Б. А. ЗАМИХОВСКИЙ СВИДЕТЕЛЬ вызван на допрос

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Б. А. ЗАМИХОВСКИЙ

СВИДЕТЕЛЬ вызван на допрос

СЛЕДОВАТЕЛЬ допрашивал сестру обвиняемого. Не в первый раз он задавал свидетелю один и тот же вопрос:

— Где ваш брат был позавчера в 9 часов вечера? И, видимо, не в первый раз девушка отвечала одно и то же.

— Володя в это самое время был дома… И все… Допрос, как видно, успеха следствию не приносил.

Дело в том, что в это самое время Володя в другом конце города ограбил женщину. А сестра обвиняемого пыталась создать алиби.

После допроса следователь говорил товарищам по работе:

— Не стоит добиваться… упорная девушка…

— Но сестра обвиняемого, как вы утверждаете, дает ложные показания? — возразили ему.

— Ну и что же? Привлечем ее по статье 181 УК за ложь — и дело с концом!

— А вы приложили усилия к тому, чтобы свидетель рассказал правду?

— Зачем это? Ничего не выйдет. Она — сестра обвиняемого, вот и выгораживает его. Ее показания значения не имеют, веры нет им и на грош — родичи! Все равно преступление доказано.

Я невольно подумал: порой допрос свидетелей относят только к чисто техническому акту собирания доказательств. Нередко мы забываем, что допрос является и важным средством воспитания людей.

Об этом и о доверии к людям мне и хочется рассказать.

Снежные пушинки искрились и сновали, как солнечные зайчики.

Это происходило за окном, в лунной темноте улицы.

Я мельком взглянул в темную полоску между шторами окон. Казалось, пушинки невесомого январского снега запрыгали в светлом и шумном новогоднем зале. Нет, это мелькают серпантиновые мягкие ниточки. И какое счастье, что сейчас я здесь, с друзьями. И как здорово кружиться в вальсе в новогодний вечер, забыв все мирские дела и тревоги…

От непривычки, усталый, прижимаюсь к стене в углу и вытираю мокрый лоб.

Интуитивно оглянулся—не ищут ли?

— Устал, дежурный? Пойдем, предстоит работа… не ногами… головой, кажется, работать надо! Иди — тебя к муровскому телефону.

Так я узнал о тяжком преступлении, расследовать которое было поручено мне.

На Вятской улице, недалеко от районного Дома культуры, на людном месте совершен бандитский налет на постового милиционера…

Слышу обрывки фраз, приглушенный разговор: «…ножевые раны… никто не видел., увезли в институт Склифосовского…»

Начальник отделения обеспечил охрану места происшествия. Мчусь в институт Склифосовского. Но у ворот знаменитой больницы работники уголовного розыска сказали, что в приемный покой идти незачем… надо идти в морг.

…В новогоднюю ночь, на посту ударом ножа был убит старшина милиции Григорий Иванович Попов. Кобура срезана. Пистолет исчез.

Первые неотложные следственные и оперативные действия результатов не дали…

Кто из следователей не мучился сомнениями, тревогами, не терзался от первоначального бессилия?

Как, как найти убийцу? Никаких нитей нет.

Вся милиция города поставлена на ноги, а убийца гуляет по московским улицам… И что могу сделать я, следователь?

Мне хочется рассказать не только, вернее, не столько о том, как мы нашли убийцу, бандита и налетчика, сколько о другом, более сложном, трудном и не менее важном.

В поисках убийцы участвовали и работники милиции, и жители города — обыкновенные советские люди. Но потом я остался один на один с другими осложнениями, относящимися к области психологии, морали, человеческих взаимоотношений, к воспитанию.

Так вот, вместе с оперативными работниками две недели мы проверяли одну версию за другой. Мы узнали только то, что убил милиционера высокий мужчина, одетый в темное пальто, сапоги и темное кепи. Согласитесь — это немного для раскрытия преступления, но и не очень мало.

Может быть, Попова убил человек, которого милиционер задержал как подозрительного? В этом случае он мог случайно оказаться у Дома культуры и живет в другом микрорайоне, может быть, приходит к своим знакомым?

Это одна из многочисленных версий. Ее проверяли и участковые уполномоченные, и следователь, и общественный актив. Они посетили каждый дом в округе.

К Зине Рожковой, прядильщице местной фабрики, зачастил один парень высокого роста. Раньше его здесь не видели. А сосед Зины—16-летний Андрей Силуянов—под большим секретом рассказал друзьям, что у Зининого парня есть «ворованный пистоль» и штык — так именовался финский нож…

И вот Андрей сидит напротив меня. Он рассказывает все, что передал друзьям.

— Ну, где ты слышал, Андрей, об этом?

— А Зинка хвалилась мне.

Гааза парня были насторожены, он чуть ли не божился, что говорит правду, и просил верить ему. А верить хотелось.

Вечером «друг» Зины Рожковой был задержан. При обыске у него изъяли привязанный к ноге финский нож. Огнестрельного оружия не оказалось.

Оторопев от неожиданности, Зина Рожкова не стала отрицать, что видела у Виктора Мельникова нож и пистолет. Да, он под большим секретом рассказал ей, что убил милиционера.

Виктор Мельников дрожит мелкой дрожью… Он уже знает о показаниях Силуянова и Зины. Читал он и заключение эксперта о том, что удар милиционеру нанесен таким же, как у него, ножом. И не выдержал убийца.

Он сидит на прибитой к полу табуретке и быстро, быстро, будто боясь забыть, рассказывает.

— Мне до зарезу нужна была пушка. Я подошел к милиционеру, спросил, как пройти на Писцовую, а он меня не отпустил. Я неожиданно развернулся и ударил его ножом. Старшина упал. Я срезал кобуру с пистолетом. Где пушка? А у меня в сарае в опилках— за обшивкой.

Я знал, что в сарае уже сделан обыск, но оружия там не обнаружено.

— Ну, что же, Мельников, если вы говорите правду, то покажите сами это место в сарае.

Сарай находился в глубине сада. Дверь была закрыта на висячий замок. Брат обвиняемого, Иван, отдал следователю ключи, которые хранил у себя, а мать арестованного вышла в сад и испуганно, долго смотрела на сына…

— Где лежит пистолет, Виктор Мельников, в каком углу? — спросил я, когда вместе с понятыми и работниками уголовного розыска вошел в сарай.

— А вон там, под ближайшей к верхней балке доской, — ответил обвиняемый и, суетясь, хотел влезть на лежавшую груду дров.

Я отстранил Мельникова, сам отшил доску и рукой стал шарить, но пистолета там не было. А в опилках имелось углубление, на кромках доски видны свежие следы взлома…

«Пистолет наверняка перепрятали», — подумал я и невольно посмотрел в лицо Виктора Мельникова. Он понял взгляд и быстро заговорил:

— Какой резон мне обманывать? Я не перепрятал. Кто же это сделал? Не ведаю. Странно… никто не знал о пистолете… Я отшил доску, положил в опилки пистолет, топориком забил доску…

— Где топорик?

— Я его оставил здесь же, на балке… Топорика на балке не оказалось. Он лежал, как выяснилось, в ящике для инструментов, стоявшем у входа в сарай… на своем прежнем месте.

В сарае и в комнате Мельниковых был произведен повторный обыск, оружие искали и в саду. Но пистолет как в воду канул…

«Какое решение принять? Правду ли говорит обвиняемый? Где спрятали пистолет? Кто? Вина-то Мельникова доказана, но нужно найти пистолет, ведь им могут воспользоваться — и тогда не миновать несчастья».

Арестованного увезли. Вскоре мать и брат обвиняемого были приглашены на допрос в здание уголовного розыска, где в эти дни я работал вместе с помощниками.

Выяснилось, что мать Мельникова понятия не имеет о пистолете и перепрятать его не могла.

Брат обвиняемого, Иван Мельников, на допросе вел себя спокойно. Это был обыкновенный, простой рабочий парень, с натруженными руками. Мысли мои были заняты тем, что именно Иван всегда хранил у себя ключ от сарая, где лежали его инструменты, которыми он пользовался во время отдыха…

— Вот, Иван Васильевич, какие дела. Пистолета-то нет!

— А при чем тут я? Я не знаю, где пистолет, — неохотно ответил свидетель.

— И я не знаю, где пистолет. Но я знаю, кто сидит передо мной, — тихо начал я серьезный разговор. — Я знаю, что Иван Мельников только внешне похож на брата… Иван Мельников, бывший моряк, имеет два ордена, шесть медалей, ранен в 1943 году под Курском, а сейчас один из достойных людей на машиностроительном заводе, даже многотиражка об этом писала. А в прошлом году Иван Мельников, рискуя собой, спас утопающую в пруду девочку…

— Кто вам об этом сказал? Про этот случай мало кто знает, — перебил Иван.

В начале допроса он сидел спокойно, держал себя с достоинством, но когда услышал факты своей биографии, то лицо Ивана оживилась, насторожилось. Он встал, но в глаза мне не смотрел.

Я подошел к Мельникову. Стоя, мы мгновение смотрели друг на друга, но Иван отвернулся и процедил сквозь зубы:

— Того, кто перепрятал пистолет, тоже по головке не погладят…

Пришлось сделать вид, что не слышу этих слов, и продолжать:

— Я не знаю, где пистолет. И не боюсь вам в этом признаться. Да, не знаю, но убежден, что перепрятали пистолет вы, Иван Мельников, — больше некому.

— Это надо еще доказать…

— Мы раньше не знали, кто убил милиционера Попова. Теперь, как видите, доказали: его убил ваш брат Виктор Мельников! Убил ударом ножа в спину, похитил пистолет для того, чтобы потом грабить людей!

Иван вскочил, большие руки его дрожали.

— Как убил? Убил? Неправда, неправда! — почти кричал он.

— Да, Иван Васильевич, убил. Погиб на боевом посту один из старейших работников советской милиции, сиротами остались дети его. Вы не знали об этом подлом убийстве — иначе пистолет не перепрятали бы. Хотите, я расскажу, как вы это сделали? Две недели тому назад Виктор попросил у вас ключ от сарая, а ключ, заметьте, всегда хранился только у вас. Виктор против обыкновения долго копался в сарае. Из сарая доносились удары топорика. Когда Виктор ушел, вы тотчас же осмотрели сарай и инструменты, лежавшие не в том порядке, как вы любите. Одного топорика не оказалось. Осмотрелись кругом, искали его… и нашли. Он лежал на верхней балке. Сразу бросились в глаза свежие следы взлома на верхней доске. Вы оторвали доску. В опилках лежал пистолет, завернутый в тряпку. Сначала хотели пойти в милицию заявить… но потом опомнились: а принесет ли это пользу брату? Может быть, он взял пистолет из баловства, необдуманно. Вы считали, что Виктор наконец-то возьмется за ум, займется полезным трудом. Дав понять брату, что пистолет в ваших руках, вы не сдали оружие в милицию, а спрятали, надеясь таким путем повлиять на брата и заставить его бросить паразитический образ жизни… Вот тут-то, когда созрели эти мысли, Иван Васильевич, вы спрятали оружие, не сказав о своей находке маме и жене…

Иван несколько минут думал, думал, потягивая потухшую сигарету, а потом заговорил обрывками фраз:

— Не так это… ничего не знаю., не прятал, — и замолчал.

Но я не мог молчать. Я хотел говорить и продолжал:

— Но Виктор — не шаловливый мальчик, он давно уже скользит по наклонной плоскости, а вы, старший брат, этого не замечали. Виктора не освободят — он убийца! Человек, спасший девочку, рискуя собой, — смелый человек. И он найдет в себе мужество рассказать правду — рано или поздно это случится. Я читал вам показания брата, приводил другие доказательства. Сомнений нет: Виктор Мельников — убийца! Но похищенный им, а вами перепрятанный пистолет может попасть в руки плохих людей — они натворят много бед. Оружие случайно могут найти и ребятишки, и тогда не миновать несчастья. Та же, вами спасенная девочка, может погибнуть, ведь пистолет был с обоймой…

Казалось, Иван вот-вот все расскажет. Вдруг он быстро произнес:

— Отпустите меня домой, я сейчас ничего сказать не могу…

Иван. Мельников задумался, насупив брови, и замолчал.

Я долго ходил по комнате, потом позвонил по телефону. Когда в кабинет вошел милиционер, Иван попросил:

— Хоть с женой проститься разрешите…

— Товарищ сержант, — попросил я милиционера. — Вот вам пропуск. Иван Мельников может идти домой, допрос окончен. Идите, Иван Васильевич, Я верю в вас. Завтра в 10 часов утра жду у себя. Принесите спрятанный вами пистолет! Иначе не может быть, нет, не может, — последнюю фразу я невольно повторил.

Иван изменился в лице, глубокие складки залегли у его губ. Он мог вымолвить только:

— Спасибо, век не забуду, товарищ следователь. Когда Иван Мельников ушел, я устало опустился на диван. В кабинет почти вбежал оперуполномоченный уголовного розыска Сашин:

— Неправильно, неправильно, задержать надо Ивана Мельникова, работать с ним — скажете…

— Никаких оснований для задержания нет. Время допроса истекло, пора отпустить домой.

— Ну, тогда нам поручили бы… За Иваном надо посмотреть, может быть, удастся найти пистолет.

— Нет, этого делать нельзя. Я оказал ему доверие. Не такой он человек, чтобы подвести. Если узнает, что мы оказали ему доверие только на словах, то этим нанесем ему большую травму, да и пистолета нам не видать. Опытные следственные работники говорят: тот, кто утратил доверие к людям, не может быть следователем. Это правильно, не так ли?

Я простился с оперуполномоченным и уехал домой, едва успев на последний поезд метрополитена.

…Работа в уголовном розыске начиналась в 10 часов утра. Но мне не хотелось на следующий день приходить раньше… А когда шел по коридору в кабинет — мне казалось, что все сотрудники смотрят на меня и думают: «эх, упустил…»

В 10 часов 15 минут зазвонил телефон:

— Ну как, следователь, пришел Иван Мельников? — спрашивал начальник следственного отдела.

— Нет, еще не пришел, — ответил я и не удивился, что сделал ударение на слове «еще».

Опять телефонный звонок. Трубку поднимать не хотелось. Но звонок был настойчивым.

— Слушаю вас!

— Товарищ следователь, — говорили из проходной, — к вам пришел Мельников Иван Васильевич, пропустить?

«Пришел-то пришел, но с чем пришел?» — подумал я и не без волнения стал у окна, смотрел на порхающие за окном пушинки снега… и на замороженном стекле невольно рисовал очертания пистолета.

Вошел Иван Мельников. Он ничего не сказал, даже не поздоровался. Подошел к столу, расстегнул пальто и положил на стол сверток, слегка приоткрыв его: блеснуло вороненое тело пистолета.

Я тут же пригласил понятых, проверил номер оружия и составил протокол добровольной выдачи вещественного доказательства. И хотелось записать в протокол слова благодарности, но в официальные бумагах это писать не положено. Я подошел к Ивану и громко, так, чтобы слышали и в коридоре, сказал:

— Иначе не могло и быть… Вы, Иван Васильевич, сами, может быть, недооцениваете, какой мужественный поступок совершили, выдав спрятанный пистолет! Спасибо, большое спасибо!

В этот день Иван Мельников долго не уходил из моего кабинета.

— Все происходило именно так, как вы, товарищ следователь, говорили вчера. Я знал, что у вас нет доказательств моей вины… И все же еще вчера хотел все рассказать. Но, поверьте, не мог… а вдруг пистолета не оказалось бы в том месте, куда я положил его? Как бы я выглядел? Слова на ветер бросил? Но когда вы меня отпустили, я понял, что вы поверили… Как много значило ваше доверие для меня и всей нашей семьи… Я всю ночь не спал, ходил по комнате… думал… и вот пришел… принес… Ну, а с Виктором поступайте как знаете, как он сам заслужил, — говорил Иван Мельников.

Мне не хотелось прерывать речь этого свидетеля — хорошего рабочего парня… не хотелось и думать- почему Иван Мельников добровольно принес пистолет. И все же эти мысли не выходили из головы.

Окружающие знали, что Любовь Александровна заболела. На столе у нее лежал больничный лист, предписывавший постельный режим. Но Любовь Александровна Фомина бегала по городу, и вовсе не за лекарствами.

Утром она намекнула ревизору на изрядную сумму, которую не пожалеет… а днем была уже в другом конце города. Действуя «кнутом» и «пряником», добивалась от кассира Серафимы Михайловны Ивановой, чтобы та «исчезла с лица земли», скрылась из Москвы, а если не может, то пусть берет все на себя.

Любовь Александровна спешно заказала такси, и они увозили все ее вещи — от стиральной машины до рюмки, от манто до фартука. Спешно продано пианино, дорогие картины. В сберкассе получена крупная сумма денег. Аферистка заметала следы. Она еще надеялась выйти сухой из воды. До сих пор фортуна спасала ее. Авось, вывезет и на сей раз.

Но на этот раз не помогли ей ни фортуна, ни больничные листы, ни притворные обмороки. Ревизор сообщил в прокуратуру о бандитском налете (если не считаться с точностью юридических формулировок) старшего бухгалтера Л. А. Фоминой и кассира С. М. Ивановой на кассу одного из ателье треста «Мосиндодежда». Ревизией, а затем и расследованием было установлено, что обвиняемые за короткий срок похитили 25 006 рублей.

Подлинные документы, сфальсифицированные квитанции, бухгалтерские проводки с подложными записями, показания свидетелей — все это заставило Фомину и Иванову рассказать о своих грязных делах.

Фомина рассказала также, что как только в ателье пришел ревизор, она много своих вещей спрятала у родной сестры — Клавдии Весельниковой. Но… там вещей не оказалось. На допросах Весельникова отрицала показания сестры.

Вина обвиняемых была доказана, но ущерб государству не возмещен. Поиски спрятанных вещей не увенчались успехом. Родственники Фоминой ничего не сообщали.

Надо было искать другие пути.

Следствие выяснило, что у Клавдии Весельниковой есть близкая подруга. Говорили, что именно к ней могли завезти вещи Фоминой, которая нажила их нечестным путем.

На допрос снова вызвали Клавдию Весельникову,

— У вас есть близкая подруга?

— Нет, я ни с кем не дружу, у меня своя семья,

— Вы дружите с Лидией Масловои?

— Знакома с ней, но не дружу.

— Вы Масловой привозили вещи Фоминой?

— Нет, о вещах мне ничего неизвестно, — сказала Весельникова и с готовностью подписала протокол допроса свидетеля.

Мне пришлось оставить Весельникову в кабинете и срочно вместе с работниками милиции и понятыми выехать к Масловрй домой.

— У вас имеются вещи, принадлежащие Фоминой и Клавдии Весельниковой?

— Нет… никаких вещей нет, — растерянно ответила хозяйка.

Мы осмотрелись вокруг. В углу стояла стиральная машина. Не принадлежит ли она Фоминой? Ведь такую машину обвиняемая сумела вывезти перед арестом, а на допросе утверждала, что продала ее неизвестным лицам у хозяйственного магазина.

— Чья стиральная машина? — спросил я.

— Моя, я ее купила недавно в Мосторге.

— Недавно? А почему машина так изношена и старой марки, такие машины давно сняты с производства?

— А ее… купил муж…

— Но почему номер машины совпадает с номером машины, принадлежащей Фоминой?

— Простите! Я сказала неправду. Стиральную машину привезли Фомина и Клава Весельникова, просили взять на сохранение, говорили, что уезжают…

— У вас должны быть и другие вещи Фоминой. Где они?

Вскоре Маслова привела следователя и понятых на квартиру к брату, живущему в соседнем доме, и добровольно выдала два чемодана, где лежали ценные вещи, спрятанные Фоминой с помощью Клавдии Весельниковой. Однако вещи были не все — Фомина увезла из своего дома больше ценностей. Других вещей не было… Но путь к их обнаружению найден!

Когда мы привезли чемоданы в прокуратуру, я в другой комнате вынул вещи Фоминой — манто с черно-бурой лисой, дорогие отрезы тканей. Взяв эти вещи, я зашел в своц кабинет, где ожидала Клавдия Весельникова. Не сказав ей ни слова, молча положил вещи на стол, перебирал их, звонил по телефону…

Некоторое время Весельникова тоже молчала, потом всхлипнула:

— Я виновата… виновата… Да, я спрятала вещи. Но поймите, это ведь родная сестра,

— Но Масловой вы отдали не все вещи Фоминой. Где остальное? Где деньги, полученные сестрою в сберкассе?

— Я вам все расскажу, все вещи отдам. Сестра воровала… так пусть и возмещает ущерб. Хватит! Только, умоляю вас, не делайте обысков у наших родственников, они здесь ни при чем… Я даю честное слово матери троих детей, что сама соберу вещи, деньги и привезу их в прокуратуру.

Можно ли было поверить Весельниковой? И почему, действительно, необходимо применять в этом случае меры принуждения? Если Весельниковой оказать доверие, поверить в хорошие качества человека — это может принести гораздо больше пользы и следствию, и самой Весельниковой, чем обыск.

— Хорошо. Я верю вам, Клавдия Александровна, хотя вы раньше пытались говорить неправду… Завтра в 11 часов утра вы должны привезти все вещи и спрятанные деньги. Следствие знает, что именно увезла Фомина, сколько денег получила в сберкассе. Но не только вы помогали прятать вещи. Они спрятаны и у других родственников. Поговорите с ними. Государству надо вернуть все, возместить весь ущерб, нанесенный преступными действиями зашей сестры.

На следующий день к прокуратуре подъехали две легковые автомашины. Клавдия Весельникова и ее две сестры сдали в прокуратуру все спрятанные вещи Фоминой, все до ниточки. В доход государства сдана и значительная сумма денег, которую похитила Фомина.

Но как оценить действия ее родственников?

Расследуя дело Фоминой, организуя поиски вещей и денег для возмещения ущерба, принимая меры к розыску пистолета по делу Мельникова, я понимал, что встретился со свидетелями — близкими родственниками обвиняемых, что родственники заинтересованы в их благополучии. Родство, взаимные личные интересы, беспокойство за судьбу близких и родных им людей — все это, откровенно говоря, звучало как-то по-человечески. Очень трудно таким свидетелям в один миг спрятать свои личные тяжелые переживания и. сказать правду, зная, что эта правда пойдет в ущерб близкому им человеку, которого ждет уголовное наказание.

Конечно, по делу Фоминой ущерб государству был возмещен. По делу Мельникова изъято важное вещественное доказательство и приняты меры к предотвращению возможных несчастных случаев. Все это так, и это очень важно. Но не менее важно и другое. Расследуя эти два дела, я искал и нашел пути к тому, чтобы свидетели — близкие родственники обвиняемых— поняли, что их гражданский долг должен быть выше личных интересов. Речь, если хотите, шла о воспитании в этих людях чувства правдивости, гражданского долга, о том, чтобы в ущерб первое время неправильно понятым личным интересам выполнять обязанности гражданина страны. Разве это не воспитание в людях принципов коммунистической морали?