Пролог НАКАНУНЕ ОТЪЕЗДА В ТЕХАС

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пролог

НАКАНУНЕ ОТЪЕЗДА В ТЕХАС

Джона Кеннеди и Линдона Джонсона при всем различии их характеров и образов жизни объединяла одна всепоглощающая страсть — страсть к политической борьбе. Именно внутриполитическая борьба заставила президента и вице-президента отправиться поздней осенью 1963 года: за тысячу миль от Вашингтона — в самую глубь штата Техас. Они были вынуждены ехать туда, потому что междоусобная борьба раздирала там демократическую партию. Губернатор Техаса Джон Коннэли и сенатор от этого штата Ральф Ярборо были на ножах. В 1960 году на президентских выборах Кеннеди и Джон-гон получили в Техасе ничтожное большинство — 46 233 голоса. Было ясно, что, если губернатор и сенатор этого штата но придут л ближайшем будущем к соглашению, демократическая партия не будет иметь здесь никаких шансов на успех на президентских выборах осенью 1964 года. Ни одна партия не может позволить себе потерять 25 голосов выборщиков, поэтому Кеннеди и Джонсон отправились в Техас, чтобы выправить положение. Они Должны были привлечь к своей поездке внимание широкой публики. Коннэли и Ярборо, как будто примирившиеся, должны были сопровождать Кеннеди и Джонсона во время посещении ими нити крупнейших городов Техаса. Кульминационным пунктом поездки должен был стать визит президента на ранчо Джонсона, где тот предложил бы гостью отведать блюда своей фамильной кухни.

Значительно позже Джонсон очень осторожно выскажется и том смысле, что он «обсуждал вопрос о политическим положении в Техасе» с президентом. Речь шла, однако, но только об атом. Хотя Кеннеди и любил принимать участие и предвыборной борьбе, время для нее было неподходящим. К тому же вначале он и не видел необходимости для своего вмешательства: в конце концов Техас — штат с одно-звездным флагом — был сферой влияния вице-президента. В 1960 году он блестяще провел там избирательную кампанию. Как профессиональный политик, Кеннеди, однако, реально оценил создавшееся критическое положение и решил все-таки ехать. Но решение это ни принял неохотно, полагал, что Джонсон сам должен был бы уладить эту мелкую ссору. Кеннеди считал, что ату поездку ему навязывают.

Разве скажешь президенту, облеченному всей полнотой власти, что его вице-президент фактически утратил всякое влияние в своем штате? Вряд ли. Он по понял бы итого и только усмотрел бы тут желание уйти от ответственность. Джонсон с молодых лет привык преодолевать трудности. Но сейчас он столкнулся с действительно сложной проблемой, частично связанной с его положением политического деятеля. Джонсон, подобно Кеннеди в Ноной Англии, появился на политической арене весьма своеобразно. Охотник за голосами, как и другие, он тем не менее не скрывал, что не сочувствует людям, которые догматически подходят к решению сложных проблем. В этой умеренности и заключался секрет его успеха у избирателей, которого он добился, однако, ценой потери влиянии среди партийного аппарата демократической партии. Придерживаясь середины, он не смог завоевать глубоких симпатий ни у либерального, ни у консервативного крыла партии, считавших его поэтому чужаком. Но, но иронии судьбы, дилемма, стоявшая перед Джонсоном и ату неделю, возникла прежде всего как следствие победы демократом но время президентских выборов в 1960 году над республиканскими кандидатами Ричардом Никсоном и Генри Кэботом Лоджем. Кеннеди, недавно избранный сенатор от штата Массачусетс, шагнул вверх, став президентом. Джонсон, прежде влиятельнейший лидер сенатского большинства, тоже сделал шаг, став вице-президентом. Но это не был шаг вверх. Пост, который ему достался, был малопонятным. В течение ста семидесяти четырех лет, прошедших со времени вступления в должность первого президента США, американский народ проявлял полнейшее безразличии к тем, кто служил опорой главы исполнительной власти. Лишь один человек из миллиона знал, например, что в 1845 — 1849 годах вице-президентом США был человек по имени Даллас. Все единодушно сходились на том, что лица, занимавшие следующий после президента выборный пост, пользовались лишь внешним почетом, но только сами вице-президенты знали, как мало этот пост означал в действительности. Один остряк писал: «Быть вице-президентом — не преступление, но своего рода порок, вроде сочинения анонимных писем».

Слово «анонимный», к сожалению, довольно близко к истине. Джонсон обнаружил, что он дублер без роли. Политически он был равен почти нулю, не имея основы, на которую можно опереться. Некоторые конгрессмены имели большее влияние. У лиц, опирающихся лишь на избирательные округа, всегда найдется кое-что для своих сторонников. Но единственные блага, которые может дать другим вице-президент, — это то, которые дает ему президент. Право раздавать должности в награду за лояльность это источник силы всякого лица, занимающего высокий государственный пост в США. Джонсон, который был ранее полон сил, теперь стал анемичным. Чтобы добыть место федерального судьи одному из своих самых верных сторонников в Техасе Саре Т. Хьюз, он должен был преодолеть серьезное сопротивление как в самом правительстве, так и вне его. Дело в том, что возраст ее оказался выше предельного, установленного для назначения на судейские должности. По этой причине Американская судейская коллегия отклонила ее кандидатуру. Вице-президент выступил с претензией на право раздачи половины мест, полагавшихся Ральфу Ярборо как сенатору. Он мотивировал это тем, что его бывшие избиратели в Техасе продолжают считать его старшим сенатором от своего штата. Кеннеди проявил понимание: Джонсону было сказано, что он может располагать половиной должностей штата и назначать в Техасе судей, таможенных чиновников и служащих пограничной охраны, если Ярборо не будет иметь возражений против кандидатур. На Коннэли, бывшего протеже Джонсона, это не произвело впечатления, а Ярборо, конечно, был взбешен.

Таким образом, проблемы, стоявшие перед вице-президентом, не были созданы им самим. Как сказал бы ему любой из тридцати шести его предшественников, они были связаны с постом, который он занимал, и возникли имеет с историей штата Техас. Кеннеди безосновательно рассчитывал на то, что Джонсон сохранит свое сильное влияние на сенат. Речь шла о чем-то большем, нежели простое поддержание контактов. Специальный помощник президента по связи с конгрессом Лэрри О’Брайен обеспечивал эти контакты в таком масштабе, что их хватило бы на весь афро-азиатский блок. По сути дела, глава правительства хотел иметь вице-президента, который действовал бы так, как если он все еще был лидером большинства в сенате. Но этого не могло быть. Первое время после прихода Кеннеди к власти в журналистских кругах Вашингтона считали, что этот замысел удастся осуществить. Но он провалился, хотя никто и не был виноват в этом, как позднее убедился сам президент.

Корреспонденты газет также проглотили миф об увеличении значения поста вице-президента — миф, унаследованный от предыдущего правительства, при котором он также был фикцией.

Расстояние между элегантным Овальным кабинетом президента в западном крыле Белого дома и кабинетом вице-президента в комнате № 274 в здании канцелярии президента, что находится напротив, через Уэст Икзекьютив-авеню, можно пройти за несколько минут. И все же в известном смысле между ними — непроходимая пропасть. Журналисты следят за каждым движением семьи президента, а на семью вице-президента почти не обращают внимания. В предместье Далласа молодая русская иммигрантка Марина Освальд никогда не слышала имени Линдона Джонсона, а в Вашингтоне интерес к нему, как к знаменитости, был так мал, что его домашний телефон (а он имел право только на один аппарат телефонной сети Белого дома) был указан в обычном справочнике для абонентов.

Жена вице-президента никогда не была внутри «боинг-707» с хвостовым номером 26000 — знаменитого самолета президента, который значился у секретной службы под кодовым названием «Ангел», а обычно именовался «BBС-1». Самолет, бывший в распоряжении Джонсона во время его официальных поездок, журналисты окрестили «ВВС-2», а секретная служба называла «Ангел № 2». В действительности же такого самолета не существовало в природе, ибо вице-президент не имел в своем распоряжении постоянного правительственного самолета. «Боинг № 26000» был флагманом эскадрильи, принадлежавшей еще три самолета «боинг-707» с хвостовыми номерами 86970, 86971 и 86972 для важных поездок.

Если Джонсону требовался один из них для официальных целей, он должен был обратиться к адъютанту президента по вопросам авиации бригадному генералу Годфри Макхью. Иногда он получал отказ.

Короче говоря, Линдон Джонсон был пленником своего поста. Джон Кеннеди, никогда не бывавший на этом незавидном месте, не имел представления о его убожестве. Незнакомый с деталями, Кеннеди тем не менее понимал, что пост вице-президента — «жалкая должность», как он выразился однажды в частной беседе, и всячески старался оказывать знаки уважения Джонсону, придумывая для него поручения. Кеннеди даже пересмотрел ради него протокол Белого дома. Так, например, в случаях, когда на официальных церемониях присутствовали президент и вице-президент, принято было, чтобы президент один медленно спускался по большой лестнице резиденции, а вице-президент незаметно проскальзывал вниз на лифте. Кеннеди дал указание, чтобы Джонсон сопровождал его, фотографировался с ним и встречал вместе с ним гостей. Вице-президент должен был, иными словами, действовать так, как если бы он жил в этом доме, чего не было на самом деле, ибо факт оставался фактом: в действительности вице-президент жил в доме № 4040 на Пятьдесят второй улице. Пропасть оставалась непреодолимой.

Джонсон, несомненно, не испытывал горечи по этому поводу. Он говорил, что примирился с тем, что ему приходится играть вторую скрипку. Он восхищался президентом. Решив оправдать оказанное ему доверие, Джонсон никогда не предпринимал ни одного шага, не произносил ни одной речи, не согласовав предварительно с помощником Кеннеди. На заседаниях Национального совета безопасности он воздерживался от высказываний по политическим вопросам, если глава правительства специально не просил его об этом. Самым трудным для Джонсона было то, что у него было так мало дел. Помимо того что он председательствовал в сенате, он официально занимался текущими делами. Казалось, что три года сравнительно малоактивной деятельности истощили его жизненную энергию. Его основная обязанность перед поездкой в Техас заключалось в ее подготовке. Понятно, что необходимость улаживать конфликт у себя дома не вызывала у него особого энтузиазма. Он ничего не выигрывал от этой поездки, но мог многое потерять, окажись она неудачной. Если президент играл роль техасского туриста без особого вдохновения, то и его вице-президент немногим от него отличался.

В начале ноября Джонсон выступал в Уэлше (Западная Виргиния) на открытии Калифорнийского авиационного завода. Потом он прилетел на самолете в свое ранчо, где занимался главным образом распространением по телефону билетов на политические обеды. Во вторник 19 ноября он слетал в Даллас и выступил перед собранием американских фабрикантов газированной воды, восхваляя пользу безалкогольных напитков и критикуя «людей, которые ворчат на все, что делает Америка».

О незначительном влиянии вице-президента можно судить по тому, что маршрут, по которому должен был следовать кортеж автомашин с Кеннеди и Джонсоном в пятницу 22 ноября в Далласе, был окончательно утвержден в понедельник 18 ноября на собрании членов одного частного клуба в этом городе. Участники собрания — агенты секретной службы и местные дельцы — не сочли нужным посоветоваться по этому вопросу с вице-президентом, и выходящая в Далласе газета «Таймс геральд» с описанием маршрута появилась в то время, когда Джонсон выступал со своей речью перед собранием фабрикантов газированной воды.

Через два часа после того, как Джонсон приземлился на аэродроме Лав Филд в Далласе, он уже летел на другом самолете домой. Там по крайней мере предстояло дело. Президент должен был пробыть на ранчо с вечера пятницы до утра субботы. Джонсон всегда был гостеприимным хозяином. К тому же с недавних пор друзья его начали проявлять беспокойство в связи с упорными слухами о том, что его кандидатуру могут не выставить на президентских выборах в будущем году.

«О господи, море твое так велико, а челн мой так мал» — гласила надпись на пластинке, лежавшей на письменном столе президента. А теперь он вынужден будет потерять три бесценных дня на лавирование среди подводных камней техасской внутренней политики. Для Кеннеди поездка имела лишь одну светлую сторону: его должна была сопровождать Жаклин. Решение это было неожиданным, так как она не была из числа жен, участвующих в предвыборных кампаниях.

Я, право, как-то не представляю себя в роли жены президента, — сказала она однажды, — но думаю о Джеке, как о президента.

Охота за голосами избирателей была его сферой деятельности, а дом и дети — ее уделом.

Ближайшие советники президента обычно соглашались с этим, хотя и по совсем другим причинам. Янки ирландского происхождения, они склонны были рассматривать всю страну лишь как сферу, в которой действуют те люди, с которыми они связали свою судьбу. Жаклин Кеннеди говорила с изысканным акцентом, ее окружала атмосфера, которую они называли великосветской. Все это вряд ли пилилось заслугой в глазах чопорных бостонских избирателей. Джон Коннэли первым указал на то, что вступление Кеннеди на пост президента в корне все изменило. Элегантность может быть минусом для жены второстепенного политического деятеля, но для первой леди страны — это огромный плюс. Избиратели, особенно женщины, были в восторге от того, что в резиденции главы правительства воцарились красота и стиль. Одна из обязанностей президента — представительство, и то, что рядом с ним была женщина с обликом королевы, возбуждало всеобщий интерес. Еще более интересным и к тому же полезным с политической точки зрения было бы, если б техасцы увидели ее рядом с президентом.

Еще 4 октября 1963 года, когда Коннэли обратился с просьбой привлечь Жаклин к участию в предвыборной кампании, подобная возможность казалась очень далекой. В августе 1963 года супругам Кеннеди был нанесен страшный удар: они потеряли сына через сорок часов после его рождения, и лишь лица, близкие к семье президента, знали, как тяжело они переживали эту утрату. Жаклин хотела остаться с мужем и детьми. Казалось, обычный образ жизни, рутина могут скорее заставить ее забыться и выйти из подавленного состояния. Кеннеди выдвинул другой план: Жаклин должна рассеяться в чужих краях. Она считала, что это неразумно в политическом отношении: через год выборы, а морская поездка на яхте греческого миллионера — не лучшее средство привлечь к себе избирателей. Но Джон принял решение, и Жаклин поехала. Их разлука оказалась странной передышкой между двумя трагедиями и была более продолжительной, чем они предполагали. Несмотря на совершенные средства связи и самые большие привилегии на свете, они были почти столь же далеки друг от друга, как супружеская пара времен королевы Виктории. И она писала ему письма на десяти страницах, ставя, как всегда, тире вместо всех знаков препинания. Она писала о том, как ей не хватает его, как она жалеет о том, что он не может в этот миг ощутить вместе с ней беззаботную атмосферу Средиземноморья.

К ее удивлению, он оказался прав: действительно, вышло так, как он предполагал. Поездка стала для первой леди развлечением — именно этого и хотел президент. Греция и Марокко были столь нереальными, столь полной сменой обстановки, что она вернулась 17 октября в куда лучшем настроении, чем могла ожидать. Она решила подумать о предстоящем годе.

— Мы будем вместе проводить избирательную кампанию, — сказала она мужу. — Я поеду с тобой туда, куда ты захочешь.

Когда он спросил, относится ли это и к поездке с Линдоном, она открыла свою записную книжку в красном кожаном переплете, в которую она заносила время своих приемов, и написала на числах 21, 22 и 23 ноября слово «Техас».

На следующий день он сообщил об этом своим главным политическим советникам Кену О’Доннелу и Лэрри О’Брайену. Конгрессмен Альберт Томас от Хьюстона, присутствовавший при разговоре, вспоминал позднее, что они все «чуть не упали от неожиданности». Жаклин никогда не была в Техасе или на юго-западе. Даже после президентских выборов она не ездила западнее загородного дома в Атоке близ Мидлбурга (штат Виргиния). Когда помощник президента по связи с прессой Пьер Сэлинджер сообщил 7 ноября журналистам о ее предстоящей поездке с мужем, это вызвало сенсацию. Леди Бэрд писала ей с ранчо в Техасе: «О президенте пишут на пятой странице, о Линдоне — на последней, но о вас на первой странице». Чарли Бартлет, журналист и друг дома в семье Кеннеди, передал Джону по телефону, что один поставщик новостей из Сент-Луиса сказал ему, что «у этой девочки есть голова».

— В отличие, видимо, от всех нас, — ответил на это сухо президент. Но ей он сказал:

— Здорово получается, правда? Ты не часто появляешься со мной, поэтому тебя особенно ценят. — Он был явно в восторге.

Столь же явным было и то (и это показалось ей странным), что он нервничал. Он боялся, что она пожалеет в дальнейшем о том, что поехала. Он хотел, чтобы поездка эта доставила ей удовольствие и чтобы она участвовала в других таких поездках. Из-за отчаянного духа соревнования, свойственного ему еще с детских лет, он был исполнен решимости, чтобы жена его выглядела в Техасе возможно лучше. Решимость Кеннеди могла быть могучей силой. В данном случае она увлекла его в экзотическую область, обычно не доступную для мужей. Впервые за время их совместной жизни он спросил у жены, как она собирается одеться. Особенно его интересовало, в чем она появится в Далласе.

— На этом завтраке будут все эти жены богатых республиканцев в норковых накидках с бриллиантовыми браслетами, — сказал он. — И ты должна так же блестяще выглядеть, как любая из них. Будь простой и покажи этим техасцам, что значит действительно хороший вкус.

Заметив, что он этим озабочен, она спросила его:

— Если так важно, чтобы я хорошо выглядела в Далласе, почему я должна тогда ехать сначала на ветру в открытой машине?

Он знал почему. Заигрывание с публикой — это, подобно раздаче должностей, один из источников политического влияния в США. Ради этого приходится двигаться сквозь толпы и двигаться медленно. Кортеж в Далласе должен был ехать по городу в течение сорока пяти минут.

Разговор этот происходил в среду 20 ноября 1963 года в последний день пребывания Кеннеди в Вашингтоне. Понедельник был занят официальными речами и неофициальными предвыборными делами по Флориде (речь шла еще о десяти голосах выборщиков, которыми никак нельзя было пренебрегать). Во вторник рано утром он уже был в своем кабинете. В книге записей его телефонных разговоров на следующие сорок восемь часов значился бесконечный перечень официальных звонков членам кабинета, их заместителям, своим помощникам, членам Верховного суда и конгресса. Состоялось семь телефонных разговоров с Робертом Кеннеди, вспоминавшим позднее, что тон, каким разговаривал его брат в это время, был, как, впрочем, и вообще в течение последних десяти дней, довольно мрачным. В этот вторник утром он был действительно мрачно настроен. Дети были в Атоке, на даче вместе с Жаклин. Это означало, что он остался после завтрака без урока французского. То, что он учил французский язык, хранилось в строжайшей тайне. С Шарлем де Голлем становилось все труднее иметь дело, и президент решил, что, для того чтобы наиболее эффективным образом реагировать на деголлевское самолюбие, необходимо изучить его язык — изучить по-настоящему, а затем уже вести на этом языке переговоры. Это было типично для Кеннеди. Решение, принятое с энтузиазмом, тут же начало претворяться в жизнь. Учительницей Кеннеди была Жаклин Хирш, которая преподавала французский его дочери Кэролайн. С сентября по утрам она давала ему уроки в Белом доме.

— Как вы думаете, сколько времени потребуется мне, чтобы изучить язык? — спросил он мадам Хирш.

— Год, — ответила та. Кеннеди не мог не принять брошенного ему вызова.

— Бьюсь о заклад, — сказал он, — что я справлюсь с этим за шесть месяцев.

Он делал бесспорно блестящие успехи. Он не мог устоять перед соблазном и попробовал употребить несколько фраз в беседе с посетителями из бывшей французской колонии. И хотя никто не догадывался о его намерениях, но до проницательном Николь Альфан, жены французского посла в Вашингтоне, дошли какие-то неопределенные слухи, которые она сообщила мужу.

В кабинет президента вторглась делегация Национального союза птицеводства в сопровождении сенатора Дирксена от штата Иллинойс. Делегация притащила с собой индейку. Президенту ежегодно преподносили индейку ко Дню благодарения[3]. Затем последовали прием посла США в Гане, прием делегации работников просвещения в составе 90 человек, государственного секретаря Дина Раска, посла США в Индонезии и (речь шла еще об одном секретном деле) Пьера Сэлинджера, помощника президента по связи с прессой.

В полночь Сэлинджер должен был вылететь вместе с Дином Раском и специальным помощником президента Макджорджем Банди в Гонолулу для участия в военном совещании по Вьетнаму[4]. Он, Раск и пять других членов кабинета должны были также лететь далее — в Японию[5]. Было трудно скрывать все передвижения Пьера, и пресен знала, что он будет в Токио. Представителям печати было окапано (и они этому поверили), что речь идет о развлечении. Но речь шла о другом. Кеннеди не забыл фиаско, которое потерпел его предшественник в Японии, когда демонстрации левых вынудили Эйзенхауэра отменить свой визит в эту страну. Он хотел восстановить там престиж Америки, отправившись в Токио с официальным визитом в феврале будущего года. Пьер должен был подготовить для этого почву.

Президент сидел за своим столом и подписывал документы. На кончике его носа были очки. В течение последних трех месяцев его дальнозоркость стала более заметной (неизбежный признак начинающегося старения), и, оставаясь один, он постоянно носил очки.

— Я лечу сегодня, — сказал Сэлинджер, — и хотел бы проститься.

Кеннеди поднял на пего глаза и улыбнулся. Пьер сказал ему, что Мак Килдаф будет его помощником по связи с прессой в Техасе. Обычно вторым помощником в отделе прессы был Энди Хэтчер. Но Хэтчер негр, и он остался в Вашингтоне.

— Кто будет заниматься визитом канцлера Эрхарда? — спросил Кеннеди. Западногерманский канцлер должен был прибыть в понедельник, а Сэлинджер возвращался только в следующую среду.

— Здесь будет Энди.

— Хорошо, хорошо. — Президент прервал работу и снял очки. Затем он сказал: — Мне не хотелось бы ехать в Техас.

— Не беспокойтесь по этому поводу, — ответил Сэлинджер. — Это будет блестящая поездка. Вы соберете там большие толпы людей, чем когда-либо раньше.

Кеннеди вновь улыбнулся:

— Возвращайтесь скорей.

На Розовый сад около Белого дома спустились сумерки, наступил вечер, но прием посетителей продолжался. Побывал достопочтенный Роджер Хилсмен, достопочтенный Джеймс Белл, г-н Ричард Хелмс, г-н Хершел Пик. Фред Холборн, специальный помощник президента, пришел из восточного крыла Белого дома, чтобы поговорить о Германии и о новой президентской «Медали свободы». В это время в торжественную обстановку, в гул голосов, в размеренное обсуждение вопросов вторглись знакомые звуки: вернулись дети. (Жаклин все еще оставалась в Атоке. ) Плача вбежал с порезанным носом маленький Джон. Его утешала Кэролайн. Нос быстро перевязали, и дети расположились в кабинете Эвелин Линкольн, секретаря президента. Уолтер Геллер, председатель Совета экономических экспертов при президенте и последний посетитель и этот день, докладывал о безработице и о новой программе Кеннеди по борьбе с бедностью.

— Я все еще целиком за то, чтобы предпринять что-то в отношении бедности, если только у нас будет хорошая программа, — сказал ему президент. — Я считаю важным также показать, что мы делаем что-то и для людей со средними доходами, живущих в пригородах. Оба эти пункта отнюдь не противоречат друг другу. Приступайте н работе.

Затем он отправился в бассейн, взяв с собой детей. Пообедав, он удалился в Овальный кабинет на втором этаже резиденции, чтобы поработать над документами.

Трудно себе представить, сколько он успевал сделать после того, как дети ложились спать! Нужно было посмотреть проекты речей в Техасе, заняться одним личным делом (он хотел сделать первой леди сюрприз на рождество, подарив ей меховой ковер), разобраться в нескольких новых политических вопросах, возникших в связи с нараставшей из месяца в месяц напряженностью перед президентскими выборами 1964 года. У него было определенное предчувствие, что республиканская партия предпримет губительный для себя шаг и выдвинет кандидатом в президенты Барри Голдуотера. Но он не мог твердо рассчитывать на то, что ему так здорово повезет, и поэтому намеревался приложить максимум усилий. Так, уже со Дня труда Клиф Картер, доверенный помощник Джонсона, готовил в Остине штаб-квартиру для предвыборной кампании в Техасе. Зять президента Стив Смит проводил теперь четыре дня в неделю и Вашингтоне, занимаясь делами Национального комитета демократической партии. Пэт Люси уже действовал в Висконсине, а Элен Кейз — в Кливленде. Если Голдуотера сделают агнцем для заклания, тем лучше: он потерпит сокрушительное поражение, получив поддержку лишь горстки штатов.

О том:, какое большинство получат демократы, можно было только гадать, но президент был уверен, что будет переизбран огромным большинством голосов. Прежде чем он уйдет со своего поста, считал президент, он станет наиболее влиятельным государственным деятелем Запада и, быть может, всего мира, и он уже подумывал о реорганизации своего правительства на второй срок. Состав кабинета придется изменить. Роберт Кеннеди хочет уйти с поста министра юстиции. Он уже начал говорить о своей деятельности в министерстве юстиции как о пройденном этапе. Наиболее влиятельное лицо после главы правительства, Роберт не может выйти в отставку в возрасте тридцати с лишним лет. Но где он окажется наиболее полезным? Дуглас Диллон хочет уйти из министерства финансов и вернуться в свою банковскую фирму. Как быть с Раском? Понимай, что президент сам намеревается быть своим министром иностранных дел, Раск полагал, что он найдет ему что-либо другое. После переизбрания президента на второй срок кабинет почти наверняка будет возглавлять государственный секретарь Роберт Макнамара. А кто тогда возглавит министерство обороны? Министр обороны Роберт Ф. Кеннеди? Вероятнее всего, нет. Младший Кеннеди, стремившийся как-то поправить положение в Латинской Америке, в предварительном порядке решил, что после ухода Раска будет просить назначить ого заместителем государственного секретаря по межамериканским делам. Однако с перестановкой в кабинете можно еще подождать. Правда, остается сложный вопрос о взаимоотношениях с конгрессом.

Но вторникам лидеры конгресса обычно завтракали с главой правительства. В этот вторник завтрак был отложен из-за поездки президента во Флориду. Он состоялся на следующее утро, в среду в 8. 45. Это был первый прием президента в среду. Сенаторам Мэнсфилду, Хэмфри и Смазерсу и конгрессменам Альберту и Боггсу, гостям, приглашенным в резиденцию главы правительства, президент показался в это утро жизнерадостным, что не мешало ему нападать на них. Вот уже ноябрь, скоро День благодарения, почти конец года, а они все еще не утвердили обычных финансовых законопроектов. Чем же они там занимаются? Они призывали его проявить терпение. Кеннеди снял очки, беспокойно потирая переносицу своей сжатой в кулак и находящейся в вечном движении рукой, которая, казалось, жила своей собственной жизнью, и пробормотал про себя:

— Когда ты не в Вашингтоне, все всегда кажется куда лучше.

Сенатор Хьюберт Хэмфри от штата Миннесота и заместитель лидера демократического большинства палаты представителей луизианец Хейл Боггс, слышавшие эти слова, прошли затем вместе с Кеннеди в западное крыло Белого дома. Некоторые члены конгресса, заявили они, обеспокоены сообщениями о том, что в Далласе могут быть неприятности. Кеннеди пожал плечами. Он уже дважды говорил с Боггсом на эту тему в 1962 году, когда ому угрожали демонстрацией в Новом Орлеане. И на сей раз он дал тот же ответ: само предположение, что президент Америки не может посетить тот или иной американский город, просто немыслимо.

Конгрессмен Боггс упомянул затем о раздорах среди техасских демократов.

— Господин президент, — сказал он полушутя, — вы отправляетесь в настоящее осиное гнездо.

Кеннеди рассеянно ответил:

— Ну, а в результате всегда собираются толпы людей, с которыми интересно встречаться.

В своем кабинете, залитом солнечным светом, предвещающим ясный осенний день, он снова принялся за текущие административные дела. В 9. 15 заместитель министра финансов Генри Фаулер доложил о том, что нового с налоговым законопроектом. Фаулер, виргинец с изысканными манерами, был любимцем — президента. Кеннеди оживленно поговорил с ним несколько минут и показал ему новую модель корабля. В 9. 38 к президенту смущенно прошли на цыпочках три студента из Западного Берлина, и он поздоровался с ними. В 9. 42 делегация офицеров-танкистов вручила президенту приветственный адрес 8-й бронетанковой дивизии. В 9. 45 по телефону от министра финансов Диллона поступило сообщение. Диллон был в сенате, где давал показания по вопросу о продаже Советскому Союзу пшеницы. Обстановка в сенате была как в настоящем осином гнезде, и в 9. 48 сенатор Смазерс вернулся со специальным помощником президента Лэрри О’Брайеном, чтобы получить указание, какой тактики придерживаться в этом вопросе в сенате. После них, согласно очередности, важно вошел шеф протокола государственного департамента Энджи Дьюк, сопровождавший посла США в Сьерра-Леоне; специальный советник президента по вопросам науки и техники Джерри Визнер представил делегацию американских ученых, которые только что вернулись с конференции по межпланетным связям, проходившей в Женеве; член Национального комитета демократической партии Джон Бейли просиял, когда президент пожал руки Лине Хорн и пяти другим артистам; явился, прежде чем отправиться в Японию вместе с другими членами кабинета, министр сельского хозяйства Орвил Фримэн. Он и его заместитель Чарли Мэрфи обрисовали положение в американском сельском хозяйство; затем вошел генеральный секретарь Международного секретариата Корпуса мира[6] Дин Гудвин, сопровождавший семерых представителей латиноамериканской интеллигенции. Кеннеди задержал его на минутку.

В пятницу предстояло назначение Гудвина специальным помощником президента по вопросам культуры. Сейчас, однако, президента интересовали его сообщения по поводу американского персонала в странах Латинской Америки.

Затем из госдепартамента прибыли заместитель государственного секретаря У. Алексис Джонсон и два его хмурых помощника. С камбоджийцами опять не было складу. Принц Нородом Сианук только что потребовал, чтобы США прекратили всякую экономическую помощь его стране[7].

Вопрос: Должен ли наш посол урезонивать его?

Ответ: Нет, не должен.

Кеннеди был резок. Оказание помощи должно быть прекращено немедленно, сегодня же, по второй половине дня. Поскольку было уже 17.50, три дипломата сразу удалились. Зазвонил телефон у Эвелин Линкольн.

— У телефона миссис Кеннеди, — сказала она президенту. — Судьи ждут наверху.

Прием, которому предстояло быть последним публичным появлением Кеннеди в столице, состоял из двух частой. Участие в официальных церемониях — любимое занятие в Вашингтоне, и никто но предается ему с большим удовольствием, чем судьи. С другой стороны, никто не проявлял большей готовности отказаться от официальных церемоний, чем семейство Кеннеди. Необходимость устроить прием для членов Верховного суда была очевидной, но их было всего одиннадцать, включая ушедших в отставку.

В верхнем этаже резиденции главы правительства разыгрывалась первая часть представления, в которой участвовали члены Верховного суда и министр юстиции. Внизу ожидали участники второй части — 565 представителей правосудия и оруженосцев Белого дома и в их числе наиболее преданные сторонники политики «новых рубежей». Это они три года назад прибыли в конце января в Вашингтон, чтобы приветствовать президента[8] на заснеженной Пенсильвания-авеню, ярко раздуть зажженную им искру и самим зажечься порывом, ставшим позднее известным как «стиль Кеннеди».

Стиль этот обладал почти магическим свойством. Кеннеди окружала атмосфера драматизма. Как заявил в частной беседе Эйзенхауэр, Кеннеди стал любимцем публики. С ним всегда что-то происходило, ему всегда предстояло что-то совершить. Помимо государственной деятельности у него был широкий круг интересов. Все интересовало этого человека. Даже самые скучные детали могли вызвать его живейшее любопытство. Например, обновление обстановки его кабинета, которое должно было происходить за счет средств, вырученных от продажи путеводителя по Белому дому, составленному Жаклин, стоимостью один доллар. Несколько модель назад декораторы уже все подготовили, и им нужно было только полтора дня на завершение работ, в течение которых пустовало бы помещение. Во вторую половину дня во вторник в зале заседаний кабинета были повешены новые занавеси. В пятницу предстояло покрыть ярко-красным ковром пол в кабинете президента. Большинству руководителей декораторы мешают, но глава правительства был увлечен их работой и о интересом следил за ее результатами.

В ожидании президента гости наверху болтали друг о другом, потягивали коктейли. Дверь открылась. Вошел президент. Он плавно двигался по толстому ковру, блестя лаковыми ботинками, слегка наклонив широкие плечи, приветливо улыбаясь. Он начал торжественный обход зала, остановившись перед председателем Верховного суда Эрлом Уорреном. Судья Уильям Дуглас представил свою молодую невесту.

— Познакомьтесь с моим «начальством», — сказал он.

Кеннеди ждал этого момента. Он слышал о том, что она молода, и предсказывал, что жены других членов Верховного суда, которые были старше, ревниво к ней отнесутся.

— Я рад приветствовать «начальство», — ответил президент, широко улыбаясь.

— Я понимаю, сколь велика ответственность, которую вы несете, находясь на своем посту.

Подошел Роберт Кеннеди, чтобы поговорить с невестой Дугласа, а президент присел на диван и заговорил о тремя судьями. На следующей неделе, сказал президент члену Верховного суда Голдбергу, ему хотелось бы поговорить с ним по личному делу. Голдберг высказал предположение, что речь, вероятно, идет о найме рабочих для обслуживания президентской дачи. Раньше Голдберг уже выполнял для него подобные поручения, так как он специализировался в прошлом в качестве юриста по вопросам труда. Президент кивнул головой и, отказавшись от предложенного ему коктейля, перебрался в мягкое кресло-качалку под золочеными каминными часами. Слева от него расположился судья Байрон Уайт, классический тип американца с мощным телосложением, друг Кеннеди в течение почти четверти века и его товарищ по оружию во время войны.

Вошли дамы. Этель Кеннеди следила с другого конца зала за президентом. С 1950 года она была женой его брата и лучше всех из присутствовавших здесь женщин, кроме первой леди, знала президента. Его светские разговоры не обманывали ее. Они не давали представления о том, о чем он действительно думает. И вдруг она поняла, что он озабочен чем-то очень серьезным. Он откинулся назад и качалке и, подпоров рукой подбородок, смотрел вперед полузакрытыми серыми глазами. Председатель Верховного суда крикнул ему шутя через зал, что в Техасе ему придется нелегко. Ответа не последовало. Кеннеди глубоко ушел в свои мысли. «Почему Джек так озабочен?» — подумала Этель. За минуту перед тем как публика должна была двинуться к лестницам, она прошла через зал и поздоровалась с ним. Раньше президент всегда отвечал ей, как бы он ни был занят. Теперь он молчал. Впервые за тринадцать лет он смотрел на нее невидящими глазами.

Да, в Техасе ему должно было прийтись нелегко. Председатель Верховного суда Уоррен в молодости был крупным политиком, крупнейшим в Калифорнии. Но ему не приходилось сталкиваться с такими интригами, как в демократической партии Техаса — штата с однозвездным флагом. Здесь, как и в других местах, национальное руководство демократической партии делало все, что могло, для сохранения мира. Политика — искусство возможного. По Техас презирал мир. Каждый избирательный округ был автономным княжеством, раздираемым внутрипартийной борьбой. Партийные боссы жили, как князья, — в состоя мни постоянной междоусобицы, нападая друг на друга, преследуя ни в чем не повинных вассалов. Они были политическими каннибалами, и простодушный пришелец, который рискнул бы появиться среди них, мог быть съеден живьем.

Джон Кеннеди не был простодушен. Нельзя сказать, что внутриполитическая борьба в Массачусетсе велась по всем правилам игры. Он знал Техас не хуже Огайо. На съезде демократической партии в Лос-Анджелесе в 1960 году, когда Джонсон пытался обойти его при выдвижении кандидатуры на пост президента, ему пришлось выдержать атаку сторонников Джонсона, распространявших слухи о том, чти Кеннеди болен и не доживет до конца своего первого срока. (После Лос-Анджелеса они невинно объяснили, что имели и виду болезнь Аддисона. ) С тех пор он несколько раз бывал в этом штате, последний раз б июня 1963 года. В отеле «Кортес» в Эль-Пасо Коннэли дал согласие на предстоящую поездку, и в течение последних двух недель представители Национального комитета демократической партии, посланные на разведку, прощупывали почву, чтобы обнаружить наиболее опасные места. Президент, однако, не читал их донесений. Его делом было управлять страной. Перспективным планированием занимались другие, в первую очередь специальный помощник президента О’Доннел, у которого были свои обязанности. Таким образом, Белый дом имел лишь слабое представление о перипетиях ожесточенной вражды, разгоревшейся между двумя влиятельными техасцами — Ярборо и Коннэли.

Это был старый конфликт. Ему было больше лет, чем самим его участникам. Возник он как следствие идейных разногласий. Впервые он назрел в неустойчивые тридцатые годы. Правое большинство, так называемые «джеффереоновские демократы»[9] и «истинные техасцы»[10], отказали в поддержке Рузвельту. Еще в 1944 году правые послали на съезд партии свою собственную делегацию. Позднее правые штата покинули Эдлая Стивенсона. А в 1952 году губернатор-демократ и член Национального комитета демократической партии от Техаса выступили в предвыборной кампании за кандидатов от республиканской партии. Четырьмя годами позже в Техасе взбунтовались умеренные. Заручившись поддержкой спикера палаты представителей Сэма Рейберна, техасский адвокат из умеренных Байрон Скелтон согласился стать членом Национального комитета демократической партии от Техаса. В результате неразбериха только возросла. Наследники популистов[11] организовали переворот и образовали либеральную фракцию, именуемую «техасскими демократами».

Их героем стал Ральф Ярборо, трижды предпринимавший безуспешные попытки попасть в сенат, прежде чем был выбран туда в 1957 году. Ярборо говорил с тягучим акцентом, глотая слова, был многословен, любил цветистые выражения и вечно вздорил из-за пустяков с другими демократами. Тем не менее он был единственным техасским либералом в конгрессе. Не имея ни влиятельных друзей, ни денег (его долги, появившиеся в результате предвыборной кампании, составляли огромную сумму), Ярборо тем не менее оставался неизменно верным тому, что далласская газета «Морнинг ньюс» называла «осью левых и либералов». Даже когда фракция «техасских демократов» развалилась, он не изменил своей позиции. На съезде демократической партии в Лос-Анджелесе в 1960 году он поддерживал Джона Кеннеди", когда остальная часть демократической партии штата объединилась вокруг кандидатуры своего фаворита Джонсона. Его наказали, не включив в состав членов техасской делегации, и ему пришлось занять место на галерее, среди публики. Не вмешайся спикер палаты представителей Рейберн, он был бы наказан сильнее. Но годом позже Рейберн умер, и теперь уже некому было оказывать сдерживающее влияние. Правые могли наброситься на популиста-отщепенца Ярборо.

К тому же правые демократы получили теперь достойного лидера. Джонсон никогда не пользовался у них полным доверием. В лице Джона Б. Коннэли-младшего правые получили от Джонсона бесценный дар. Коннэли был помощником Джонсона по административным делам и морским министром в кабинете Кеннеди. Теперь он губернатор Техаса и сам себе хозяин. Непосвященные все еще видели в нем человека Кеннеди и Джонсона. Но они ошибались. Если у Коннэли и был вожак, так это был Сид Ричардсон — нефтяной магнат из Форт-Уорта, из которого он работал в конце 50-х годов. Коннэли стай одним из самых прочных звеньев в системе нефтяных и газовых монополий Техаса. Выражаясь устарелым языком левых деятелей прежних лет, его можно было бы назвать орудием нефтяных монополий, и внешность у него была соответствующей: высокий, массивный, интересный, с седыми вьющимися волосами и полными, почти женственными губами. В ого убеждениях не было ничего лицемерного. Он ни под кого не подделывался. Его консерватизм, подобно либерализму Ярборо, был настоящим.

Губернатор Коннэли — классический пример бедняка, который поднялся выше себе подобных и презирает их. (В чем выражается презрение к бедности — это, конечно, другой вопрос. Линдон Джонсон вышел из той же среды, но его политика очень сильно отличалась от политики Коннэли. ) О юности губернатора можно было только сказать, что он был хорошо знаком с Техасом. Джон Б. Коннэли-старший был фермером-арендатором, парикмахером, бакалейщиком, водителем автобуса на линии Сан-Антонио — Корпус-Кристи. Семья переехала в Сан-Антонио, чтобы быть ближе к нему. Затем Коннэли вновь осел на земле, занимаясь в виде подспорья убоем скота, дабы избежать разорения.

После такой юности для сына оставался лишь один путь — путь наверх. Жизнь должна была стать лучше, и он должен был ухватиться за последнюю ступеньку золотой лестницы и подняться по ней наверх. И Коннэли-младший достиг этого. В Техасском университете он стал первым спортсменом. Он женился ни самой привлекательной студентке, приобрел мягкие, вкрадчивые манеры и научился хитрить. Он стал другом богатых, а потом и их верным союзником. Знакомство с тяжелой жизнью бедняков Техаса сделало Ральфа Ярборо противником тех, кто, по его убеждению, нес за это ответственность. Коннэли ненавидел нужду, как таковую. По словам Джонсона, сказанным в частной беседе, Коннэли чувствовал себя хорошо лишь в костюме за триста долларов, в ботинках, сделанных на заказ, и в обществе людей, одетых так же, как он. Он стремился самым надежным образом отгородиться от той жизни, которая была у него в детстве. Став губернатором, он упрочил свои связи, давая понять, что ему не по пути с либерализмом Вашингтона. Членам профсоюзов и «либам», как звали либерале, вновь. стало трудно найти место на партийных собраниях штата. Коннэли был противником увеличения федерального бюджета, импорта нефти и бесплатного медицинского обслуживания. Он выступал по техасскому телевидению против законопроекта Кеннеди о гражданских нравах. Подобно Кеннеди, он готовился к предстоящий выборам. Было вполне возможно, что он встретит сопротивление на первичных выборах в Техасе. Настало время укреплять свои позиции. Следующей осенью, если первичные выборы не примут неожиданного оборота, Коннэли и Ярборо предстояло вест предвыборную кампанию вместе с Кеннеди, а также Джонсоном, если президент вновь изберет Линдона своим постоянным заместителем. 3 ноября 1964 года всем предстояли перевыборы. Губернатор чистосердечно признавался, что хочет вырваться вперед. В действительности он хотел большего, а именно провала Ярборо. Имея это в виду, он намеревался нажить политический капитал на предстоящей поездке президента в Техас.

Позиция Коннэли была прочной. Как глава исполнительной власти штата, он должен был принимать у себя главу федерального правительства, и Белый дом с терпимостью относился к его независимости. Лэрри О’Брайен позвонил конгрессмену Альберту Томасу и сказал, что было бы хорошо, если б губернатор играл ведущую роль после прибытия президентского кортежа из Вашингтона в Хьюстон, где должен был состояться обед в честь Томаса. Конгрессмен понял намек. Он позвонил Коннэли в Остин и попросил представить его на обеде. Конгрессменам от штата Техас дали понять, что всеми деталями на местах будут заниматься в Остине.

По просьбе Коннэли поездка, чтобы подчеркнуть ее «объективный характер», была поделена на две части — «партийную» и «надпартийную». Поездка в Сан-Антонио, Форт-Уорт и Даллас должна была носить надпартийный, в Хьюстон и Остин — партийный характер. Дабы не обижать Коннэли, председатель Национального комитета демократической партии Джон Бейли должен был присоединиться к сопровождавшим президента лицам лишь по прибытии в Остин. Ему предстояло лететь туда на самолете авиакомпании «Дельта эйрлайнз» во время следования кортежа президента по Далласу. Комитет брал на себя даже оплату расходов на горючее для самолета президента. Бейли занялся при этом сложными арифметическими подсчетами, взяв за основу данные военно-воздушных сил, согласно которым полет этого самолета стоит 2300 долларов в час.