей, в безбрежном просторе, убийство президента воспринималось как отвлеченное понятие.

На протяжении целых восьми часов полета тем, кто не принимал участия в карточной игре, не оставалось иного выбора, как вести бесконечные беседы. Ощущение напряженности не покидало их. Они чувствовали себя беспомощными, точно люди, барахтающиеся в топком болоте с цепями на руках. Это были в высшей степени восприимчивые люди. Однако сдерживаемый гнев то и дело прорывался наружу. Вначале не обошлось без нескольких резких стычек. Министр труда Виртц, выступавший на съезде демократической партии в Лос-Анджелесе в 1960 году за выдвижение кандидатуры Эдлая Стивенсона на пост президента, сказал с горькой усмешкой:

— Надеюсь, вы не считаете, что наступил конец света? У меня, кстати, было именно такое ощущение, когда выдвинули кандидатуру — Кеннеди.

Его собеседники были возмущены этой бестактностью. Но когда Ходжес стал утверждать, что министр юстиции недавно непочтительно отзывался о Линдоне Джонсоне в кругу семьи Кеннеди, а затем признал, что говорит об этом только понаслышке, его самого тотчас же изобличили в распространении ложных слухов. Не прошло и минуты, как Ходжес угодил в другую волчью яму. Он торжественно заявил, что Юг расценивает поддержку Джонсоном законодательства в области гражданских прав как предательство с его стороны. Под давлением присутствующих он вынужден был сознаться, что источником этой информации были бизнесмены из южных штатов.

Постепенно беседа приобрела более серьезный характер. Длительному обсуждению подвергся вопрос о том, как следует разрубить конституционный гордиев узел, возникающий в случае физической неспособности президента выполнять свои обязанности. Затем последовал трезвый разбор проблемы, связанной с очередностью преемственности. Кто-то поднял вопрос о возможности водворения в Белом доме спикера палаш представителей Джона Маккормака или председателя сенатской комиссии по печати Карла Гейдена, и двое из присутствующих министров одновременно поморщились, но участники беседы в конце концов приступили к обсуждению существа волновавшего всех вопроса. Согласно импровизированной стенографической записи, сделанной одним из министров, они толковали «о Л. Б. Дж. каким през-ом будет». По мнению автора записи, «Л. Б. Дж. — сильный человек О’ будет на уровне… сильный и рукастый». Геллер сказал, что Джонсон ничего не понимает в вопросах платежного баланса. После этого все задумались. Наступило молчание. Никто не мог отозваться с похвалой о познаниях Л. Б. Дж. в области экономики. Собеседники даже не были уверены в том, понимает ли Джонсон экономическую теорию Кейнса, лежащую в основе предполагаемого сокращения налогов. Однако Диллон заметил, что по указанию Кеннеди представитель Государственного департамента ежедневно докладывал вице-президенту обзор поступающих шифртелеграмм. Добровольный летописец тут же нацарапал в своем блокноте: «В курсе о межд. делах».

Затем снова, теперь уже заглавными буквами, он написал: «КАКИМ ПРЕЗ-ОМ БУДЕТ». Можно легко понять эту запись. Разговор снова перекинулся на второстепенные темы.

Сущность вопроса заключалась не в том, что знает Джонсон, а в том, как он будет действовать. Ответ на этот вопрос следовало искать в сложных иероглифах его личности. Выяснилось, что Ходжесу почти не приходилось беседовать с Джонсоном. Министр торговли только развел руками. Он просто не имел никаких оснований для сколько-нибудь разумных прогнозов. Виртц располагал большими данными, но это означало лишь, что он представляет себе, как трудно получить правильные ответы на поставленные вопросы.

Он сознался, что не имеет ни малейшего представления о том, какой путь изберет новый президент. Юдол, как и Виртц, знал Джонсона и заверил присутствующих, что, по какому бы пути ни пошел президент, он будет решителен в своих действиях.

В течение трех лет Юдолу и Фримэну пришлось чаще остальных членов кабинета иметь дело с вице-президентом. Более того, как заметил Фримэн, они были, пожалуй, единственными, кто знал Джонсона.

Перелистывая блокнот, Фримэн напомнил присутствующим о лояльности Джонсона по отношению к Кеннеди, о его искусстве парламентария и преданности демократической партии (его собственная запись по этому поводу гласила: «Линдон опытный пол… лучший комплимент ему — попал на корабль и остался»). Он вслух добавил, что, по его мнению, Джонсон многое приобрел благодаря «блестящей школе, пройденной им у Кеннеди».

Все слушали эти слова с большим вниманием и надеялись, что он окажется прав. В конце концов у них не было выбора. Линдон Джонсон был их единственным президентом и, в отличие от Маккормака и Гейдена, находился в блестящей форме. Однако никто из них не был в восторге. Сомнения мучили даже самого летописца — члена кабинета. В записи, предназначавшейся по сути дела для него самого, им было высказано соображение о том, что Джонсон «не обладает таким чувством времени, понимания эпохи и ее движущих сил, какие в столь значительной мере были присущи Джону Ф. Кеннеди».

Автор этой записи тем не менее считал себя ближе к Джонсону и симпатизировал ему как человеку, который «не… вполне был признан блестящим окружением през. ». Тем не менее он в конце написал: «Трудно сказать, что он будет делать». И к этому же заключению все пришли единодушно.

Когда оперативный Отдел Белого дома и узел связи аэропорта Эндрюс передали указание президента Джонсона самолету 86972 о том, что на следующий день в14. 15 состоится заседание кабинета, сидевшие в кабинет министры и их помощники стали рыться в своих бумагах По словам Ходжеса, они готовились, «как того требовали» обычай и вежливость, подать в отставку. Как мне кажется, именно так поступают члены правительства в конце первого срока пребывания президента на его посту. Остается лишь ожидать решения и указаний президента Джонсона.

Подобно Франклину Рузвельту, Джон Кеннеди был человеком богатым и рьяным защитником капитализма. Однако сами капиталисты не очень баловали похвалой ни того, ни другого. В начале шестидесятых годов, так же как и в тридцатые годы, финансовые магнаты Манхэттена относились к Белому дому настороженно и враждебно. Разумеется, Кеннеди и Рузвельт не были предателями своего класса. Однако Кеннеди был сыном финансового пирата, ставшего впоследствии одним из наиболее талантливых советников Франклина Рузвельта по всякого рода финансовым реформам. Комиссия по делам страхования и ценных бумаг и стабильность, которую она придала современной бирже, были в значительной мере результатом деятельности Джозефа П. Кеннеди. Поэтому президент Джон Ф. Кеннеди всегда понимал, как уязвима экономика во время панических настроений. Уже в первую неделю своего пребывания в Белом доме он набросал план замысловатых мероприятий, призванных предотвратить возможность возникновения такой паники. 3 февраля 1961 года Кеннеди направил свое предложение конгрессу в форме пространного послания, а вечером 22 ноября 1963 года этот документ лежал на столе у заместителя министра финансов Генри Фаулера.

Исторически сложилось так, что отношения между казначейством и Белым домом всегда были сердечными. Соединенные Штаты недаром слывут старейшей и самой мощной буржуазно-демократической державой.

Два гигантских здания, расположенных по обе стороны Уэст Икзекьютив-авеню, соединены подземным переходом. Начиная с 1902 года, когда в рамках казначейства была создана секретная служба, эти узы еще больше окрепли. Когда Фаулеру стало известно о покушении на президента в Далласе, он прежде всего подумал о секретной службе, позвонил начальнику этой службы Джеймсу Роули и потребовал, чтобы были приняты надлежащие меры по охране вице-президента и спикера палаты представителей. Роули заверил его, что все необходимые меры уже приняты. Затем Фаулер позвонил министру обороны Макнамаре, который оказался в положении старшего министра. Как и другие ответственные сотрудники аппарата Белого дома, он хотел удостовериться в том, что самолет № 86972 изменил свой первоначальный курс и возвращается в столицу. Министр обороны говорил в это время по другому телефону с Робертом Кеннеди, но его помощник передал Фаулеру, что самолет уже находится на обратном пути в Вашингтон. Повесив трубку, Фаулер вдруг вспомнил, что у Кеннеди имелся план на случай именно такого чрезвычайного положения.

Вкратце стратегический план, разработанный президентом, сводился к следующему: в первую очередь следовало немедленно приостановить продажу облигаций государственных займов на бирже. Затем, следуя тому же плану, Фаулер позвонил в Нью-Йорк президенту Федерального резервного банка Альфреду Хейсу и дал ему указание связаться с президентом и управляющим нью-йоркской фондовой биржей Китом Фанстоном и управляющим фирмой «Америкен экспресс»[50] Тедом Этерингтоном и попросить их временно прекратить операции. Гонг прозвучал вовремя. Убийство президента Кеннеди в Далласе, а ему в тот день предшествовало разоблачение крупнейшей аферы с растительным маслом, привело к тому, что стоимость акций та огромном табло в зале биржи стала падать с головокружительной быстротой. Наконец все маклеры были изгнаны из помещения биржи и наступила короткая передышка. Однако этот шаг едва ли можно было назвать подвигом. К тому же Фанстон предвосхитил указание министерства финансов. Главную операцию, по замыслу Кеннеди, следовало провести за рубежом. Основная опасность заключалась в возможности спекуляций, направленных против доллара. Обнаружить такого рода пиратство не составляет труда. Акулы в таких случаях начинают лихорадочно скупать золото, рассчитывая, что цены на него повысятся с 35 долларов до 40 или даже 45 долларов за унцию. Остановить их нелегко, а изменять курс корабля после того, как в нем обнаружена течь и началась паника, — дело почти безнадежное.

Кеннеди хотел помешать спекулянтам превратить мировой рынок в игорный дом, где в проигрыше были бы Соединенные Штаты. Для этой цели он достиг с центральными банками других стран соглашения, названного им «обменным». США буквально обменивали свои доллары на их валюту. Кеннеди приказал министерству финансов США накопить огромные запасы всех видов свободно конвертируемой валюты — фунтов стерлингов, марок ФРГ, итальянских лир, японских ион, песо, рандов, гульденов, французских и швейцарских франков. Эти неприкосновенные запасы были надежно припрятаны в сейфах в качестве своего рода гарантии. В соответствии с постоянно действующим распоряжением президента в случае чрезвычайных обстоятельств все эти запасы иностранной валюты одновременно выбрасывались на рынок. Появление такой большой массы иностранной валюты заранее обрекало на неудачу любые попытки начать широкую распродажу долларов. Впервые необходимость существования этого плана возникла в результате насильственной смерти его автора.

Успех плана Кеннеди превзошел все ожидания. Центральной фигурой в его осуществлении был Ал Хейс. Нью-йоркский федеральный резервный банк — это не только обычный резервный банк. Он является также юридическим лицом, представляющим в финансовых вопросах правительство США. К счастью для Хейса, иностранные фондовые биржи, занимающиеся покупкой и продажей валюты, закрылись еще до убийства Кеннеди. Тем не менее в тот вечер огромные сейфы Америки были вскрыты и на следующий день целые кипы денежных знаков были пущены в обращение. В субботу 23 ноября открылись некоторые биржи, занимающиеся операциями с золотом в Европе, в частности в Лондоне и Цюрихе. В обоих городах корсары сразу же попытались вызвать панику. Однако «обменное» соглашение Кеннеди полностью их блокировало. Предлагаемые ими доллары принимались на бирже, но взамен предлагалось не золото, а другая валюта. Вся эта операция явилась подлинным шедевром финансового мастерства и была произведена на таком высоком уровне, что нефтяные и газовые короли Далласа, саркастически именовавшие Кеннеди «розовым» противником свободного предпринимательства, так и не сумели понять, что же в сущности произошло.

Генри Фаулер, сменивший Дугласа Диллона в 1965 году на посту министра финансов, в пятницу 22 ноября во второй половине дня работал в составе органа, известного в Вашингтоне под названием «подкабинета». В нем принимали участие заместители и помощники министров и главные эксперты. Если принять во внимание отсутствие шести министров и временную неспособность министра юстиции участвовать в деятельности правительства, следует дать самую высокую оценку деятельности этой группы чиновников.

Заместитель министра юстиции Катценбах вступил в единоборство с техасскими законами. Банди, входящий в «подкабинет» как помощник президента по вопросам национальной безопасности, в это время был занят размещением в западном крыле Белого дома новых сейфов для документов Линдона Джонсона. Джордж Болл и Чарлз Мэрфи, исполнявший обязанности министра сельского хозяйства, совещались с председателем комиссии по делам государственных служащих Джоном Мэйси о мерах по устранению неполадок в телефонной сети, начавшихся во второй половине дня в пятницу. В результате совещания они пришли к выводу, что выход из строя телефонной сети компании «Чезапик и Потомак» вызван бесчисленными звонками служащих Мэйси — а их насчитывалось в США около четверти миллиона. В то время как все они пытались позвонить домой, их жены тщетно пытались дозвониться до них. И тут решение проблемы было подсказано Кеннеди. Однако на этот раз это был план не Джона, а Роберта Кеннеди. Еще три месяца назад, готовясь к походу в Вашингтон участников движения за гражданские права, назначенному на 28 августа, брат президента предложил заранее отпустить с работы служащих правительственных учреждений, сделав это постепенно девятью потоками. Служащие должны были покидать учреждения группами с интервалом в пятнадцать минут. При такой организации дела транспорт мог работать бесперебойно, без заторов и пробок, а так называемый «правительственный треугольник» — большой комплекс зданий с коринфскими колоннами, расположенный между Белым домом, Капитолием и Пенсильванией-авеню, был бы быстро очищен от прохожих.

В 15. 05, то есть через 18 минут после того, как Суиндал оторвал «ВВС-1» от взлетной дорожки аэродрома Лав Филд, Мэйси посоветовался с полицейским управлением округа Колумбия и начал действовать. Быстрое восстановление телефонной связи, занявшее всего полтора часа, дает основание утверждать, что решающую роль в действиях растерявшейся вначале телефонной компании сыграл план министра юстиции.

В то время как «ВВС-1» проносился над берегами извилистой реки Камберлэнд, в Вашингтоне развернулась кипучая деятельность. Ее центрами были Потомакским сектор радиуса «Е» Пентагона, — по понятным причинам мы не можем вдаваться здесь в существо этой деятельности и здание Государственного департамента в Фогги Bottom. В «новом» здании госдепартамента, как его еще называли в столице, шеф протокола Энджиер Дьюк уже распорядился вынести в зал книгу для записей соболезнований и серебряный поднос для визитных карточек послов, аккредитованных в Вашингтоне. Американским посольствам за рубежом были разосланы телеграммы с указанием подготовить такие же книги. Из архивов государственного департамента было извлечено сохранившееся в единственном экземпляре описание церемонии похорон Франклина Д. Рузвельта. Харлан Кливленд написал для Джонсона проект официального сообщения об объявлении национального — траура. Новый президент одобрил его без поправок. Одновременно с этим заместитель государственного секретаря Алексис Джонсон подготовил для президента памятную записку, в которой указывалось, какие меры уже приняты и какие необходимо предпринять. Оба документа были подготовлены для доклада Джонсону, когда он прилетит на аэродром Эндрюс.

В памятной записке говорилось следующее: