Глава девятая СОБЫТИЯ ВОСКРЕСНОГО ДНЯ

Глава девятая

СОБЫТИЯ ВОСКРЕСНОГО ДНЯ

Воскресенье 24 ноября было днем, когда орудийный лафет с гробом президента Кеннеди должен был проехать по Пенсильвания-авеню до Большой ротонды Капитолия, где должны были быть произнесены первые прощальные речи. Впервые после убийства мужа, если не считать спуска с самолета 26000 на грузовом подъемнике в аэропорту Эндрюс в 18. 06 в пятницу, Жаклин Кеннеди предстояло появиться перед публикой, но теперь уже вместе со своими детьми.

Воскресенье было также вторым днем пребывания на своем посту тридцать шестого президента Соединенных Штатов Америки и днем прибытия зарубежных представителей в аэропорт Даллес и Вашингтонский национальный аэропорт на похороны Кеннеди. В этот же день завершала свою работу комиссия по организации похорон, возглавляемая Шривером л Дангэном, к которым на заключительном этапе ее работы должны были присоединиться кардинал Кашинг и епископ Хэннон. В это же воскресенье должна была начаться двухдневная церемония провозглашения национальным героем погибшего мученической смертью президента. Все это было задумано в субботу вечером. Однако событий этого дня нельзя было предугадать, и те из них, что сильнее всего запечатлелись в памяти американцев, были совершенно непредвиденными: поведение вдовы президента, нашествие в столицу американского народа и убийство, впервые совершенное на глазах у миллионов телезрителей.

Утром погода прояснилась, и когда Роберт Кеннеди выглянул из окна второго этажа президентской резиденции, он увидел чистое безоблачное небо, а посмотрев вниз, был поражен толпой, собравшейся в парке Лафайетта. Безмолвные толпы людей продолжали свое бдение. Их общественное положение было столь же примечательным, как и численность. Обычно на Пенсильвания-авеню можно видеть безликих, увешанных фотоаппаратами и кинокамерами туристов, любопытных приезжих, студентов в арендованных автобусах. Этим утром зрителями в парке были Вашингтонцы, которые привыкли получать написанные от руки приглашения из Белого дома. Все больше бросалось в глаза и другое явление: явному большинству приезжих было немногим больше двадцати лет. Джону Кеннеди было сорок шесть, но молодежь, стоявшая под деревьями, с которых облетели почти все листья, видела в нем лидера своего поколения.

Усталые, измученные, осунувшиеся и небритые, американцы просматривали воспаленными глазами газетные заголовки. Пятница и суббота обессилили людей. После этих двух невероятных дней страну уже ничто фактически не могло потрясти. Лишь исключительное событие могло встревожить сидевших перед своими телевизорами непричесанных зрителей. Они слишком устали, чтобы что-то воспринимать, и могли только глазеть на экран.

Исключением явился еще раз Ли Освальд. О его спокойном сне на этот раз в передачах умолчали. (Это было одной из немногих касавшихся его подробностей, о которых не сообщалось. ) Полицейские, дежурившие около трех тюремных камер с особо строгим режимом охраны, не считали это чем-то удивительным, и нет особых оснований считать, что люди, находившиеся за пределами тюрьмы, придерживались иного мнения. Теперь, однако, флегматичность Освальда кажется странной. Согласно исследованиям центра по изучению общественного мнения, более пятидесяти миллионов американцев страдали в это время бессонницей, а человек, повинный в этом, вторую ночь подряд безмятежно спал. Правда, его покой мало кто нарушал: Освальду не только не досаждали, о нем зачастую просто забывали. В субботу допрос его продолжался менее трех часов. Согласно местным законам, человек, которому предъявлено обвинение в уголовном преступлении, должен быть переведен в тюрьму графства — в двенадцати кварталах от места, где содержался Освальд. Однако его не потревожили и ради этого. Начальник далласской полиции Карри заверил телеоператоров, что он намерен обставить перевод Освальда в другую тюрьму как настоящий спектакль. Поэтому они могут подготовить свое сложное оборудование к десяти часам утра в воскресенье — в одиннадцать часов по вашингтонскому времени, в то самое время, когда семейство Кеннеди должно было присутствовать в Восточном зале на последней панихиде по умершему.

Если не считать неудавшейся попытки позвонить Марине и бешеной активности перед телекамерой, когда Освальд напоминал главную фигуру на политическом съезде, он в основном бездельничал. Преступник был единственным из главных действующих лиц этой драмы, располагавшим свободным временем. В субботу отправили спать в 19.15, и вторую ночь (в чем легко можно было убедиться) он спал сном праведника. 22 апреля 1964 года, точно через пять месяцев после убийства Кеннеди, капитан Уилл Фритц задумчиво говорил: «Вы знаете, он не доставил мне никаких хлопот».

Подопечный капитана мог бы со своей стороны вернуть ему этот комплимент. Освальду, правда, не предоставили защитника, но он об этом не знал. Ему должно было показаться странным, что, будучи под арестом по обвинению в преднамеренном убийстве президента Соединенных Штатов Америки и полицейского офицера, не говоря уже о ранении губернатора Техаса, положение которого все еще продолжало оставаться критическим, у него было поразительно мало хлопот от полицейских. Тщательное изучение протоколов допроса Освальда показывает, что его по-настоящему и не допрашивали. Всякий, кто знаком с образом мышления полиции, знает, что полицейские склонны вольно толковать законы и среди них господствует убеждение, что подозреваемый виновен, пока не доказано обратное. Дело человека, работавшего на складе учебников, представлялось совершенно ясным через три часа после убийства президента. Но хотя он находился под арестом уже сорок шесть часов, с ним обращались с поразительной деликатностью. Причины этого теперь ясны. Если Освальд не интересовался своим собственным будущим, то этого нельзя было сказать про гражданские власти «Большого Д.». В ужасе от мысли, что репутация Далласа может еще больше пострадать, они, как Аргус за Ио, следили за расследованием, производившимся начальником полиции Карри, не подозревая, что эта их озабоченность может привлечь к Освальду усиленное внимание и тем самым содействовать исходу, которого они больше всего опасались. Все это можно понять, но что менее понятно и что вносит путаницу во все воспоминания об этих днях поздней осени, так это полная несовместимость между последними часами жизни убийцы и торжественными церемониями в столице. В тот момент, когда Роберт Кеннеди смотрел на стоявших со спокойным достоинством людей в парке Лафайетта главный агент секретной службы Форест Соррелз, выглянув из окна третьего этажа полицейского управления Далласа, увидел яркого цвета «форд» с пулеметом на его крыше. Это чудище стояло на Коммерс-стрит, а за рулем сидел стремящийся привлечь к себе всеобщее внимание житель Далласа, называвший себя «Честный Джо Голдштейн, заимодавец». Острый взгляд Соррелза остановился на пулемете и скользнул далее. Он знал Голдштейна — богатого и щедрого ростовщика, который подлизывался к полицейским и снискал их расположение, снижая им цены на оставленные под залог вещи. Соррелз не знал, что одного из лучших друзей Честного Джо звали Джек Руби, а если бы ему об этом и сказали, то он подумал бы, что это не относится к делу, да так оно и было. Значение этой сцены состоит в том, что два мира, где символом одного был кричащий «форд», а другого — постамент, на котором стоял гроб президента, сосуществовали. Сочетание Даллас — Вашингтон, как и сочетание Кеннеди — Освальд, является оскорбительным, но оба они в конце этой недели вошли в историю Соединенных Штатов.

Любая попытка подправить репутацию Далласа была, видимо, обречена на провал. Если считать действительными данные опроса населения, то 27 миллионов американцев обвиняли в преступлении «жителей Далласа» в целом. Рита Даллас, медсестра больного отца Джона Ф. Кеннеди, в Хайяннис-Порте так часто подвергалась нападкам по телефону за свою фамилию, что была вынуждена просить телефонную компанию сменить ей номер телефона. Было бы, однако, неправильным преувеличивать эту сторону драмы. Те же лица, которые проводили опрос населения, заявили, что 85 процентов публики не думали о Техасе.

В Вашингтоне главные участники предстоящей церемонии были заняты своими непосредственными делами. Майкл Мэнсфилд и Джон Маккормак определили порядок произнесения прощальных речей. Мэнсфилд должен был выступить первым, Маккормак — последним.

Сэм Бэрд и его команда перенесли гроб из Белого дома к выходу Ротонды. И тут появилась Жаклин.

В резиденцию вошел, вышел оттуда и вновь вошел глубоко расстроенный президент Джонсон. После службы в епископальной церкви Святого Марка он прибыл с женой и дочерью Люси в Белый дом, где привратник сказал ему, что Дин Раск хочет немедленно связаться с ним по телефону. Государственный секретарь сообщил ему о том, что в это время становилось известно всей стране: Освальда только что застрелили «по телевидению». В Синем зале Джин Смит, сестра Джона Кеннеди, шепотом сказала Леди Бэрд, что слышала, как один из слуг сказал, будто убийца умирает. Джонсон обратился к министру юстиции, который ничего об этом не знал, со словами:

— Вы должны что-то сделать, мы должны что-то сделать. Нам необходимо что-то предпринять! Это испортит репутацию Соединенных Штатов в мире.

Освальд умер чуть ли не в том же самом помещении, где ранее лежало тело президента. Тележку с телом Освальда повезли именно туда, когда один из врачей указал директору Парклендского госпиталя Прайсу, что делать этого нельзя. Прайс быстро понял, о чем идет речь, и дал указание отправить тело Освальда в операционную № 2. Дело в том, что три операционные были уже примерно два часа назад приведены в состояние полной готовности, именно учитывая подобную возможность. «Секретарь немного покоя Джил Помрой сообщил мне в одиннадцать часов, — рассказывала позже медсестра Берта Лозано, — что нам следует быть готовыми к экстренным случаям, поскольку у городской тюрьмы собралась большая толпа».

Нападения на Освальда ожидали, все должностные лица были наготове, и все же оно состоялось.

Для убийства президента Кеннеди в пятницу, как и для убийства его убийцы Освальда в субботу, характерны следующие два момента: предостережения о катастрофе поступали из ответственных источников, а представители полиции, оценивая их, допустили серьезный просчет. Поначалу полицейское управление Далласа имело в виду перевезти Освальда в субботу в 22. 00, и директор ФБР Гувер, как и другие, ушел домой под впечатлением, что так и было сделано. В 14. 15 в воскресенье в далласском отделении ФБР начали раздаваться анонимные звонки с угрозой убить арестованного, и оно настаивало на том, чтобы перевезти Освальда в 15. 00, но безуспешно. В воскресенье утром Соррелз предложил Фритцу вывезти Освальда, не объявляя о времени отъезда, в момент, когда никого поблизости не будет. Однако все советы федеральных властей и некоторые рекомендации полицейского управления были отклонены из уважения к «четвертому сословию».

Однако Карри и Фритц, опасавшиеся за безопасность Освальда, приняли сложные меры предосторожности. Они пытались перехитрить тех, кто мог подкарауливать Освальда. Но их ошибка была прямо противоположна той, которая была совершена в пятницу 22 ноября. Тогда лица, ответственные за охрану президента, исходили из того, что нападение на него может быть совершено либо в аэропорту, либо в Торговом центре. А сам путь, по которому должен был следовать президентский кортеж, был оставлен без внимания.

С того момента, когда впервые был поставлен вопрос о переводе Освальда в другую тюрьму, далласская полиция строила планы, исходя из предполагаемых действий так называемого «комитета ста». По слухам, около сотни человек намеревались похитить арестованного во время его перевода в тюрьму на площадь Дили. Карри и Фритц считали, что они готовы этому помешать. Освальда должны были пристегнуть с помощью наручников к детективу и окружить полицейскими, вооруженными гранатами со слезоточивым газом. Сама перевозка должна была проходить под усиленной вооруженной охраной. Чего не было предусмотрено, так это возможности проникновения какого-либо постороннего лица через полицейский заслон до перевода заключенного из подвального помещения тюрьмы. По пути к лифту на пятом этаже Ливел, детектив в штатском, к которому Освальд был пристегнут наручниками, сказал:

— Я надеюсь, что тот, кто вздумает в тебя стрелять, окажется стрелком не хуже тебя.

По воспоминаниям Ливела, Освальд «вроде бы рассмеялся» и сказал:

— Никто не будет в меня стрелять.

Однако нашелся человек, который собирался это сделать, и это был Джек Руби. Появление Руби в подвальном помещении было крайне странно. Для некоторых оно навеки останется тайной, а другие будут всегда видеть в нем бесспорное доказательство участия полиции в каком-то сложном заговоре. И даже у тех, кто тщательно изучил все факты, связанные с убийством Освальда, осталось ощущение, как будто они видели номер очень искусного иллюзиониста. В конце концов тюрьма должна была бы обеспечить невозможность вторжения в нее в такой же степени, как и невозможность побега оттуда. Возглавляемое Карри управление было приведено в состояние полной готовности начиная с 9.00 в воскресенье. Старшие из его подчиненных начали принимать сложные меры предосторожности, чтобы избежать провала, но он все же произошел. Подвальное помещение было полностью очищено от публики. Перед двумя покатыми автомобильными дорожками, ведущими в гараж с Мейн-стрит и Коммерс-стрит, была выставлена охрана. Четырнадцать полицейских обыскали всю окружающую местность, включая каналы для кондиционированного воздуха и багажники автомобилей, уже стоявших в гараже.

Тем не менее, когда Освальд вышел из лифта, Руби был уже на месте. Как ему это удалось? Частичным ответом на вопрос является тот факт, что Руби еще не было здесь, когда производился обыск. А в 11.17, за три минуты до того, как Освальда спустили к гаражу, Руби находился в отделении телеграфа на Мейн-стрит, в 350 футах от верхней части подъездной дорожки, ведущей к гаражу со стороны этой улицы. Он пересылал 25 долларов Карин Карлин (Малютка Линн) — двадцатилетней артистке стриптиза. Штамп с обозначением времени перевода свидетельствует о том, что Руби стоял в это время у кассы. От окошка кассы до места убийства Освальда было полторы минуты ходьбы. Конечно, оставайся меры предосторожности столь же строгими, как и во время обыска, его не пропустили бы к подъездному пути гаража. Даже Соррелза, который был агентом секретной службы в Далласе целых двадцать восемь лет, попросили предъявить документы, прежде чем пропустили утром в здание тюрьмы. Руби не выправлял себе никаких документов, и то, что ему удалось проскользнуть мимо охраны подъездной дорожки в лице полицейского Роя Е. Воуна, явилось в значительной степени простой случайностью. Следует указать, что эта случайность была результатом неправильной подготовки полицейских к переводу Освальда в другую тюрьму.

Стремление угодить любому репортеру и исключение всякой возможности мщения убийце взаимно исключали друг друга, и споры между полицейскими офицерами, как удачнее их совместить, все еще продолжались, когда Освальд наверху надевал свитер, перед тем как отправиться в путь.

Наиболее простым решением было бы создать какую-то приманку для отвода глаз. В 1901 году управление полиции Буффало переводило Леона Ф. Чолгаша — убийцу американского президента Маккинли — из одной тюрьмы в другую, использовав при этом простой трюк: его переодели в форму полицейского. В Далласе 24 ноября 1963 года такой выдумки не проявили. Лучшее, что мог придумать Джесс Карри, это достать бронированную машину или грузовик, то есть тот вид транспорта, которым обычно пользуются банки для перевозки больших денежных сумм. Выбор этот не отличался ни фантазией, ни практичностью. Когда прибыл грузовик (появление его было немедленно замечено прессой), оказалось, что он слишком велик для подъездной дорожки. — Шофер отказался подать грузовик задним ходом в гараж подвального помещения со стороны Коммерс-стрит и, так как развернуться было негде, оставил его на верхней части подъездной дорожки.

Последние минуты своей жизни Освальд провел так. Когда его будущий убийца зашел в отделение телеграфа, сам. Освальд находился в кабинете капитана Уилла Фритца, где натягивал на себя свитер. В это время начальник полиции Карри собирался отправить Освальда вниз, в подвал на тюремном лифте, потом провести через тюремную канцелярию, а оттуда — в гараж. При выходе Освальда из гаража налево от него оказалась бы подъездная дорожка, выходящая к Мейн-стрит, а направо — подъездная дорожка, ведущая к Коммерс-стрит, наверху которой стоял похожий на танк бронированный грузовик, выдвинув свой тупой нос на тротуар; Между грузовиком и тюремной конторой стояли две большие машины — лимузины типа «форд галакси» без номера, которые должны были сопровождать грузовик. Одна из машин показывала бы дорогу к тюрьме графства.

Как ни удивительно, но Карри не сообщил об этом капитану Фритцу, под чьей охраной Освальд должен был оставаться до тех пор, пока его не сменит шериф. Фритц узнал об этом впервые, когда он, Соррелз и агенты ФБР предпринимали последнюю попытку заставить заключенного отказаться от его высокомерной манеры поведения. И Соррелзу показалось, что тот начал наконец сдаваться. Карри заглянул в дверь и спросил, сколько времени еще будет продолжаться допрос. Уже можно, сказал он, двигаться в путь. Когда Фритц услышал, как будут перевозить арестованного, он стал энергично возражать, предложив, чтобы Освальда везли во второй машине типа«форд галакси». Был намечен такой порядок следования машин: впереди грузовик, за ним первая машина с детективами и, наконец, вторая с Освальдом. Проехав один блок, машины должны были, однако, разойтись в разные стороны. У первого поворота вторая машина типа «форд галакси» должна была оторваться от других и направиться прямым ходом в тюрьму графства, в то время как двум другим предстояло медленно следовать через деловую часть Далласа. Это было бы обманным маневром, и некоторые представители прессы оказались бы недовольны тем, что их провели. Однако Карри с этим согласился.

Об этих изменениях плана перевозки Освальда сообщили по телефону в полуподвальный этаж. Одновременно было отдано распоряжение доставить из гаража новую головную машину и поставить ее на Коммерс-стрит впереди грузовика. Фритц поручил это лейтенанту Рио С. Пирсу. Путь Пирсу закрывал грузовик. Он должен был подняться вверх по подъездной дорожке на Мейн-стрит (чем нарушалось установленное полицейским управлением железное правило, ибо проезд по этой дорожке был односторонним) и объехать весь квартал. Как только Пирс, выбравшись из гаража, подъехал к Мейн-стрит, полицейский Воун сошел с поворота, чтобы задержать остальное движение. Воун отсутствовал на посту примерно десять секунд. В течение этих десяти секунд у входа в полуподвальный этаж не было никакой охраны, и именно в этот момент грузный Джек Руби, одетый в обычный костюм и шляпу, проскользнул туда, не будучи никем задержан.

В кармане Джека Руби был пистолет. Джек всегда носил это оружие при себе, ибо жил в Далласе, а не в Нью-Йорке, и здесь не действовал закон Салливэна. К тому же сегодня у него было в кармане 2 тысячи долларов наличными. Еще тысячу он оставил в багажнике своей машины, стоявшей прямо напротив телеграфа. Поведение Руби соответствовало тому образу, который он пытался создать. Это был Джек, соривший деньгами, Джек, с которым шутки плохи. Теперь он собирался стать Джеком-мстителем. По словам самого Руби, его поездка в деловую часть Далласа имела «двойную цель». Первая цель — отправить деньги Карин. Карин сидела дома с мужем, не имевшим постоянной работы. В субботу был день ее получки, и она оказалась в трудном положении в результате решения Руби закрыть свои клубы по случаю траура по убитому президенту. Малютка Линн была на четвертом месяце беременности, задолжала за квартиру, ей нужно было купить еды, а у нее в кошельке не было и пятидесяти центов.

Место на страницах истории обеспечила Руби, конечно, его вторая цель. Не очень ясно, что именно послужило поводом для нее. Быть может, он никогда не отправился бы в деловую часть Далласа, если бы беременная Малютка Линн не позвонила ему и не рассказала о трудном положении, в котором она оказалась, хотя, судя по ее воспоминаниям, он ответил: «Ну, мне все равно надо поехать в эту часть города».

Учитывая беспокойный характер Руби, представляется маловероятным, чтобы он провел все утро в мрачном раздумье у себя дома, а его слова «мне все равно надо поехать в эту часть города» не следует толковать так, будто он действовал преднамеренно. Руби был, вероятно, не способен к обману в это воскресенье.

Проходя мимо тюрьмы, Руби заметил на тротуаре толпу, но, как он позднее настойчиво доказывал председателю Верховного суда Эрлу Уоррену, он «был уверен, что Освальда уже увезли». Руби неоднократно заявлял, что он совершил убийство под влиянием внезапного порыва. Возможно, что он лгал. Конечно, он имел полное основание лгать, поскольку речь шла о его собственной жизни. Однако самое пристальное изучение его действий в воскресенье не обнаруживает никакого, даже малейшего несоответствия с тем, что он говорил. Все указывает на то, что убийство было совершено им под влиянием внезапного порыва.

Что касается рокового пути следования Освальда вниз, то здесь можно только сказать, что, подобно всему остальному в его жизни, этот путь проходил в неприглядной и пошлой обстановке. Прикованный наручниками к Ливелу, Освальд вышел из кабинета Фритца № 317 с неприятными бледно-зелеными стенами, миновал ряд потрепанных стульев с прямыми спинками и вошел в темно-коричневый тюремный лифт, лифтер которого находился за крепкой железной решеткой. В полуподвальном этаже Фритц и четверо детективов провели заключенного по полукругу через тесную тюремную контору и вошли в мрачный гараж коричневатого цвета, потолок которого поддерживали столбы, бывшие некогда желтыми, но вод воздействием выхлопных газов ставшие ныне желтовато-серыми я покрытые маслянистыми пятнами. Освальд остановился у объявления: «Не садитесь на перила, не стойте на пути». Но он не мог его увидеть, ибо в этот момент началось что-то невероятное. Две дюжины репортеров ринулись к Освальду, они совали ему в лицо микрофоны И, стараясь перекричать друг друга, задавали вопросы. Мелькали вспышки ламп фоторепортеров, освещая всю эту сцену. Заключенный, которого тянули за наручники, прошел футов десять к машине. И тут слева к нему подошел Руби. Протискиваясь сквозь толпу, коренастый Джек с пистолетом в руке проскользнул между каким-то репортером и полицейским агентом в штатском. Выбросив вперед правую руку, он крикнул:

— Ты убил президента, крыса!

Раздался выстрел. Пуля пронзила аорту, печень и селезенку Освальда. В мгновение ока убийца убийцы президента уже лежал на полу подвала, сбитый с ног кулаками полицейских. В страхе, чуть ли не с жалобным упреком он запричитал:

— Я Джек Руби, вы же все меня знаете!

Смертельно раненного Освальда, у которого началось внутреннее кровоизлияние, унесли обратно в контору тюрьмы и там, если верить воспоминаниям Соррелза и Карри, его лишили последних шансов остаться в живых (если таковые вообще были) в результате неправильно оказанной ему первой помощи. В момент выстрела Руби Соррелз и Карри оставались наверху. Карри говорил по телефону, сообщая мэру города, что перевозка заключенного началась. Подчиненные Карри закричали снизу, что в Освальда стреляли, и оба они, Соррелз и Карри, бросились вниз в контору. Там Соррелз, к своему удивлению, увидел, что полицейский в штатском, опустившийся на колени перед Освальдом, делает ему искусственное дыхание. Соррелз не узнал этого человека. Позднее Карри говорил о нем лишь как о «детективе». При поражении брюшной полости нет ничего хуже искусственного дыхания. Это то же самое, что раздувать мехами огонь: кровоизлияние усиливается по мере увеличения давления на внутренние органы. Через десять минут после доставки Освальда в Парклендский госпиталь он очутился на операционном стояв. Подле него были те же врачи, что и в последние минуты Джона Кеннеди: Перри в Дженкинс. Теперь, как и тогда, они проделали все, что полагается в подобных случаях, ко, по словам Дженкинса, «травма, которую получил пациент, была слишком тяжела, чтобы ему можно было вернуть жизнь». Через двое суток и семь минут после того как было объявлено, что президент умер, лицо его убийцы тоже было закрыто простыней.

В последующие недели смерть Освальда и особенно обстоятельства его кончины привлекали к себе все возрастающее внимание, и в конце концов этому событию было придано неоправданно большое значение. Но когда происходило само событие, этого не наблюдалось. Тогда внимание всей страны было приковано к Северной галерее Белого дома, и убийство преступника казалось чуть ля не помехой. Почти все самые близкие к Кеннеди лица отключились от Далласа сорок восемь часов назад. Они были так поглощены предстоящими похоронами, что у них не было времени обращать внимание на людей, толпившихся в грязных закутках Карри.

Роберту Кеннеди заявление президента Джонсона в Синем зале, что «это испортит репутацию Соединенных Штатов в мире», показалось неуместным. Позднее министр юстиции говорил: «В то время я думал, что это не было и не могло быть для меня обстоятельством первостепенной важности».

Стив Смит, муж сестры Джона Кеннеди, только слышал об этом, и все. В Капитолии, где сообщения передавали технические работники, не выпускавшие из рук своих транзисторов, Лэрри О’Брайен проявил к ним «не больше интереса, чем к результатам футбольного матча». Таким же образом реагировал и Кен О’Доннел. Столь же слабый интерес проявил он и в пятницу, когда ему сообщили об аресте Освальда. Стоявший рядом о письменным столом Сарджента Шривера генеральный секретарь Международного секретариата Корпуса мира Дин Гудвин, в свое время с отличием окончивший юридический факультет Гарвардского университета, тоже не проявил никакого профессионального интереса.

— Мне было бы безразлично, — заявил он, — даже если бы сказали, что в убийстве обвиняют Коннэли. Сарджент поднял трубку, положил ее и сообщил:

— Кто-то только что застрелил Освальда.

Никто в кабинете не вымолвил ни слова. Как позднее сказал Гудвин: «Мы продолжали работать».

Это была одна реакция на убийство. То, что Шривер счел необходимым сделать такое сообщение, было другой реакцией. В середине дня в воскресенье те же люди, которые два дня назад передавали по телефону или громко сообщали друг другу новости об убийстве президента, вновь поддались инстинкту более древнему, чем изобретение языка, разглагольствуя как самозванные глашатаи перед родственниками, друзьями и прохожими.

Никогда еще за все семь столетий существования суда присяжных преступление не совершалось в присутствии столь многих зрителей, и помощник вице-президента Джордж Риди был потрясен так же, как и два дня назад. Разговаривая по телефону в канцелярии президента, он держал трубку возле уха и следил краешком глаза за экраном телевизора. Риди увидел, как был сделан выстрел, но это не дошло до его сознания. Он велел секретарю выключить телевизор и спросил возмущенно:

— О чем они думают, прерывая показ похорон президента старым гангстерским фильмом?

Затем до Риди дошло, что стрелявший не был киноактером, и он повесил трубку в таком замешательстве, что до сегодняшнего дня так и не может вспомнить, с кем тогда говорил по телефону.

Близкий друг покойного президента Байрон Уайт, готовясь выйти из дому, чтобы пойти в Ротонду, реагировал таким же образом:

— Мне показалось, что это новый кинофильм. Дэйв Хэкетт, возглавлявший при Кеннеди комиссию по борьбе с детской и юношеской преступностью, наблюдал убийство Освальда по телевидению в доме министра юстиции, и его душевное состояние ни на йоту не изменилось.

— Мне было все равно, — сказал он. — Это было слишком гротескно, чтобы я мог это воспринять.

Председатель Верховного суда Уоррен, просматривавший за письменным столом свод законов и что-то писавший, ничего не видел, но его дочь Дороти вбежала в его кабинет с криком:

— Они только что застрелили Освальда!

Уоррен отложил в сторону карандаш и сказал раздраженным тоном:

— Душенька, не обращай внимания на эти дикие слухи.

Когда член Верховного суда Дуглас пришел домой, его встретила у входа молодая жена, которая, казалось, была взбудоражена этой новостью больше, чем он сам.

Дуглас глубоко вздохнул и сказал задумчиво:

— Это просто немыслимо.

Видевшей все это несколькими минутами ранее Джоани Дуглас это казалось не только мыслимым, но и доставило удовлетворение. Как только убийца рухнул, она вскочила и торжествующе закричала:

— Здорово! Дай ему еще!

Но это было нетипично. Неизбежно, что меньшую часть населения обуревала начиная с пятницы жажда кровопролития. До того как было официально объявлено о смерти Освальда, испытанные телефонистки Парклендского госпиталя отбивались от звонков неизвестных лиц, советовавших «убить его, пока он еще находится у вас», или обвинявших персонал госпиталя в том, что они «любят негров и убийц». У многих жажда мщения была временной. Несколько дней спустя Джоанн Дуглас краснела за свое, как она говорила, «варварство». Опрос населения в Чикаго показал, что 89 процентов американцев надеялись и верили, что «человека, который убил» Кеннеди, не «пристрелят и не линчуют».

Американцы, не одобрявшие убийства Освальда, были расстроены. В воскресенье вечером, когда Роберт Кеннеди смог собраться с мыслями о событиях дня, он заметил своему заместителю Катценбаху:

— Очень плохо, что застрелили этого парня в Далласе.

Находясь в Ротонде, Джон Кеннет Гэлбрайт размышлял о том, что «в некоторых отношениях» это «самое непростительное из всего, что случилось». Ллуэлин Томпсон считал убийство Освальда дипломатической катастрофой. Его поразило, что момент для убийства был выбран самый неподходящий: «Именно тогда, когда похороны президента начали восстанавливать нашу репутацию за границей». Двое членов Объединенной группы начальников штабов придерживались того же мнения. Ее председатель Максуэлл Тэйлор размышлял о том, насколько «вредит нашей репутации во всем мире беззаконие». Корреспондентка вашингтонской «Стар» Мэри Макгрори, находясь в момент убийства Освальда у себя дома на Маккомб-стрит, подумала: «Республике пришел конец. Мы никогда уже не будем прежними. Все кончено!» Помощник министра труда Пэт Мойнихэн, не доверявший с самого начала полиции Далласа, находился в своем кабинете на Пенсильвания-авеню. Раздался телефонный звонок — его жена сообщала ему об убийстве Освальда. Пэту вдруг показалось, что он видит газетные статьи, начинающиеся со строк: «Предполагаемый убийца убит при попытке к бегству». Пэт ударил со всей силы ногой в стену и, вызывая подряд по телефону всех, кого знал, бессвязно орал в трубку.

У генерала Тэйлора возникла другая мысль, и позднее он говорил:

— Я был убежден, что возникнет подозрение, будто Руби убил Освальда, чтобы что-то скрыть.

Это было потрясающей недооценкой положения вещей. Все те, кто обратил на это дело вообще какое-то внимание, считали в первые часы после убийства Освальда, что это именно так. Объяснения Карри казались жалкими и несостоятельными. Даже после того как стали известны все факты, сомнения все еще оставались. Большинство американцев были убеждены, что оба убийства — «результат организованного заговора». В воскресенье же в этом вряд ли кто сомневался. Наличие заговора казалось единственным разумным объяснением.

Действительно, чем больше люди узнавали о заговорщиках, тем более крепло это их убеждение. Один агент секретной службы, видевший на экране телевизора в холле западного крыла Белого дома, как Руби исчез из поля зрения, пробормотал про себя: «Это был связной». Независимо друг от друга, секретная служба, ЦРУ и ФБР исходили из того, что Руби и Освальд была ранее связаны друг с другом. В Ротонде министр финансов Дуглас Диллон высказал предположение насчет того, кто стоит за спиной совершивших двойное убийство, а Тед Соренсен воскликнул:

— Этого только не хватало! Боже, когда все это кончится!

В Далласе федеральный прокурор Бэрфут Сандерс вез в машине свою жену и судью Сару Хьюз в аэропорт Лав Филд, откуда они должны были лететь в Вашингтон на похороны Кеннеди. Сразу после того как Сандерс распрощался с ними, он услышал по радио в машине первое объявление об убийстве Освальда. Он тут же ринулся обратно к себе в кабинет и официально привлек к этому делу ФБР на том юридическом основании (непонятном для непрофессионала, но безупречном в правовом отношении), что были нарушены гражданские права Освальда. Тем временем секретная служба уже занялась собственным расследованием. Соррелз связался но телефону с начальником группы агентов секретной службы Белого дома Джерри Беном по поводу того, как скорее раскрыть связь между Руби и Освальдом. Бен сказал:

— Это заговор.

— Конечно, — согласился Соррелз.

По иронии судьбы ни жена Освальда, ни его мать не видели его последнего появления на сцене, ибо агенты секретной службы перевозили обеих женщин из одного отеля в другой. В это утро они находились сначала в гостинице «Икзекьютив инн», а затем в отеле «Шесть флагов» — на пути между Далласом и Форт-Уортом. Как вспоминала позднее Маргарита Освальд, Марина сказала ей: «Мама, я хочу взглянуть на Ли». Маргарита объяснила, что «Марина надеялась, что Ли покажут по телевидению, как оно и было», но что сама она против этого.

— Я сказала: «Душенька, давай выключим телевизор. Там все время повторяют одно и то же». И я выключила телевизор, так что ни я, ни Марина не видели, что случилось с моим сыном.

Роберт Освальд тоже этого не видел, но он был первым членом семьи убийцы, который услышал о том, что случилось.

Будучи сам ни в чем не повинен, он два дня и две ночи жил в сознании того, что ему придется до гроба нести на себе позор вины своего брата. Уже другие семьи, носившие фамилии Освальд, обратились в суд с просьбой переменить им фамилию на Смит или Джонс. Роберту оставалось только быть мужчиной, и он хорошо с этим справился. Он вышел из себя только раз — в отношении своей матери. Когда Маргарита Освальд услышала о смерти сына, она пришла к поразительному выводу, что он действовал от имени Соединенных Штатов. С неприкрытым отвращением он выслушал ее заявление, что, поскольку Ли отдал жизнь за свою страну, он должен быть похоронен со всеми почестями «на Арлингтонском кладбище». Роберт сказал:

— Замолчи, мать!

Жаклин Кеннеди появилась у входа в Северную галерею, держа за руки обоих детей. Не сводя распухших глаз с гроба, она ожидала начала похоронной процессии. Ее облик, полный невыразимой трагедии, потряс в этот краткий миг совесть нации.

При опросе, который проводили позднее в эту неделю студенты колледжа Новой Англии, было установлено, что «внимание к действиям и поступкам г-жи Кеннеди граничило с одержимостью».

Здесь она впервые столкнулась с этим вниманием. Это был также первый луч солнца, который Жаклин увидела со времени Далласа, но она не сощурилась. Твердо и непоколебимо она ожидала сигнала, устало опустив ресницы и сжав свой прекрасный рот, подобно маске классической трагедии. Сразу же за ней, как всегда настороже, стоял Роберт Кеннеди. Телекамеры замерли, направив объективы на вдову. За исключением тех, кто просматривал газеты или говорил с друзьями, все люди в Соединенных Штатах следили за г-жой Кеннеди. По их собственным словам, минимум 95 процентов взрослого населения сидело у телевизоров или слушало сообщения по радио. К Америке следует добавить всю Европу и те страны Азии, которые периодически охватывал спутник связи. В Советском Союзе было объявлено, что похороны, включая заупокойную службу в соборе Святого Матфея, будут транслироваться по телевидению.

Вся американская нация была охвачена горем. Как сказал радиокомментатор через полчаса после убийства Освальда:

— Случилось слишком многое. Оно произошло слишком быстро и было слишком ужасным.

Независимо от расовой принадлежности, религиозных или политических убеждений, средний американец продолжал глазеть, отупевший от событий последних двух дней.

К моменту, когда часы над опустевшим вице-президентским креслом Линдона Джонсона показывали 13.08, сотрудники протокольного отдела государственного департамента закончили разметку огромного круга в неосвещенном зале Ротонды. Они разграничили шнурами секторы для членов Верховного суда, членов кабинета, руководства конгресса, персонала Белого дома, для семейства Кеннеди и его друзей.

В этот день отмечались, однако, и элементы карнавального характера. Так, Мак Килдаф выставил из Ротонды несколько «настоящих пугал», вроде человека, уверявшего, что он «личный ветеринар президента». Начальник церемониала подполковник Миллер спокойно закрыл дверь перед одним конгрессменом и его двадцатью избирателями. В общем и целом конгрессмены в Ротонде произвели неприятное впечатление на сторонников Кеннеди. Пол Фэй, исполняющий обязанности морского министра, заметил, что кое-кто из конгрессменов «наваливался на шнуры, чтобы сфотографироваться», и он «весьма критически» к ним отнесся, особенно к тем, что были «политическими врагами президента».

Непосредственно за помощниками президента Джерри Визнером, Фредом Холборном и Майком Фелдмэном стояли два конгрессмена, громко вопрошая друг друга, кто эта «самонадеянная молодежь». Затем они начали высказывать соображения по поводу того, стоит ли Джонсону выполнять устные обязательства, взятые на себя Джоном Кеннеди. В другом секторе огромного круга, как писал Кеннет Гэлбрайт в своем дневнике, «конгрессменов, стоявших в непосредственной близости от нас, беспокоил как будто бы главным образом вопрос, пригласят ли их завтра на похороны».

Оставшиеся без своего лидера, помощники президента Кеннеди были, бесспорно, сверхчувствительны к пренебрежительному отношению. Чтобы их обидеть, многого не требовалось. Сам Гэлбрайт. возмутил всех, стоявших вблизи него, заявив, что написал «за ночь очень хороший проект» обращения президента к обеим палатам конгресса на их совместном заседании. Когда председатель Совета экономических экспертов при президенте Уолтер Геллер сообщил о «потрясающей» беседе («Линдон Джонсон ткнул меня в грудь пальцем и сказал: „Я хочу, чтобы вы и ваши либеральные друзья знали, что я не консерватор, а демократ рузвельтовского толка“), его друзья отвернулись от него. С блестящими глазами министр обороны Макнамара рассказывал о приготовлениях в Арлингтоне.

— Это будет что-то вроде святилища, — заявил он. И добавил: — После того как президента не стало, ничто не останется по-прежнему. Помимо всего прочего, президент умел волновать сердца людей во всем мире, выступая на таком уровне, в таком духе и по таким проблемам, которые отражали время и эпоху, в которой он жил. Линдон Джонсон не сможет даже приблизиться к этому.

Министр сельского хозяйства Орвил Фримэн заметил:

— Нам все же повезло, что теперь в роли руководителя оказался такой сильный человек, как Линдон.

Макнамара кивнул. Стоявшие вокруг промолчали.

Помощники президента Кеннеди стояли, прислушиваясь: кортеж должен был обогнуть восточное крыло Капитолия. Они услышали бы его приближение прежде, чем увидели, и сейчас они уловили какие-то звуки. С дальнего конца Пенсильвания-авеню раздался слабый, необычный, навязчивый звук: «Бум, бум, бум, дррр».

Звук этот все время повторялся, становясь все более четким по мере приближения, пока наконец даже те, кто был к нему не подготовлен и лишь читал о нем в книгах, поняли, что это ужасная прерывистая дробь приглушенных барабанов.

Командующий Вашингтонским военным округом генерал-майор Филип Уил поднял руку в безупречно белой перчатке, подавая сигнал для начала процессии, которую он возглавлял. За ним двигались барабанщики и рота морских пехотинцев в составе восьмидесяти девяти человек с приткнутыми штыками, сверкавшими на солнце; начальники штабов; военные адъютанты президента Тед Клифтон, Годфри Макхью и Тэз Шепард; лафет о гробом, который тянули лошади; президентский флаг Джона Кеннеди; конь без всадника; команда лейтенанта Бэрда, которая должна была переносить гроб; лимузин вдовы и девять других машин, в которых ехали члены Клана Кеннеди и их родственники — Фитцджеральды, Очинклоссы, Шриверы, Смиты, Лоуфорды со своими детьми. За последней машиной нестройно шагали представители прессы при Белом доме. Пешая полиция и три автомобиля завершали процессию.

Процессия двигалась по длинной аллее под деревьями с уже облетевшими листьями, и пятьдесят красочных знамен штатов склонялись по обе стороны над простым гробом.

По мере продвижения процессии, минующей квартал за кварталом, тишина вокруг становилась все более гнетущей. Сержанту Сеттербергу она показалась «неестественной». Генерал Клифтон вспомнил один вечер в 1944 году, когда, проскочив на «джипе» впереди боевых частей, он вышел из машины и ему показалось, что он единственный человек во всей Флоренции. Тогда он целых три часа шагал по улицам покинутого города. А теперь ему казалось, что «в тот день во Флоренции было больше шума, чем в Вашингтоне во время этой процессии». Единственными звуками была дробь барабанов и цоканье конских копыт. Шедший впереди генерал-майор Уил слышал лишь, как «бьют барабаны, ужасные барабаны».

— Ах, Линдон, — воскликнула вдруг Жаклин Кеннеди, в первый и последний раз нарушив свой обет никогда больше не называть Джонсона по имени, — какое ужасное для вас начало!

Новый президент ничего не ответил. Во время пути ни он, ни. Леди Бэрд не произнесли ни слова. Роберт Кеннеди молча утешал Кэролайн. Дети президента вели себя тихо, и, по воспоминаниям всех, включая Билла Грира, сидевшего за рулем, и Джерри Бена, находившегося рядом с ним, сочувственные слова Жаклин оказались единственными, которые были произнесены в головной машине.

Поскольку участники процессии смотрели в сторону Капитолия и телекамеры были направлены на них, ни те, кто находился в первых рядах головной колонны, ни миллионы телезрителей не увидели самого драматического момента за все сорок пять минут движения похоронной процессии. По плану Шривера — Дангэна последними двумя категориями лиц, следующих за лафетом, должны были быть полицейские и «прочие участники процессии». Единственными, кто шел пешком все одиннадцать кварталов, были корреспонденты. Но v Девятой улицы и Пенсильвания-авеню, рядом с входом в Федеральное бюро расследований, находящееся в здании министерства юстиции, все неожиданно изменилось. Собравшаяся в конце траурного кортежа толпа заполнила улицу и двинулась вперед. Шедшие в колонне полицейские остановили ее и, сомкнув руки, образовали поперек улицы заслон. Они кричали, что не нужно идти за кортежем, что площадь Капитолия уже забита людьми. Это было действительно так, но взывать теперь к здравому смыслу этих людей было все равно что спорить с надвигающимся прибоем. Ибо весь квартал между министерством юстиции и министерством финансов был черен от стремившихся вперед людских толп. Но это была самая спокойная толпа из всех когда-либо прорывавших полицейские заслоны. Прорыв этот был столь быстрым и произошел так легко, что никто из ехавших впереди не заподозрил ничего необычного. Зрелище было действительно впечатляющим. Взобравшись на конную статую напротив здания Национального архива, трое полицейских попытались определить число людей. По их подсчетам, Джона Кеннеди провожало сто тысяч «прочих участников процессии».

Генерал-майор Уил, направив лафет вокруг сенатской стороны Капитолия, остановил его под восточными ступенями здания. Главные участники процессии стояли на нижней ступени Капитолия, ожидая начала воинских почестей. Севернее, в парке «Юнион нейшн», командир артиллерийского батальона поднял руку, напряженно вслушиваясь в звуки вмонтированного в шлем миниатюрного радиоприемника, в то время как капитан на площади Капитолия передавал ему команду быть наготове. Рядом другой офицер крикнул:

— На…

Когда поднявшийся внезапно ветер стал трепать звездно-полосатый флаг, покрывавший гроб, капитан скомандовал: «Огонь!», набавив три секунды на эхо. В следующий момент другой офицер крикнул:

— На караул!

Загремел первый залп салюта из двадцати одного орудия. Солдаты вскинули винтовки, напряженные руки командиров коснулись козырьков фуражек, и ясно послышался первый мелодичный звук оркестра военно-морских сил.

После того как отзвучали фанфары, раздались звуки гимна «Слава вождю», прерываемые каждые пять секунд залпом артиллерийских батарей.