Лекари

Лекари

Яне буду распространяться здесь о доблестных сановниках, оказывающих великие пользы науке и страждущему человечеству. Зачем хвалить мужей добра и славы; кому неизвестно, что каждый день жизни их знаменуется благотворением ближнему. Они среди трудных забот своих в больницах, призирающих убогих страдальцев, и в смрадной хижине умирающего бедняка спешат подать благодетельную руку помощи несчастному и отдалить это страшное для человека расставание души с телом; они облегчают тяжкие страдания вдовицы и изувеченного воина, первые приближаются к зараженному язвами и дыханием губительной эпидемии. Своими глазами видели мы этих знаменитых сановников, с самоотвержением спешивших на помощь к гибнувшим собратам, смело ратоборствовали они против грозного недуга, исторгая из объятий смерти отца семейства, оставлявшего по себе безутешных людей, и врачуя тело больного, врачевали и его душу, удерживая неимущего от отчаяния и ропота своими священными благотворениями. Быв сами нежными отцами семейств, они забывали все, что им было так дорого на свете и, увлеченные сладостью благотворения, неустрашимо выходили на бой со смертью, не требуя ни мзды, ни благодарности, потому что в благородной душе их было лучшее для них воздаяние – добро, ими сделанное, и радостное чувство его сознания. Но перейдемте от людей необыкновенных – добродетельных, богатых не мелочною, торговою славою, а великою, светлою славою христианина-благотворителя, к людям обыкновенным, каких большая часть нас грешных, явившихся на короткое время погулять по Божьему миру полюбоваться его звездным небом, посмотреть на птиц, летающих по воздуху, покушать и употребить в свою пользу различных животных и, наконец, познакомиться с подобными себе, с теми, которых мы застали уже здесь, явившимися для того только, чтоб принять нас и угостить, и с теми, которые пришли сюда после нас единственно за тем, чтоб в свою очередь проводить по-приятельски домой, на нашу скромную, не совсем просторную, но спокойную квартиру, куда кто-нибудь из нас каждый день отправляется нехотя; где мы живем уже дружно, не ссоримся, не плачем, не кричим, как это часто делаем здесь совершенно по-пустому, а, разрушаясь в ничтожество, гордо лежим на своих холодных постелях, без желаний, без страстей, уже не гоняясь, как угорелые, за обманчивыми призраками счастья. Перейдемте, говорю, к мельчайшим лекарям, которых слава еще не начиналась и, может быть, никогда не начнется; к людям, составляющим одну неприметную песчинку Божьего создания, получившим в удел одну скромную неизвестность; к людям, которые, предохраняя нас от смерти, наконец умрут и сами, не оставя по себе следа существования, как не оставляет по себе никакого следа струя в канаве, проведенная во время проливного дождя палочкою праздного мальчика. Знаете ли, что теперешний вольнопрактикующий лекарь в Москве и тот, которого вы знавали лет двадцать пять назад, большая разница; старинный лекарь, тогда вас посещавший, одевался часто слишком некрасиво. Он ходил в узких, предосудительно коротких панталонах без ремешков; только слава, что на нем сидел фрак, застегнутый небрежно на одну пуговицу, но этот фрак был поношение всем фракам; у него была старая пуховая шляпа с обломанными краями, совсем без ворса, а зимою какой-то страшный картуз с большими ушами, голова не причесана, шея его обматывалась белою, поношенною косынкою с грубовышитыми уголками, на которых бывали искусственные и самородные дырочки; серебряные часы его походили на луковицу. Подходя к больному, он нередко без всякой церемонии брал его за обе скулы так, что тот невольно высовывал язык; щупая пульс, иногда так сильно жал руку пациента, что с больным делалось дурно; при малейшей сомнительности болезни он делал важную мину и говорил: гм, да, опасно! – не боясь нисколько огорчить больного. Прописывал такие гадости, в таких аллопатических приемах, что от его лекарства буровились все кишки; он гладил живот вам, щупал прочие части тела и потом без всяких околичностей лез с необмытыми руками в ваш рот, а прощаясь и получая за визит, обыкновенно раскланивался, приговаривая: Бог милостив, вот я вас почищу и все пройдет.

Но вместе с быстро развившимся просвещением не тот уже стал теперь и самый мелкий лекарь в Москве; он танцует в Благородном собрании, волочится за хорошенькими пациенточками, играет по большой игре в клубе; у него фрак сшит по последней моде; он является к больному с благородною, веселою физиономиею, в золотых очках, щегольских перчатках, развлекает больного и прибаутками и анекдотами; он внимателен к нему и предусмотрителен, как нежный отец, заботящийся о своем детище, говорит с удивительною вежливостью: откройте рот, покажите ваш язычок или язычочек, прищурьте глазки, протяните ножку, позвольте мне посмотреть вот эту раночку, в которую иногда можно вложить целый кулак; щупает пульс осторожно двумя пальцами, как будто боясь измять вашу руку, прописывает превкусные лекарства в хорошенькой коробочке и золотой оберточке. У вас смерть на носу, а он вам говорит, что это ничего, завтра же будете молодцом, и успокаивает вас иногда одною холодною водою. Прощаясь, он не протягивает руки, а бежит из комнаты, забывая, что ему надобно получить за визит, заставляет догонять себя даже в передней. Когда больной умрет, то нынешний врач не прячется от своего субъекта, а как человек с чистой совестью горько плачет о нем вместе с его семейством.

Он барин у себя дома: у его подъезда колокольчик, квартира прекрасно меблирована, в его кабинете анатомические препараты и дорогие галантерейные вещи, подаренные в знак вечной памяти; он сидит в халате на соболях и читает медицинские журналы, следя современные успехи гомеопатии, гидропатии и литературы, иногда сам пишет стихами и прозою – словом, он чудесный человек в обществе и золотой жених. Московский лекарь, имеющий большую практику, обыкновенно ездит в фаэтоне, запряженном парою лошадей, или в маленькой каретке и, сидя в экипаже, почти всегда читает какую-нибудь книгу; лекарь без практики обыкновенно путешествует по городу на плохом извозчике или по образцу пешего хождения. Предрассудки так сильны, что в Москве множество людей ни за что не доверят себя лечить самому искуснейшему врачу, если он приедет к ним без крестов на ваньке; даже есть и такие, которые сомневаются в искусстве доктора, если он не носит золотых очков, и надобно согласиться, что врачу стоит много труда и терпения, чтобы приобресть себе единодушную славу в своенравной публике. Оканчивая эту статью, я могу с удовольствием, беспристрастно сказать, что все вообще московские врачи всегда отличались и отличаются состраданием к ближнему. Видя беспрестанно перед собою примеры достойных наставников, уже стяжавших себе громкую славу не в одной Москве, они по первому призыву спешат оказать пособие неимущему, и не было случая, чтобы в Москве врач отказался навестить бесприютного сироту-горемыку, прибегнувшего к его помощи.