Глава десятая ОТ КАПИТОЛИЯ ДО АРЛИНГТОНА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава десятая

ОТ КАПИТОЛИЯ ДО АРЛИНГТОНА

Наступил понедельник 25 ноября.

Утром сенатор от республиканской партии Маргарит Чейз Смит прошла в зал заседаний сената и положила алую розу на стол, за которым некогда сидел сенатор Джон Ф. Кеннеди. В это же утро продавец газет в Нью-Йорке прикрепил к своему киоску записку: «Закрыто по случаю утраты, понесенной Америкой». В этот день на работу вышли 730 тысяч служащих «Америкен телефон энд телеграф компани», а в тщательно охраняемой палате Парклендского госпиталя губернатор штата Техас Джон Коннэли стряхнул с себя липкую паутину мучительных сновидений. Сознание его прояснилось. Впервые с того момента, когда у здания книжного склада президентский «линкольн» резко свернул в сторону, он полностью пришел в себя. Санитар принес ему завтрак — жиденькую кашу и кофе. В палате установили телевизор, и Нелли сказала супругу, что их семнадцатилетний сын Джонни вылетел в Вашингтон, чтобы представлять их семью на похоронах президента. Коннэли, прищурившись, взглянул на экран телевизора и подумал: «Интересно, увижу ли я его».

Прикованный к постели губернатор был одним из немногих техасских чиновников, кто поддался всеобщей скорби и смотрел по телевидению торжественно-траурный церемониал в Вашингтоне. Некоторые по долгу службы присутствовали на похоронах полицейского Типпита в Мемориальном парке Лорелленда. Остальные втихомолку ликвидировали дебри, оставшиеся после катастрофы, происшедшей в пятницу.

Самым неприятным обломком среди этих развалин был, разумеется, труп Ли Освальда. К счастью для руководителей городских властей Далласа, им но пришлось возиться с этой обузой. Его похороны взяла на себя секретная служба. Местом погребения, по желанию матери убитого, было избрано кладбище Роуз Хилл в Форт-Уорте, в тридцати милях от Далласа. В понедельник утром двум могильщикам кладбища Роуз Хилл было велено выкопать могилу для некоего «Уильяма Бобо». Однако обман держался недолго. Когда на кладбище привезли труп Освальда в дешевом гробу из сосновых досок, обитом молескином, его сопровождало но менее ста полицейских Форт-Уорта. Они оцепили могилу, чтобы ничто не угрожало жизни матери покойного, его брата Роберта, вдовы Марины и ее двух детей. Крышку гроба сняли, и сорок репортеров смотрели из-за спин полицейских на покойника.

Однако даже закопав Освальда в землю, полностью избавиться от него все же не удалось.

Оставался Джек Руби, оставались сотни вопросов, на которые необходимо было дать ответ. Некоторые из них вызывали негодование, другие носили зловещий характер, а некоторые — хотя в тот момент ещё не хватало смелости это признать — должны были кануть в Лету. Одна из первоочередных задач нового правительства, несомненно, состояла в том, чтобы определить, от кого же будет зависеть выяснение всех этих вопросов.

Только два года спустя прокурор Техаса Уогонер Карр открыл тайну: в понедельник 25 ноября ему позвонил новый президент и предложил, чтобы расследованием всех обстоятельств убийства Кеннеди занялись техасские власти. Это позволило бы президенту избежать посылки в Даллас федеральных агентов. Джонсон, по словам Карра, настоятельно просил его самого объявить представителям печати о порядке следствия, не раскрывая, кому принадлежала эта идея. «Все это должно было выглядеть так, — вспоминал Карр, — словно я сам принял такое решение». Карр последовал совету Джонсона и сделал соответствующее заявление журналистам, собравшимся в отеле «Статлер Хилтон» в Вашингтоне.

Однако преградить наплыв федеральных следователей в Техас оказалось делом безнадежным. Значительное число их уже прибыло в Даллас. Поэтому для координации проводимого ими расследования в столицу штата прилетел начальник криминального управления министерства юстиции Джек Миллер. После похорон Типпита он и федеральный прокурор Далласа Бэрфут Сандерс уговорили окружного прокурора Уэйда, а затем и Карра не форсировать развитие событий и выждать, пока заместителю министра юстиции Катценбаху не удастся убедить президента Джонсона пересмотреть свое решение. Карра, конечно, не пришлось долго уговаривать. Он уже достаточно натерпелся во время своей пресс-конференции, когда, по его выражению, он чувствовал себя так, словно «весь накопившийся яд против Техаса излился на мою голову».

Техасцы консервативного толка — а он принадлежал именно к их числу — крайне болезненно переживали различные нападки. Критические голоса раздавались в самом Техасе. Особенно громко звучал глас духовенства Далласа. Полиция уже выделила охрану для священника методистской церкви Холмса, опасаясь за его безопасность, после того как он публично рассказал, что далласские школьники шумными аплодисментами встретили известив об убийстве президента. Пастор той же методистской церкви Уиллком X. Диккинсон заявил своим прихожанам, что носителями преступной злобы были отнюдь не одни безответственные элементы города. Он поведал: — Во время одной милой и вполне респектабельной встречи за обедом, всего за два дня до приезда президента в наш город, одна высокообразованная и интеллигентная супружеская чета с многообещающим будущим объявила своим друзьям, что ненавидит президента Соединенных Штатов и нисколько не будет сожалеть, если кто-нибудь возьмет его на мушку.

Пресвитерианский пастор Уолтер Беннет заявил, что в городе накопилось столько ненависти, что она наконец вспыхнула, словно огненный смерч. Составляя текст своей обличительной проповеди, баптист д-р Джеймс Р. Аллен бичевал силы в Далласе, ответственные за убийство Кеннеди, и указывал, что «эти силы выползли на свет божий из-под камней, где они таились в своем логове, после того как их пригрело тепло, испускаемое раскаленной добела атмосферой всеобщей ненависти».

Подобные тирады весьма уязвляли нежные чувства властей, и отцы города перешли к круговой обороне. Мэр Далласа Кэйбелл решительно заявил, что Освальд не был постоянным жителем города, и добавил, что «это с таким же успехом могло случиться и в Подунке (журнал „Ньюсуик“ ответил на это заявление вопросом: „А разве школьники Подунка тоже ликовали бы, если бы это случилось в их родном городе, а не в Далласе?“). Член муниципального совета Кэрри Уэлч настойчиво твердил, что „этот случай не должен отразиться на облике или характере Далласа“. Далласская „Морнинг ньюс“ снова перешла в наступление и потребовала в редакционной статье, чтобы ее читатели „искоренили в своих сердцах всякое чувство вины и горечи“ и вернулись к „нормальному образу жизни“. Авторы статьи снизошли до признания, что минувшие дни были нелегкими для Далласа. Однако «город подобен дереву, — говорилось далее в статье, — он может достичь вершин своих, лишь устояв против ветров.

Куда более примечательным явлением было сильное и все время растущее сочувственное отношение к Далласу за пределами Техаса. Полчаса спустя после убийства Кеннеди диктор «Голоса Америки» назвал Даллас «центром ультраправых сил». Теперь же Артур Крон на страницах газеты «Нью-Йорк таймс» с негодованием осуждал вольное и, как доказано, совершенно неверное утверждение, что убийца придерживался взглядов правых. «Морнинг ньюс» тревожилась о репутации консервативных сил одного города. Крок заботился о консервативных силах всей страны. И в том и в другом случае его позицию можно было выразить следующими словами: «Мои идол, да будет он всегда прав, но он всегда останется моим идолом, будь он прав или неправ». Под угрозу была поставлена репутация всего государства, и в первую очередь одного из важнейших его элементов. Отсюда возникла необходимость списать убийцу со счетов, как единственного выродка, существовавшего вне всякой связи с окружающей средой.

— И вся чертовщина в том, что они будут теперь во всем винить этого двадцатичетырехлетнего парня, — сказал помощник президента Ральф Дангэн.

В Вашингтоне это был один из тех немногих в истории понедельников, когда Верховный суд США отменил свое очередное заседание. Вместо этого судьи собрались дома у Эрла Уоррена и вместе направились в Белый дом.

В 10 часов утра сенаторы прекратили обсуждение законопроекта о продаже пшеницы. Вслед за членами палаты представителей они прошли мимо постамента с гробом Кеннеди. Затем высшие сановники сената направились в собор Св, Матфея, в то время как их младшие по рангу коллеги пересекли мост через реку Потомак и, подойдя к Арлингтонскому кладбищу, предъявили агентам секретной службы свои удостоверения.

Всякая деловая активность в столице прекратилась. Это был день похорон. Можно смело сказать, что все без исключения американцы стремились так или иначе принять в них участие.

Ровно в 9 часов утра широкие двери Ротонды захлопнулись. К этому времени 250 тысяч человек успели пройти мимо гроба. Казалось, все они остались стоять у здания Капитолия. Еще 12 тысяч человек оказались за дверьми Ротонды. В их числе была семья, приехавшая из Кливленда. Ей оставалось пройти до входа всего двадцать футов. Собравшиеся отошли в сторону от прохода и встали за барьером из натянутых канатов. Здесь же на обочинах задолго до рассвета молча стояли тысячи людей в ожидании траурной процессии.

В действительности в церемонии похорон предстояло участвовать не одной, а целым трем процессиям. Сначала семья Кеннеди и воинские части должны были эскортировать гроб на лафете из Капитолия до Белого дома. Затем вдова выходила из автомобиля и пешком шла во главе процессии до собора Св. Матфея, и, наконец, после траурной мессы все участники похоронной процессии снова садились в автомашины и ехали за лафетом к Констнтьюшн-авеню, затем огибали памятник Линкольну, шли по Мемориальному мосту и затем следовали по Проспекту павших героев на Арлингтонское кладбище. Весь этот маршрут был более шести миль. По всему пути следования траурного кортежа по обеим сторонам дороги стояли «бесчисленные толпы людей, — писал Рассел Бэйкер в „Нью-Йорк таймс“, — и это были жители города, обычно предпочитающие разного рода уличным празднествам домашний уют и телевизор».

«Казалось, — писал позднее Банди, — словно дорога к собору Св. Матфея и путь на Арлингтонское кладбище были лишь рядами гигантского амфитеатра, где разыгрывалась потрясающая драма великой и торжественной скорби».

В 10 утра члены кабинета, лидеры конгресса, аппарат Белого дома, личные друзья покойного президента и почетные представители из-за рубежа собрались в Восточном, Зеленом, Голубом, Красном и Парадном залах Белого дома. У каждого из них был небольшой пригласительный билет следующего содержания:

Белый дом

Г-н., , , …

Приглашается принять участие в похоронном шествии, покидающем Белый дом в 11. 30 в понедельник 25 ноября 1963 г. и следующем в кафедральный собор Св. Матфея, где состоится траурная месса.

В здании собора Св. Матфея уже возвышался церковный катафалк, задрапированный в пурпурный бархат. На алтаре из белого мрамора возвышались шесть золотых подсвечников с массивными восковыми свечами. Их колеблющееся пламя бросало багровые блики на вазы с цветами. Под богато украшенными сводами собора, созданными гением Гранта Ла Фаржа, стояли родственники покойного президента, жены сановников, члены дипломатического корпуса, «подкабинет», элита «новых рубежей». А в Арлингтоне могила была уже готова. Ирландские кадеты стояли по Команде вольно. Только что двум генералам продемонстрировали, как будет зажжен вечный огонь. Их опасения, что пламя может перекинуться на разложенные вокруг сосновые ветви, оказались напрасными. На площади Макклеллана у батареи 76-миллиметровых пушек ожидал команды артиллерийский капитан по фамилии Гзй (Веселый). Заняли свои места волынщики из оркестра военно-воздушных сил.

Могильный склеп был открыт: специальный подъемник стоял наготове, чтобы опустить в него гроб президента.

В Белом доме государственные деятели, прибывшие из-за рубежа для участия в церемонии похорон, внимательно разглядывали приглашения к мессе, розданные Сарджентом Шривером.

С самого утра количество анонимных угроз угрожающе росло. В качестве возможных жертв чаще всего называли де Голля, Анастаса Микояна, президента Джонсона, Роберта Кеннеди и Эрла Уоррена. Однако этих людей трудно было запугать. Один из близких Линдону Джонсону техасцев впоследствии привел слова Джонсона по поводу всех этих угроз: президент сказал своему адъютанту полковнику Уильяму Джексону следующее: «Вы, чертовы ублюдки, все время пытаетесь командовать. Послушай я вас, мне пришлось бы выглядеть идиотом. Я пойду пешком, и все тут». Столь же решителен был и Боб Кеннеди, хотя его выражения не были резкими. Когда Ник Катценбах и Эд Гутман попытались уговорить его держаться меньше на виду, он просто переменил тему разговора. «Поговорите на эту тему с кем-нибудь другим, — ответил он директору ЦРУ Маккоуну, когда тот позвонил ему — Этот день слишком много для меня значит». Реакция председателя Верховного суда Эрла Уоррена на предупреждения вашингтонской полиции была наиболее простой. Он им ни слова не ответил, сделав вид, что ничего не слышал.

Когда обо всем этом пишешь сейчас, подобные действия не производят большого впечатления. Церемония похорон быстро окончилась, и ничего страшного не произошло. Однако в тот понедельник в 10 утра никто не мог поручиться за столь благополучный исход. Совершенному в пятницу покушению на президента тоже предшествовали предостережения. Были предупреждения и накануне убийства Освальда. И вот снова поступили сигналы опасности. На этот раз наемному убийце не обязательно было обладать меткостью снайпера или Пользоваться подложными документами. Если бы он и промахнулся, целясь в одну знаменитую персону, то уж наверняка попал бы в другую. Восемь кварталов между Белым домом и собором были сейчас самой густонаселенной частью города. И вот по этому буквально кишащему людьми каньону должны были медленным шагом пройти облеченные высшей властью деятели большинства государств мира.

Служба безопасности делала все, что было в ее силах. Пентагон и вашингтонская полиция держали под ружьем четыре тысячи человек, включая отряд полицейских из Нью-Йорка, присланных городскими властями за счет своих средств. В процессии должны были идти агенты охраны Белого дома, 64 сотрудника ЦРУ, 40 агентов ФБР, 250 сотрудников службы безопасности госдепартамента и отборные сотрудники полиции иностранных государств. Одного де Голля охраняли 12 телохранителей Франции и 10 агентов охраны от госдепартамента. Однако беспокойство не исчезало. Дин Раск признался в Голубом зале членам кабинета, что он «очень встревожен». Конкретизируя свои опасения, он тут же привел в качестве примера де Голля, «уже четырежды явившегося мишенью для убийц». Анастас Микоян, по его словам, тоже был целью «первостепенной важности». Дуглас Диллон тут же согласился с ним. Его страшила одна мысль, что «в Микояна могут стрелять». Орвил Фримэн в свою очередь признался, что «невероятно обеспокоен». Джордж Болл был настолько встревожен, что принял решение отказаться от участия во всех предстоящих церемониях. Он и Алексис Джонсон дежурили в это время в здании государственного департамента на углу Двадцать первой улицы и Виргиния-стрит на случай, если на расстоянии шести кварталов раздадутся выстрелы и возникнут какие-либо критические ситуации.

До последней минуты делались попытки уговорить отдельных участников пешей процессии следовать в машинах. Ллуэлин Томпсон напомнил русским, что Микоян имеет прекрасный предлог для того, чтобы ехать в автомобиле. Ему было немало лет, и к тому же он только что оправился от перенесенной им операции и связанного с ней заболевания гепатитом. Однако первый заместитель председателя Совета Министров был столь же непреклонен, как и другие. Невозможно было повлиять на ирландского президента де Валера, решившего идти в составе процессии. Его состояние было настолько тяжелым, что его сын, врач по профессии, вынужден был шагать рядом со шприцем в кармане. Как и следовало ожидать, и здесь главным источником их решимости была Жаклин Кеннеди. Поскольку она собиралась возглавить траурное шествие, все должны были следовать ее примеру. Ни один из лидеров мужского пола не мог уклониться от опасности, если она смотрела ей в лицо. А Жаклин была непреклонна.

Последние три уведомления о готовящихся покушениях поступили от Королевской конной полиции Канады, ФБР и ЦРУ. Канадская полиция «получила сведения» о том, что неопознанный канадец французского происхождения, затаив какую-то никому не известную обиду, выехал на юг, чтобы застрелить генерала де Голля. ФБР изъяснялось даже более туманным языком: Директор был «обеспокоен» и «рекомендовал не принимать участия» в шествии. Это переполнило чашу терпения Сарджента Шривера. Вновь этот подтянутый бизнесмен угодил в трясину бюрократической волокиты и весь пылал от гнева.

— Это же чушь, — резко бросил он, — мы все обеспокоены. Не надо быть директором ФБР, чтобы предсказать, что грозит какая-то опасность. Даже швейцару Белого дома это ясно. Все эти штучки нужны только для того, чтобы в случае, если кого-нибудь застрелят, Директор мог заявить: «Я же вас предупреждал». Он просто хочет перестраховаться.

Данные ЦРУ носили более конкретный характер. В 10. 30 посыльный передал Маккоуну срочное донесение, поступившее по прямому проводу из штаб-квартиры ЦРУ по ту сторону реки Потомак. Маккоун был явно взволнован содержанием документа. На нем стоял гриф «A-I-A», означавший на жаргоне ЦРУ, что сведения «абсолютно достоверны». Они поступили от агентов ЦРУ в Женеве через центр связи в Нью-Йорке. Резидентура ЦРУ считала, что ей удалось получить неоспоримые доказательства весьма продуманного заговора с целью убить генерала де Голля при входе в собор Святого Матфея. Маккоун был убежден, что дело приобретает «угрожающий» характер и надо немедленно информировать генерала. Маккоун разыскал начальника протокольного отдела государственного департамента Дьюка, который лучше владел французским языком, нежели он сам, но тот в свою очередь призвал себе на помощь Макджорджа Банди, безупречно говорившего по-французски.

— В результате всего этого, — рассказывает Банди, — на Дьюка и меня пал жребий вступить в переговоры с де Голлем.

Сообщив генералу суть тревожных слухов, оба посланца принялись настоятельно уговаривать его воспользоваться закрытым лимузином. Они утверждали, что, не подвергая свою жизнь опасности, он тем самым окажет любезность госпоже Кеннеди. Ответ генерала можно было предсказать заранее. Правда, впоследствии его собеседники несколько разошлись в своих воспоминаниях о том, в каких точно выражениях был дан этот ответ. Как припоминал Дьюк, де Голль сказал, что «он может оказать любезность по отношению к госпоже Кеннеди», лишь «проявив пренебрежение к собственной жизни». Банди же слышал лишь односложный ответ «нон», произнесенный генералом в его «самой холодной и гнусавой манере». Однако ЦРУ могло похвалиться более теплым приемом, чем ФБР. Реакция генерала на донесение ФБР не может быть предметом расхождений. Когда для придания вящей убедительности данным Маккоуна де Голлю показали рапорт ФБР, то Шривер собственными глазами увидел, как губы де Голля собрались в презрительную складку. Ответ де Голля Гуверу ограничился лишь звуком «пфт».

Но вот настало время трогаться в путь. Родственники покойного президента с опозданием на несколько мину г вышли из Белого дома и сели в один из бесконечного каравана. лимузинов, стоявших в ожидании у входа. Кавалькада машин направилась к Капитолию, где длинными шеренгами стояли воинские части. Ими командовал генерал-майор Уил, командующий Вашингтонским военным округом. За его спиной раскинулась радуга парадных мундиров, столь же знакомая американцам, как звезды и полосы на их национальном флаге. Алые мундиры музыкантов оркестра военно-морского флота, серое обмундирование кадетов военной академии Уэст-Пойнт, темно-синяя формa гардемаринов и светло-голубые кители летчиков сливались в один многокрасочный узор. А позади сводного оркестра и сверкающей золотом галунов шеренги начальников Объединенной группы штабов одиноко без всадника — им должен был быть главнокомандующий вооруженными силами США — стоял скакун Черный Джек с гордо поднятой точеной головой. На начищенных до блеска сапогах и на серебряных ножнах меча, притороченных к сбруе, отражались холодные лучи зимнего солнца.

Процессия приблизилась к Белому дому. Раздался колокольный звон, и хор из Аннаполиса запел «Лондонская высь» и «О, бессмертный наш пастор». Военный эскорт взял «на караул» и по команде остановился на Семнадцатой улице рядом с Белым домом.

Лафет продолжал свое движение. Его колеса покатились к Белому дому по аллее, осененной государственными флагами, где лежала страдальческая тень обнаженных ветвей обрамлявших ее деревьев.

В это время новый президент и первая леди вышли из здания канцелярии президента и в сопровождении Джерри Бена поспешили навстречу семье Кеннеди.

Овдовевшая первая леди неловко ступила из автомашины. Она пошатнулась, но тотчас же выпрямилась. До нее донеслись замирающие звуки гимна, исполненного хором моряков. Певцы готовились исполнить третий гимн, но Жаклин опередила их. Вид у нее при этом был весьма решительный. В действительности Жаклин была в полном замешательстве. Эту часть церемонии готовили другие люди, и она до этой минуты мало задумывалась над тем, кто из иностранных деятелей прибудет на похороны. При всех обстоятельствах она не предполагала, что они примут участие в шествии. И вот теперь они все собрались здесь.

Затем Жаклин круто повернулась и пошла вперед. Хор, приготовившийся было запеть канон, вынужден был безмолвствовать. Колокола продолжали свой неумолчный звон.

Роберт Кеннеди догнал Жаклин и пошел с правой стороны, Тед встал слева. В этот момент к зловещему похоронному звону колоколов присоединился пронзительный звук волынок. По команде подполковника Миллера девять волынщиков присоединились к шествию. Весь их вид: мохнатые черные шапки из медвежьего меха, красные тартаны и белоснежные гетры были столь же неожиданным, как и их музыка. Однако заунывное рыданье волынок, совершенно непохожее на траурную музыку Шопена, звучало вполне естественно для печальной церемонии. Более того, под звуки волынок всем было легко идти. Ряды процессии смешались. Это непредвиденное обстоятельство, несомненно, облегчало задачу охраны. Но при всех обстоятельствах было невозможно обеспечить даже видимость порядка. Передаваемые шепотом инструкции были совершенно бесполезны ввиду многоязычного состава колонны. Преклонный возраст тяжелым бременем лежал на плечах некоторых участников шествия, таких, как де Валера, Любке из Западной Германии и турецкий премьер Иненю. Вначале их места были в первой шеренге, но к тому времени, когда колонна стала сворачивать влево на Коннектикут-авеню, они оказались около задних рядов. Однако, вся эта путаница ни у кого не вызвала нареканий.

Стоя на ступенях собора Святого Матфея, кардинал Кашинг ожидал приближения траурной процессии. Он был облачен в черную с красным мантию и высокую белую митру.

Когда Жаклин Кеннеди впервые увидела его, он показался ей «огромным». Кардинал сам только что увидел, как со стороны Роуд-авеню приближается гроб его президента. Смиренно склонив голову, он заплакал, но вскоре дрожащей рукою вытер слезы.

. Как только военный оркестр закончил «Слава вождю» и заиграл гимн «Молитесь за усопших», кардинал распростер свои руки навстречу Жаклин Кеннеди и ее детям. Обняв и поцеловав вдову, он разрешил ей преклонить колена и поцеловать его перстень — жест, который он, твердо веря в отделение церкви от государства, при иных обстоятельствах никогда не допустил бы. Затем он, по словам вдовы, «словно пастырь, повел меня за собой».

Кардинал вскоре вернулся с церковным прислужником, державшим распятие, для традиционного ритуала и отпевания покойника перед церковью. Для лейтенанта Бэрда это явилось полной неожиданностью. Вместе со своей командой он отстегнул ремни на лафете, и, подняв гроб на плечи, они понесли его вверх по ступеням лестницы, как вдруг им преградил путь кардинал со святой водой. Положение восьми мужчин, несших гроб, было отчаянным. Тяжесть гроба была распределена неравномерно, и Бэрд, собрав остатки сил, поддерживал гроб сзади, в то время как скрипучий голос священника продолжал произносить слова, казалось, бесконечной молитвы. Лейтенанту никогда не приходилось слышать таких длинных молитв. Поскольку он ничего не смыслил в католической литургии, у него на минуту появилась страшная мысль. уж не месса ли это. Однако в тот момент, когда совершенно отчаявшийся лейтенант уже собирался шепнуть кардиналу: «Кардинал, пора двигаться дальше», — его высокопреосвященство, произнеся заключительные слова: «И да воссияет над ним вечный свет», поцеловав флаг, отступил в сторону. Вконец измученные лейтенант Бэрд и его помощники внесли гроб и осторожно опустили его на церковный катафалк.

На галерее хор запел григорианский «Субвените», а Бен Брэдли и еще восемь распорядителей старались как можно скорее рассадить участников процессии. С семьей Кеннеди не было никаких хлопот. Непредвиденные трудности возникли со знатными иностранными представителями. Это было заботой начальника протокола Энджи Дьюка и какой заботой! Хрупкий, болезненно восприимчивый, он работал без отдыха три дня и три ночи. Поело похорон ему предстояло провести два ответственных приема: от имени Жаклин Кеннеди в Белом доме и от президента Джонсона в здании государственного департамент та. И все же наиболее трудным испытанием был для него этот час в церкви. Все началось с того, что он обнаружил, что резервированные и распределенные им накануне вечером места были конфискованы помощником президента по административным вопросам Джеком Макналли для сотрудников аппарата президента Кеннеди. Дьюк был вынужден увести своих глав иностранных государств вправо, к часовне Святого Иосифа. Однако он, к своему великому ужасу, обнаружил, что с этого места алтарь не был виден.

Тогда Энджи принялся импровизировать. Поймав какого-то служителя церкви, он потребовал, чтобы перед гостями установили телевизор. Ему ответили, что хотя в соборе и имеется телевизор, однако не может быть и речи о том, чтобы включить его во время мессы. Дьюк решительно возразил, что именно об этом как раз и идет речь, поскольку на карту поставлены дипломатические отношения с девяносто одной страной. Наконец телевизор появился и его включили в сеть. Дьюк сообщил своим подопечным, что это — единственный телевизор во всем соборе, и они просияли. Однако настроение их значительно ухудшилось, после того как Дьюк начал их рассаживать. Только сейчас он понял, что просчитался, не приняв во внимание верхнюю одежду гостей. От его внимания ускользнуло еще одно важное обстоятельство. Император Эфиопии, король Бельгии и супруг английской королевы были опоясаны громоздкими мечами, что также требовало дополнительного пространства. Посадить на пятиместную церковную скамью лишь четырех гостей означало оставить без места двадцать человек — двадцать глав иностранных государств, которым пришлось бы стоять во время всей службы. Этого он не мог позволить. Оставалось только одно: потеснить всех сидящих. И вот, подобно кондуктору в переполненном автобусе, Дьюк стал упрашивать всех немного подвинуться. С брюзжаньем они уступили. Некоторые ситуации были просто комичными. Так, единственное свободное место, куда можно было посадить голландскую принцессу Беатрису, оказалось между Микояном и его телохранителем. Дьюк все же усадил ее туда, и, как она потом многозначительно сказала ему, «молитвы возносились в молчании». Без места оставался лишь премьер-министр Ямайки сэр Александер Бустаманте. Часовня была заполнена до отказа, и Энджи повел его к местам, где сидели губернаторы. Нельсон Рокфеллер вскочил, уступил ему свое место, и сэр Александер уселся. Тогда Рокфеллер принялся теснить своих коллег на скамье. «Они были словно сардины в банке, — вспоминал позднее Дьюк об иностранных представителях. — Всю мессу я простоял на ногах и волновался. Каким-то чудом нам все же удалось усадить их всех, но мне становится жутко при мысли о том, как это было сделано».

В течение следующих пяти минут вся континентальная часть Соединенных Штатов Америки практически была изолирована: телефонная и телеграфная связь с внешним миром была прервана до 12.19. Но мир за пределами Америки знал, что в ней происходит в это время.

Месса закончилась. Гроб снова подняли на плечи и вынесли из собора. Жаклин Кеннеди наблюдала за тем, как уже в третий раз гроб поставили на лафет. Кардинал Кашинг быстро сменил одеяние за алтарем. Он видел, как маленькая девочка утешала свою мать, и, выйдя из-за алтаря в алой митре и алой мантии, он наклонился к ребенку и обнял его.

Вдова Кеннеди сказала кардиналу!

— Я никогда не забуду, как вы назвали его «дорогой Джек».

Глаза ее все еще были увлажнены. Она делала огромные усилия, чтобы сдержать рыдания, и с облегчением увидела, что к ней подошел Фостер с Джоном на руках. Мальчуган пытался вырвать из рук агента церковную брошюрку. Сын требовал к себе внимания, и это несколько отвлекло Жаклин от ее безутешного горя в тот момент, когда она особенно в этом нуждалась.

Все это продолжалось всего лишь какое-то мгновение. Торжественная церемония снова увела их за собой, и не успела Жаклин твердой рукой поставить слева от себя Джона, как оркестр снова заиграл «Слава вождю». В последний раз этот гимн звучал в честь президента Кеннеди. Солдаты вытянулись по стойке «смирно». Офицеры, полицейские и форейтор, правивший серой упряжкой лафета, взяли под козырек. Священнослужители молитвенно сложили руки. Штатские выпрямились. Вспомнив, как малыш любил играть в солдаты с отцом, Жаклин наклонилась к Джону, взяла ив его рук брошюрку и сказала:

— Джон, сейчас ты можешь отдать честь папе и сказать ему последнее прости.

Маленькая ручка решительно поднялась в салюте. Лицо стоявшего позади Роберта Кеннеди сморщилось, как от сильной боли. Епископ Хэннон, взглянув через дорогу, увидел, как стоявшие там зрители отшатнулись, словно от удара. Ничто в это памятное утро не могло сравниться по силе эмоционального воздействия с салютом маленького Джона. Жаклин стояла в этот момент прямая, как струна, и не видела всего этого. Впоследствии, увидев фотографии, она была поражена. Она не ожидала, что этот жест окажется столь впечатляющим.

Прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем кортеж тронулся в путь, и даже после этого толпы людей шли в беспорядке.

Взяв Жаклин под руку, Роберт уверенно повел ее к машине. Они уселись — и началось ожидание. Жаклин оно казалось нескончаемым, и она спрашивала себя, что же могло послужить причиной столь длительной задержки. Тысяча людей, покинувших собор Святого Матфея вслед за ней, также ломали себе голову над этим вопросом. Истекло четверть часа, а их все еще не рассаживали по машинам. Царила полная неразбериха. Полицейский, сопровождавший председателя Верховного суда Уоррена, попросил его подождать на тротуаре и обещал тотчас же вернуться за ним с автомашиной. Однако полицейский пропал, и Уоррен бродил в ожидании его до тех пор, пока не нашел себе место в самом конце очереди. У начальников штабов вообще не оказалось никаких средств транспорта, так как агент секретной службы Уэллс в полном отчаянии высадил из их машины шофера министерства обороны и временно конфисковал ее для Джона и Кэролайн Кеннеди. Распределение мест в автомашинах для остальных участников Шествия носило не менее хаотический характер. Лимузины загружались, как спасательные лодки во время кораблекрушения после переполоха, вызванного командой покинуть тонущее судно. В одну из автомашин уселось двенадцать пассажиров, и Билл Уолтон вспоминает, что в ней было «битком набито людьми». В другом автомобиле в полном одиночестве восседал сержант Джо Айрес. Ранги утратили всякое значение. Перед автомашиной президента Джонсона оказалось девять автомобилей. В течение длительного времени машине премьер-министра Великобритании Дугласа-Хьюма даже не разрешали пристроиться к колонне. Эйзенхауэр и Трумэн ехали где-то далеко позади, в то время как машина, в которой сидели секретарь президента Кеннеди Эвелин Линкольн, камердинер Джордж Томас и Прови Парадес, горничная Жаклин, вырвалась вперед и ехала четвертой с начала процессии.

Дьюк снова терзался муками протокольного ада. При выходе из церкви Кен О’Доннел спросил его:

— Кто должен ехать первым? Он ответил:

— Здесь даже обсуждать нечего. Никаких споров и быть не может. За семьей покойного президента и президента Джонсона в кортеже должны «совершенно очевидно» следовать главы иностранных государств.

Об этом договорились в кабинете у Ральфа Дангэна. На деле все обстояло иначе. У Энджи были свои подозрения насчет первопричины всего этого беспорядка. Один тот факт, что О’Доннел стоял на ступенях храма, говорило том, что публика покидала церковь не в установленном порядке. Сотрудники аппарата Белого дома опередили всех, и Энджи сильно подозревал, что в этом повинен неукротимый Джек Макналли, помощник президента по административным вопросам.

И Дьюк попал в точку: Джек Макналли считал весь установленный порядок явно несправедливым. На его взгляд, сотрудники Белого дома имели право находиться в голове процессии. Поэтому Джек Макналли потихоньку выскользнул из церкви во время причастия и принялся изучать все три ряда Роуд Айленд-авеню. Первый ряд был занят автомашинами семейства Кеннеди. Второй — головными машинами членов дипломатического корпуса. Третий ряд был свободен. Начальник охраны Белого дома Стоувер сказал ему, что этот ряд зарезервирован на случай каких-либо чрезвычайных обстоятельств. Джек решил, что это и есть чрезвычайные обстоятельства. Разыскав где-то за углом 19 лимузинов Белого дома, он приказал водителям занять третий запасный ряд. Затем он поставил сержанта Белого дома перед головной машиной второго ряда и приказал ему не разрешать машинам с главами иностранных государств и членами королевских семей двигаться с места до тех пор, пока автомобили с сотрудниками аппарата Белого дома не протиснутся в состав кортежа. Уже одно это обстоятельство могло спутать все карты. Но дело этим не ограничилось; стоило нарушить установленный порядок в одном только месте, как каждый начал действовать по-своему: сенатор Майкл Мэнсфилд заметил, как Джек Макналли с женой усаживались в первую машину Белого дома. Несмотря на отчаянные мольбы Дьюка, Майкл, не дожидаясь своей очереди, укатил в сопровождении остального руководства конгресса. Рухнула даже видимость всякого порядка. Повсюду в поисках автомобилей бегали члены Верховного суда и губернаторы, напоминая посетителей театра, пытающихся после спектакля поймать такси во время проливного дождя. Большинство были подобраны более предприимчивыми коллегами, завладевшими пустовавшими автомобилями.

Шарль де Голль отказался поднять большой палец для того, чтобы его кто-нибудь подобрал, Он свысока оглядел всю свалку, вопросительно подняв брови, взглянул на главу американского протокола. Дьюк блестяще сымпровизировал. Следя за тем, как секретари и обслуживающий персонал Белого дома захватывают передовые позиции, он объяснил де Голлю и Хайле Селассие, что членам семьи президента Кеннеди, разумеется, принадлежит право ехать первыми в процессии. Его собеседники, естественно, согласились с этим. Конечно, им хорошо известно, продолжал шеф протокола, сколь обширна семья Кеннеди. Они утвердительно кивнули. Так вот, — заключил Дьюк, широким жестом указывая на толпу людей, теперь они сами могли убедиться в многочисленности семейства Кеннеди. Судя по всему, это объяснение их вполне удовлетворило. Возможно, они и подивились тому, каким образом камердинер Джордж Томас с цветом кожи, не уступавшим по темноте императору Эфиопии, мог оказаться в числе близких родственников Кеннеди, но из чувства такта промолчали. К этому моменту, однако, в бой ринулись помощники Дьюка. Но они заботились лишь о судьбе наиболее выдающихся иностранных деятелей, оттесненных от подобающих им мест. До остальных им не было никакого дела.

Так, последний кортеж Джона Кеннеди двинулся в путь в полнейшем беспорядке, подобно тому как начинались многие главы его жизни. Он оставил после себя путь свершений, но не безупречного порядка. Собственно, ничто в жизни Кеннеди никогда не делалось строго по правилам. Однако прикованные к экранам телевизора американцы, для которых этот торжественный церемониал значил так много, не замечали беспорядка. Во время всего движения похоронной процессии к Арлингтонскому кладбищу телевизионные камеры сосредоточили внимание на продвижении лафета с телом покойного президента и на ожидавшей его могиле, находившейся в трех милях от церкви.

Наблюдавшая за продвижением похоронной процессии страна едва ли обращала внимание на медленно следовавшие за лафетом автомобили. На экранах их телевизоров кавалькада сливалась в расплывчатые черные пятна. Персональный состав обитателей лимузинов не имел никакого значения в глазах национальной аудитории.

Когда машины тронулись с места, братья Кеннеди и Жаклин стали обсуждать, стоит ли настаивать на оглашении отрывков из выступлений покойного президента над его могилой. Приводились аргументы за и против, наконец они изменили свою первоначальную точку зрения и решили, что это следует сделать. Затем тема разговора внезапно переменилась.

Эйзенхауэр и Трумэн кратко обменялись мнениями по поводу того, было ли убийство Кеннеди результатом политического заговора, и пришли к отрицательному выводу. Затем они предались воспоминаниям о прошлом, деликатно избегая упоминаний о своих публичных схватках.

На Арлингтонском кладбище солдаты взяли «на караул», а офицеры стали по стойке «смирно», отдавая честь. Гроб медленно опустили на металлическую платформу подъемника, стоявшего перед открытой могилой.

Раздалась команда:

— Вольно!

Солдаты, переносившие гроб, уже держали в руках натянутое полотнище звездного флага, а командовавший ими лейтенант и один из работников кладбища следили за опусканием гроба в склеп. Не успели они выпрямиться, как в небе над ними с ревом промчались 50 реактивных истребителей. Они появились слишком рано, но зато полковник Суиндал рассчитал время полета своего самолета с абсолютной точностью. В тот момент, когда, услышав гул самолетов, толпа обратила взоры к небу, в интервале, образовавшемся после того, как смолкло эхо истребителей «F-105», над могилой беззвучно появился самолет президента. Его скорость опережала шум моторов. В течение какого-то удивительного мгновения прекрасная стальная птица, казалось, парила так низко над могилой, что хотелось поднять руку и коснуться голубого пламени, вырывавшегося из ее двигателей. Затем полковник Суиндал в знак прощания наклонил стреловидные крылья на 20 градусов влево, выровнял их над натянутым флагом и опять качнул крылом вправо, продержав самолет в таком положении около трех секунд. Затем, подобно серебряной молнии, президентский самолет скрылся в направлении Ки-Бридж.

Раздалась команда:

— На караул!

И на площади Макклеллана, батарея капитана Гэя произвела салют из двадцати одного орудия. Войскам была дана команда стоять по стойке «смирно», чтобы священник мог перейти к ритуалу благословения. Солдаты, стоявшие у могилы, приподняли звездное полотнище, и кардинал окропил опущенный гроб. Затем место кардинала занял майор Конверс — офицер инженерных войск.

— Это самый печальный Момент во всей моей жизни, — сказал он, обращаясь к Жаклин Кеннеди.

Она взглянула на его взволнованное лицо и поверила в искренность этих слов. Вручив Жаклин небольшой горящий факел, Конверс повел ее к месту, где среди венков из вечнозеленых растений должен был запылать вечный огонь Жаклин нагнулась и поднесла факел к газовому светильнику — пламя ярко вспыхнуло. Затем она передала факел Бобу. Повторив ее жест, он в свою очередь протянул факел своей матери. Но Роз Кеннеди не видела его жеста. Она ничего не знала о вечном огне. Склонив голову, она молилась, и губы ее беззвучно шевелились. Тогда Роберт повернулся в другую сторону и передал факел брату Теду. Хотя Тед не предполагал, что ему тоже надо будет участвовать в этой церемонии, он также слегка дотронулся факелом до мерцающего голубовато-желтого язычка пламени. Военные инженеры ждали, что новый президент тоже подойдет и присоединится к процедуре зажжения вечного огня. Но он был ne в состоянии совершить этот символический акт. Джонсон стоял, зажатый между двумя телохранителями, у противоположной стороны гроба. Поэтому майор Конверс взял факел у Теда и затушил его. Краткая церемония подошла к концу.

Закончилось вообще все: отпевание покойника, государственные похороны, вся эта удивительная церемония, столь гармоничная, сочетавшая в себе мистику Старого Света и американские традиции, весь этот причудливый парад мундиров и облачений, судей и агентов секретной службы, принцев и прелатов и безымянных граждан, влившихся по велению своих сердец в ряды похоронной процессии и вместе с нею устремившихся через мост на кладбище.

По возвращении с Арлингтонского кладбища Жаклин Кеннеди определила себе двухнедельный срок для переезда из Белого дома. В находившейся возле бассейна президента комнате для подарков слуги Джо Джордано и Бутси Миллер принялись упаковывать в большие картонные коробки картины, грампластинки и вынутые из четырех больших шкафов различные бумаги и памятные вещи. Наверху слуга Вест упаковывал книги, а камердинер Джордж Томас — одежду. Около сорока советников президента собралось в столовой для сотрудников аппарата Белого дома и размышляли о своей дальнейшей судьбе. «Мафия» совещалась в кабинете Лэрри О’Брайена.

Врач Беркли вторично вручил Уолтеру Дженкинсу свое заявление об отставке, Пьер Сэлинджер выполнял обязанности помощника президента по связи с прессой при двух правительствах, а Тед Клифтон поверял самые сокровенные военные тайны Соединенных Штатов не имевшим соответствующих допусков к секретной документации техасцам и к тому же совершенно ему не известным. Находившийся с ним рядом полковник Джексон поручился за этих людей как за самых доверенных лиц Джонсона. В западном крыле Белого дома Тед Соренсен, усевшись в свое кожаное кресло с высокой спинкой, приступил к чтению написанного Гэлбрайтом проекта речи нового президента на совместном заседании обеих палат конгресса. Прочитав ее, Тед отложил текст в сторону и принялся за другой проект выступления. После чтения обоих проектов он решил писать все заново.

Соренсен писал:

«Господин спикер, господин председатель, члены палаты представителей и сената, мои сограждане!

Я охотно отдал бы все самое мне дорогое, чтобы не быть здесь сегодня.

… Нет слов достаточно печальных, чтобы выразить владеющее нами горестное чувство утраты. Нет слов достаточно сильных, чтобы выразить решимость продолжать начатое им дело. Джон Фитцжеральд Кеннеди продолжает жить среди нас в своих словах и деяниях».

Соренсен написал семь страниц, набросав вчерне речь нового президента, с которой тот выступил два дня спустя в конгрессе. В этой речи содержался призыв Джонсона к конгрессу без промедления принять предложенные Кеннеди законопроекты о гражданских правах и сокращении налогов.

Пока Соренсен работал над текстом речи, семья Кеннеди была занята в приемных покоях Белого дома, где Энджи Дьюк провел заморских гостей к накрытым столам в парадном зале и президентской столовой.

Вряд ли какой-либо другой женщине удалось бы так быстро подготовиться для правительственного приема, как это сделала Жаклин. Не успел зять покойного президента Питер Лоуфорд войти в Западную гостиную, чтобы переговорить с Эвелин и тещей, как Жаклин, сняв траурную вуаль и черный берет, слегка поправила свою простую прическу и была готова к встрече гостей.

Начальник протокола был обеспокоен. Он считал, что Жаклин, когда она спустится к гостям, следует уделять равное внимание всем высокопоставленным лицам. Но Дьюк не мог понять, чего хочет Жаклин Кеннеди — приветствовать ли гостей, стоя в шеренге встречающих, или просто находиться среди них? Жаклин посмотрела вопросительным взглядом на супруга английской королевы герцога Эдинбургского.

Тот не замедлил откликнуться!

— Я бы посоветовал вам принять гостей, стоя у входа в зал. Это быстрее и лучше.

Большинство людей, собравшихся около столов с закусками, были удивлены, узнав, что вдова сошла вниз. Это превзошло все их ожидания, и выражение их лиц и стремление по возможности щадить ее чувства красноречиво свидетельствовали об их признательности.

Принц Филипп оказался прав: предложенная им процедура все очень ускорила. Задержки возникали лишь, когда сама Жаклин, желая сказать какие-то особые слова тому или иному посетителю, останавливала движение вереницы гостей. Стоя под ослепительным светом бронзовой люстры в Красной гостиной в окружении Тедди Кеннеди, Энджи Дьюка и Годфри Макхью, Жаклин еле слышным голосом приветствовала гостей, пожимала их руки и обменивалась с ними несколькими фразами.

Едва ли Людвиг Эрхард мог забыть о том, что в этот вечер ему предстояло быть гостем Джона Кеннеди, однако он был потрясен, когда Жаклин прошептала ему!

— Знаете, ведь именно сегодня мы с вами должны были встретиться за обедом. Я просила, чтобы к обеду подали немецкое вино и велела оркестру играть немецкую музыку. В эти минуты мы уже переодевались бы к обеду.