Ю. М. КАЛИНЦЕВ ХИЩЕНИЕ в ресторане аэропорта

Ю. М. КАЛИНЦЕВ

ХИЩЕНИЕ в ресторане аэропорта

СОБЫТИЯ ПОСЛЕДНЕЙ НЕДЕЛИ резко изменили тему разговоров в ресторане аэропорта. Людей, любивших посудачить, больше уже не интересовало, кто с кем уходил с работы. Никто не слышит колких или шутливых замечаний по этому поводу. Все думали о том, кто «следующий». У одних замирало сердце и противный холодок проползал по спине, другие с любопытством наблюдали за мучениями первых, третьи с удовлетворением констатировали факты и говорили: наконец-то!

Примерно неделю тому назад в слякотный осенний день буфетчица Таня Ипатова была вызвана в прокуратуру и не вернулась. Потом оттуда сообщили, что она арестована. Вслед за ней были арестованы и другие. Многие задолго до этого предполагали, что такие события непременно произойдут, но не думали, что это случится так скоро. Иные надеялись, что все обойдется.

А все началось значительно раньше производства контрольной проверки работниками милиции и общественными инспекторами. Еще летом посетители часто стали жаловаться на некачественность блюд, неполноценность их, бортпроводницы успели месяца за два составить десятки актов на недовложения продуктов в рационах для пассажиров самолетов. Находились смелые люди, которые говорили директору ресторана о хищении, называли поименно воров, но все оставалось по-прежнему, если не считать того, что эти смельчаки почему-то увольнялись. И вот — аресты. Да, для многих сотрудников они не были неожиданностью, но ни о чем другом разговаривать они все-таки не могли.

Ничего не хотелось делать и Гале Андреевой, несколько месяцев тому назад назначенной начальником смены цеха бортового питания, в котором готовились рационы для пассажиров. Руки не повиновались ей, и только поторапливания стюардесс заставляли работать. Вот уже который день она собирается пойти в прокуратуру и все рассказать, но до сих пор не смогла сделать этого. Не хватает решимости. Да еще начальник цеха, который, словно прочитал ее мысли, постоянно твердит, что нужно молчать, если вызовут, пугает допросами и тюрьмой.

Однако все сомнения о том, идти или не идти, разрешились в тот же день. К Андреевой прибежала Тонечка— инспектор по кадрам — и передала ей телефонограмму, которой обязывались явкой в прокуратуру Галя и еще несколько человек.

Пришла она немного раньше назначенного времени, и ей пришлось подождать. Впрочем, это ее не огорчило: хотелось оттянуть встречу со следователем. Она хотела продумать, как вести себя, говорить ли правду или послушаться советов начальника цеха, но мысли путались, и, когда ее пригласили войти в кабинет, она так ничего и не решила.

Сидя на краешке стула в очень напряженной позе, Галя Андреева немножко рассеянно отвечала на вопросы следователя, пока он ее спрашивал о том, где она родилась, комсомолка ли, кем работает.

Потом он спросил, знает ли она, зачем ее вызвали, не желает ли что-либо рассказать. Она знала, зачем ее вызвали на допрос, ей нужно было многое высказать. Ведь она же сама хотела прийти и выговориться, выплеснуть ту накипь, что скопилась за несколько месяцев работы у нее на душе, но почему-то в ответ следователю отрицательно покачала головой.

Следователь положил перо, отодвинул от себя бланк протокола и несколько секунд, молча, опершись щекой на руку, внимательно смотрел на собеседницу.

Нечто вроде жалости она увидела во взгляде человека, сидевшего по ту сторону стола. Много неприятного успели ей наговорить на работе об этих людях в синих мундирах, и сейчас она думала только о том, что будет дальше.

Несколько секунд молчали, но Андреевой показалось, что прошла вечность, пока она снова услышала голос следователя.

— Ну, так и не знаете, зачем вас пригласили? Неужели, Галина Васильевна, вам нечего сказать о своей работе… неужели вас ничто не беспокоит?

Следователь говорил что-то еще, говорил просто, спокойно и, казалось, совсем неофициально. Оцепенение прошло. Еще несколько вопросов, ответов, и беседа потекла почти непринужденно. А потом Галя торопилась высказать все, о чем она думала, что очень тяготило ее (следователь сказал чрезвычайно мягко «беспокоило»).

И все-таки разговор был трудным и мучительным. Пришлось признаться в своих нечестных поступках и, отвечая на уточняющие вопросы следователя, называть такие детали, о которых стыдно было говорить и никак не хотелось вспоминать.

Но ей становилось легче по мере того, как она рассказывала, и поэтому решила ничего не утаивать из того, что знала.

Однако по некоторым вопросам следователя она поняла, что знает далеко не все. Ей было еще многое непонятно, она не уяснила, каково подлинное лицо тех людей, с которыми она работала, как они относились к ней, кто подал мысль вовлечь ее и ее подругу— Тамару Баймасову — в преступления. Ей очень захотелось узнать обо всем этом, чтобы правильно оценить свою слепоту и неразборчивость в людях, чтобы произвести переоценку своего отношения к ним.

Когда показания ее были записаны и поставлена последняя подпись на протоколе, Андреева обратилась с просьбой к следователю, чтобы он ответил на интересующие ее вопросы.

Следователь подумал и сказал, что ей придется немного потерпеть. Потом она все узнает сама из первоисточников.

На этом разговор был закончен.

Через несколько дней Галина Андреева узнала, что арестован начальник цеха, а потом — заведующий производством. Их арестовали дома. Снова ее пригласили в прокуратуру, чтобы уточнить некоторые факты. Теперь она уже с меньшей охотой вспоминала все, что просили ее вспомнить, и рассказывала. Все-таки становилось легче, хотя и более тревожно из-за неизвестности. Она не знала, какое наказание понесет за все совершенное.

Примерно через неделю после ареста начальника цеха и директора ресторана Андрееву вызвали на допрос вновь. Она довольно долго ждала приглашения войти в кабинет следователя, а когда вошла, увидела Каширову — старшую марочницу их цеха, которая была арестована в числе первых. Началась очная ставка. Слушая показания Кашировой, она узнавала то, что тревожило ее, о чем спрашивала у следователя.

Потом были новые очные ставки. Выявлялись новые факты преступной деятельности. Начальник цеха, видимо, щадил ее. Он мягко говорил о том, как она, помимо воли и желания, была вовлечена в те преступные махинации, которые систематически совершались им и его соучастниками. Каширова и некоторые другие, наоборот, рассказывали с издевкой, открыто потешаясь над нею.

Теперь она знала, какими бывают люди, которые стремятся набить свои карманы за чужой счет, видела их отвратительное нутро и поняла, что они не брезгуют никакими средствами, когда хотят достичь своих целей. Теперь она могла воспроизвести картину того, кто и как сделал ее преступницей.

Она вспомнила первые дни своей работы. Тогда она широко открытыми глазами смотрела на все вокруг себя, видела быстрые руки поваров, которые с колдовским проворством рубили, резали, пересыпали, раскладывали, изумлялась точности их движений.

Ей казалось удивительной организация работы такого громадного, с ее точки зрения, предприятия, как ресторан, куда ее направили после учебы. Она и Тамара считали, что им очень повезло.

Ресторан находился в здании аэровокзала. Там помещались основные отделы — производство (кухня), которое снабжало приготовленными блюдами торговый зал, где всегда было много посетителей, и специальный цех — цех бортового питания, единственной задачей которого было обеспечение питанием в полете пассажиров, отправлявшихся в различные уголки страны и всей планеты.

Приготовленные в цехе рационы укладывались в небольшие, со вкусом сделанные, как и все на самолетах, контейнеры. Конструктор их предусмотрел все до мелочей, и даже «ушки» для того, чтобы опломбировать дверцу.

Ресторан, кроме того, располагал разветвленной сетью средних и мелких торговых точек — буфетов, фургонов, разбросанных во всех залах ожидания и по всей территории аэропорта.

Когда Галя Андреева впервые ознакомилась со структурой предприятия, в ней невольно зародилось чувство уважения к людям, которые работали там, руководили такой махиной.

Увидев однажды у окна, через которое выдавались из цеха контейнеры, очередь бортпроводниц, длинный ряд контейнеров, узнав, что в сутки количество рейсов доходит до нескольких десятков и ни одна стюардесса не проверяет количество заложенных в контейнер продуктов, что их отношения с цехом построены на доверии, она еще раз поблагодарила свою судьбу.

Потом у нее стали появляться сомнения, но …это началось много позднее. Тогда, в первые дни, ей все казались хорошими работниками и славными людьми—и быстрая, острая на язык, грубоватая тетя Дуся Подворина — начальник смены цеха, которая непосредственно готовила контейнеры к отправке; меланхоличный Титыч — ее сменщик, красный нос которого был причиной многих шуток; Каширова — нервная, болезненная женщина средних лет, казавшаяся степенной, несмотря на то, что слишком усиленно пользовалась тушью для бровей и чрезвычайно яркой губной помадой; буфетчицы Таня, Мария Васильевна, то и дело зачем-то заходившие в цех.

Даже недостатки их тогда казались Гале милыми. Она быстро узнала, что старшая марочница страдает слабостью к винам «МИЛ» и «Айгешат» и иногда одну-две бутылки излюбленных ею напитков берет из цеха домой.

Она видела печать трудной работы в грязных пятнах передника тети Дуси и сдержанность в сонливости

Титыча, вовсе не обращая внимания на винный аромат, постоянно исходивший от него.

Руководство цехом и рестораном она мысленно окружала ореолом чистоты и деловитости.

Начальника цеха — молодого, широкоплечего, энергичного— она видела мало. Он появлялся в цехе очень редко, часто бывая на складе, в каком-нибудь буфете или у директора.

Директора же Галя видела в течение первых двух недель своего пребывания в аэропорте только один раз — в тот день, когда она и Тамара впервые пришли в ресторан. Тогда им, новичкам, он много говорил о необходимости доверять друг другу, о честности, которой обязательно должен обладать каждый человек и торговые работники особенно, о чистоте морального облика. Тогда они услышали еще много других хороших слов.

Как тогда было все ясно, просто!

А теперь…

Люди, которых она чуть ли не боготворила, оказались вовсе не теми, какими показались ей вначале, они толкнули ее на преступный путь. Теперь она, тяжело переживая случившееся, удивлялась тому, как изменились ее «учителя», такие самоуверенные прежде,

Однажды, придя немного раньше по вызову следователя и войдя в кабинет, Галя увидела своего бывшего начальника. Она не успела как следует разобрать, о чем шел разговор, но услышала одну его фразу и увидела выражение его лица, которое запомнила надолго. Он сказал следователю: «Директор требовал у меня деньги. Как я их должен добывать, он не давал указаний, но и без инструкций было ясно — путем хищений. Так что я меньше виноват, чем он».

Она видела жалкую улыбку, которая сопровождала его последние слова, и убедилась, что нет ничего более омерзительного, чем улыбка пойманного вора.

Она помнила его другим — гордым, ходившим всегда с высоко поднятой головой, уверенным в себе.

При проверке вышло иное. Сидит он, напоминая мокрую курицу и хитрого, гадкого зверька одновременно, не находя в себе смелости честно рассказать о своих преступлениях, раскаяться в том, что долго вредил государству и людям, которые с доверием относились к нему.

Теперь-то она знала, что вовсе не мала его вина, хотя он изворачивался и всячески старался умалить ее, она знала, какую роль он сыграл в том, что и она стала преступницей.

Увидев его в стенах прокуратуры, она поняла его, наконец, правильно и, не удержавшись от сравнения, с каким-то новым чувством удовлетворения отметила, что она — девчонка — сильнее его, если нашла в себе силы рассказать правду.

После первого допроса ей хотелось мысленно отыскать, определить тот момент, когда началось ее падение, то слабое место в своем характере и ту ошибку в поведении, которые использовали преступники, чтобы вовлечь ее в свои грязные махинации.

И она отыскала. Ей напомнили об этом ее бывшие сослуживцы, с которыми ей пришлось встретиться у следователя.

Стояло лето, вернее, на исходе были последние летние дни. За окном бескрайнее зеленое поле аэропорта, разрезанное светло-серыми бетонными полосами. Ревут двигатели. То и дело взлетают и идут на посадку самолеты. По радио даются объявления на русском и английском языках. Дежурные по вокзалу предлагают пассажирам пройти к автопоезду, чтобы добраться до летающего гиганта. Спокойно, никакой суеты.

Из кухни привокзального ресторана доносились вкусные запахи. Спокоен был и Иосиф Антонович — начальник цеха бортового питания. Он стоял у окна и довольно щурился, провожая взглядом автокар, на котором стюардессы везли к отбывающему самолету специальные контейнеры с пищевыми рационами для пассажиров. Дверцы контейнеров чуть открывались при толчках.

«Не опломбированы, — мысленно отметил он. — Молодец, Дуся. Приняли от нее без пломбы, сами и расхлебывайте», — думал он, глядя на беспечных бортпроводниц.

На сегодня все. «Операции» прошли благополучно. Нужно еще только зайти на склад, взять у Исаака причитающиеся деньги, а потом к «хозяину» — рассчитываться.

Он уже собрался было уходить, но его остановила Галя Андреева, направленная в ресторан на стажировку после окончания института.

— Иосиф Антонович, если вы можете уделить несколько минут для беседы, то, пожалуйста, выслушайте меня.

Получив согласие, она сказала о том, что у нее и Тамары есть кое-какие предложения по улучшению работы цеха, направленные на то, чтобы не задерживать выдачу продуктов бортпроводницам.

— Ведь при такой спешке, — продолжала свою мысль девушка, — возможны не только ошибки, но и…

— Что же возможно? — прервав ее, настороженно спросил Иосиф Антонович.

— Я вот только что помогала тете Дусе, она торопилась, не опломбировала контейнеры… — снова начала она, но он опять прервал Андрееву и почти закричал:

— Что ж, ты не доверяешь старшим, с которыми хочешь работать и которые учат тебя?

Но потом посмотрел на оторопевшую от неожиданной резкости девушку и уже мягче добавил:

— Потом поговорим, мне сейчас некогда.

На пол коридора, по которому он уходил, солнечт ные лучи отбрасывали четкую решетчатую тень оконного переплета.

Галя Андреева смотрела ему вслед и думала о том, что, придя на работу в ресторан после окончания института, она и Тамара — ее однокурсница — под руководством опытных работников быстро восполнят недостаток в практике, научатся работать, что старшие будут стремиться привить им хорошие трудовые навыки.

Они старались и хотели быть полезными. Замечая недостатки, говорили о них, высказывали свое мнение, как следует их исправить, но с ними никто не считался. Начальник цеха вообще не обращал на них никакого внимания. Потом их стали сторониться.

Иосифу Антоновичу, действительно, некогда было заниматься воспитанием направленных в его цех молодых специалистов. Кроме того, его совсем не интересовало это хлопотливое дело. Его одолевали другие заботы.

Деньги, деньги! Нужно было «делать» их и не только для себя. Каждый раз с болью он расставался с большей частью своих доходов. Но неписаное правило, существовавшее в ресторане: «добывай и делись», — было законом для него. Он уже привык к этому. И, вообще-то, ему было неплохо — немалые «куски» оседали и в его карманах, только вот стало трудней.

Все, кому не лень, суют носы не в свои дела. Приходится быть очень осторожным, остерегаться новых людей. За старых можно поручиться — сами погрязли. От этих же «зеленых» и избавиться нельзя, а ведь они могут подвести.

«Возможны не только ошибки…» — вспомнил он слова Андреевой, и ему стало нехорошо.

«Надо что-то делать, — продолжал размышлять Иосиф Антонович. — Каширова не сумела справиться с девчонками, растолковать, объяснить им, как нужно «работать» в торговле, чтобы всем было приятно, не сумела внушить им уважения «к делу».

Он вызвал к себе старшую марочницу. Когда Каширова вошла, спросил у нее, как ведут себя Андреева и Баймасова, начиналот ли они понимать, что к чему.

— Пока нет. Не доходит. Беспорядки все еще выискивают. Правда, помаду, чулочки охотно берут, но воспринимают это как дань красоте, и только. Об источниках, кажется, не думают, — Каширова выложила все это со свойственной ей манерой, — одним духом, не уловив тревоги своего начальника.

— Берут, говорите? Но это все мелочи. Предоставьте им возможность поработать самостоятельно. Часть товаров по-прежнему будет оставаться на складе. Пусть работают по своему усмотрению, не мешайте им. Посмотрим, как они сумеют отчитаться. Помучайте их вначале, а потом подкиньте. Если не сумеем обломать, то, в крайнем случае, заставим молчать.

— Хорошо, — понимающе ухмыльнувшись, сказала Каширова. — Тяжко им будет. Немного помедлив, добавила: — Вы спрашивали «хозяина» — он пришел.

Иосиф Антонович направился к директору ресторана. В торговом зале он встретил заведующего производством.

— Что, Миша, туда же? — спросил он, показав кивком на дверь директорского кабинета. — По делу?

Шеф молча хлопнул себя по карману.

— А… — протянул Иосиф Антонович. — Тогда вместе неудобно. Надо все-таки соблюдать конспирацию.

Оба рассмеялись. Иосиф Антонович вошел, а заведующий производством присел за свободный столик, ожидая своей очереди.

Небольшая комнатушка, громко именовавшаяся кабинетом, была доотказа забита мебелью. За столом восседал грузный человек с красным лицом. Увидев вошедшего, он улыбнулся, блеснув золотыми зубами.

— Что у вас? — величественно спросил он, немного шепелявя. Иосиф Антонович сел, так, чтобы видна была дверь, достал деньги и, не говоря ни слова, протянул их директору. Тот быстро схватил их, сжал в руке пухленькую пачку ассигнаций, еле уловимым движением погладил, как бы определяя сумму, и положил в стол. Потом еще раз улыбнулся и сказал:

— Спасибо.

Начальнику цеха было привычно делиться украденным, но он никак не мог привыкнуть к этому «спасибо» из уст директора. Он до сих пор не понял, зачем «хозяин» делает это, коль сам создал такую обстановку, когда все должны платить ему. Наверное, он так же будет улыбаться, если даже его схватят за руку.

Однако эти размышления не испортили настроения Иосифа Антоновича. Выйдя из кабинета директора после уплаты «дани», он подмигнул шефу и направился к себе в цех.

Тем временем Каширова наблюдала за работой в цехе. Все уже привыкли к тому, что фактически она была вторым начальником. Кстати, Иосиф Антонович редко наведывался на производство. Он все больше пропадал в кладовых ресторана или еще где-то.

Работала смена Подвориной Евдокии Тимофеевны, или «тети Дуси», как ее обычно звали. У окна выдачи толпились бортпроводницы и возмущались тем, что цех их задерживает, что все приготовления делаются в последние минуты перед отлетом.

Андреева и Баймасова помогали быстрее загрузить контейнеры и старались проверить правильность вложенных продуктов, раскладку которых производила Подворина.

Увидев, что в один из контейнеров тетя Дуся положила меньше яблок и икры, Галя Андреева сказала ей об этом.

Подворина ответила, что с рейсом отправится меньше пассажиров.

— Что, пришло официальное уведомление из аэропорта? — не унималась девушка.

Подворина промолчала, зло швырнув контейнер к окну.

— Вы забыли его опломбировать, Евдокия Тимофеевна.

— Слушай, ты… — сорвалась Подворина, — следи-ка лучше за собой. Дай сюда калькуляцию. Тоже мне — контролер.

Каширова, слышавшая этот разговор, подозвала к себе Андрееву.

— Не обижайся на нее. Дуся грубая, но работу знает. Человек нервничает. Видишь, сколько народу скопилось.

Помолчав немного, Каширова продолжала:

— Хватит вам смотреть, как люди работают. Пора приниматься за самостоятельную работу. Через несколько дней уходит в отпуск Титыч, и ты будешь работать вместо него. Потом и Тамара заменит кого-нибудь. Смены будете принимать «на ходу».

— А товары кто будет получать со склада? — спросила Галя.

— Как всегда — Иосиф Антонович. Он никому не перепоручает это. А тебе-то что? — работы и без того хватит.

Возвращаясь домой вместе с Тамарой, Галя поделилась с подругой приятной новостью. Они уже заранее стали обсуждать, как можно наладить работу.

Вскоре был издан приказ о назначении их начальниками смен с материальной ответственностью.

Неожиданно ушел отдыхать не только Титыч, но и второй начальник смены, освободив место для Тамары.

Андреева принимала смену от Подвориной. Передача происходила без остановки выдачи рационов бортпроводницам. Это и называлось у них в обиходе — передавать смену «на ходу». Подворина, передавая продукты Гале, кривила в ухмылке губы и приговаривала: «Ну, ну, попробуйте, почем фунт лиха». Но девушка не обращала никакого внимания на бормотание тети Дуси.

Вместе с Тамарой, которая пришла помочь ей, она весело пересчитывала товары, раскладывала их так, чтобы все они были под рукой.

Акт составили на простом листе бумаги, поскольку бланков не было. Его писала Тамара в двух экземплярах. Один она отдала Кашировой, которая присутствовала при сдаче-приемке смены, а второй — Гале. Однако Каширова потребовала, чтобы и второй экземпляр отдали ей. Андреева попыталась было возразить, сказав, что и ей нужно контролировать, но Каширова обиделась.

— Меня, что ли, собираешься контролировать? Давай, давай, я протаксирую.

Пока еще рейсов было немного, девушки в перерывах между выдачами контейнеров готовили продукты на дневные самолеты по тем сведениям, которые поступали к ним из так называемой группы питания аэропорта о количестве пассажиров и дальности рейса.

— Друзья, чтобы все было точно, — говорила Галя поварам. Несмотря на то, что ее уверяли в соблюдении точности раскладки, она все-таки проверяла. Было, действительно, точно.

Опломбированные контейнеры ждали получателей. Заранее они были приготовлены и на ночные рейсы. Оказывается, не так-то уж трудно было обойтись без толчеи и спешки.

— Молодцы, девочки, — говорили стюардессы. — Спокойно, быстро и ругани нет.

— Дусю, что, сняли? Проворовалась! Нет? Странно, ни на одно из наших сообщений не реагирует дирекция ресторана, а сколько актов о недостачах в контейнерах было направлено директору!

Андреева пыталась защитить Подворину, сказав, что та ошиблась в спешке, наверное, но над ней посмеялись, и одна бортпроводница посоветовала ей не ошибаться так, как ошибалась Подворина.

Утром следующего дня Галя передала смену Баймасовой. Каширова снова взяла оба экземпляра акта приемки и сказала, чтобы Андреева уходила домой, не дожидаясь результатов подсчета.

— Иди, отдыхай, — говорила Каширова. — Подсчитывать буду только через несколько часов. Что ты тут будешь маяться. Позвонишь, когда подсчитаю.

Днем Галя позвонила. Каширова ответила, что еще не сделала окончательный расчет, но прикинула уже— будет недостача.

— Ты не волнуйся, — услышав в голосе девушки испуг, сказала она, — что-нибудь сделаем. Ведь ты же не последнюю смену работаешь, а только первую.

Тамара закончила смену тоже с недостачей. Закладка продуктов производилась точно по норме. Накладные оформлялись в соответствии с действительно отпущенным количеством товаров и блюд. Никаких ошибок не было. «Сто раз» проверили, а результат тот же — недостача.

Проконтролировать все движение товаров Андреева и Баймасова не могли: не хватало всех документов, да и опыта было маловато. Товары получал Иосиф Антонович. Учет по его распоряжению сосредоточен был в руках старшей марочницы. Она же составляла и отчеты по сменам, хотя это было вовсе не ее делом.

Почти после каждой последующей смены Каширова объявляла им о том, что есть недостача. Между тем суммы недостач никогда не называла, несмотря на их настойчивые просьбы, и все время успокаивала.

— Ничего, девочки, работайте поэкономней. Один-два грамма на пассажира — не недовложение. Это не заметно. «Тяните», и покроете недостачи. Как-нибудь выкрутимся. А свои деньги оставьте у себя. На все недостачи зарплаты не хватит.

Новая смена и снова: «как-нибудь выкрутимся». Приходилось «тянуть», нарушать нормы закладки.

Так продолжалось еще недели две. Нехорошо, тревожно было Гале. Тамара тоже хмурилась. Наконец, Галя не выдержала, высказала Кашировой все, что она думает о причинах образования недостач.

Каширова, чуть улыбаясь, слушала. Ее не повергли в смятение догадки девушки о том, что им недодают товар, реализуя его по сговору с кладовщиками или буфетчиками. Она терпеливо выслушала ее, а потом сказала вкрадчиво, пытаясь внушить девушке свою мысль, что недостачи возникают совсем по другим причинам: едят повара, может быть, понемножку и домой берут. Поваров же много. Кроме того, всегда бывают производственные потери, которые трудно учитываются. Долго она говорила с Галей, утешала ее, ссылалась на свой опыт и опыт других.

Как-то вскоре после этого разговора, когда Галя сдала смену, Каширова попросила ее зайти в кабинет к Иосифу Антоновичу. Его не было. Каширова сообщила ей, что теперь она работает значительно лучше, что в последние смены уже недостач нет, что эта смена ею сдана с «плюсом».

— Излишки есть? — переспросила Андреева, не поверив в то, что услышала.

Каширова утвердительно кивнула.

— Сколько же? — снова спросила Галя. — Наверное, наша «экономная» работа дает по нескольку килограммов дорогостоящих товаров?

— Я не считаю по количеству, — равнодушным голосом, делая вид, что не замечает волнения девушки, сказала Каширова. — Я подсчитываю по сумме.

— Когда же вы успели произвести подсчет?

— Это не твое дело. Когда нужно, всегда успею, — уже раздраженно проговорила Каширова. — Тебе хочется узнать, сколько ты сэкономила? На, посчитай.

С этими словами она открыла ящик стола, достала оттуда деньги и протянула их Андреевой.

— Возьми их себе. Это — твой первый заработок. Оставшуюся еще недостачу покроешь потом. У тебя уже есть опыт, — насмешливо закончила Каширова.

— Что вы делаете, Людмила Михайловна? Ведь излишки следует оприходовать. Так положено.

— Глупенькая, кому нужны твоя честность и твое благородство? Государству ты ущерб не причинила. Так что пусть твоя совесть будет спокойна. А потом, сама понимаешь, — оприходовать, значит признаться в том, что ты обманывала пассажиров. За это тоже по головке не погладят. Так что бери деньги, пока их тебе дают.

— Я не возьму! — почти крикнула Андреева и рванулась к выходу. Каширова удержала ее, повернула бледное лицо девушки к себе и процедила сквозь зубы — Продавать пошла? Хочешь быть чистенькой после того, как вымаралась по уши, хочешь быть белой вороной в нашей стае? Пойди, доложи. Не найдется людей, которые тебе поверят. У тебя же недостачи. А если и поверят, с нами сидеть будешь. Тамарка понятливей тебя — берет и не капризничает.

Увидев, что сопротивление Андреевой сломлено, Каширова сунула ей в руку деньги.

— Бери. Теперь сама будешь французскую помаду покупать. На первый раз хватит, — добавила она со злорадной усмешкой.

«Да, с Баймасовой было полегче. Ту не пришлось уламывать. Она спросила лишь, не ворованные ли деньги. Глупый вопрос. Удовлетворилась таким же нелепым ответом. За Андрееву боязно, — может выдать. Надо покрепче опутывать, давать побольше денег, хотя от нее и меньше проку, чем от Баймасовой, которая с лихвой восполняет все, проданное «налево», — думала Каширова, оставшись одна.

Галя даже не заметила, как вышла из кабинета начальника. Побродив бесцельно по площади вокзала, подошла к автобусной остановке. Машины не было, и она снова побрела по площади. Обычно в таких случаях она забегала еще раз к себе в цех, посмотреть до прихода автобуса, как идут дела. Сейчас $й не хотелось видеть подруг. Наконец, пришел автобус. Она забралась на угловое сидение; сумочка, где лежали деньги, полученные от Кашировой, покоилась на коленях, перед глазами.

На остановках входили и выходили люди. Никто не обращал на нее внимания. Все были заняты своими делами. И она никого не видела.

Дорога проходила лесом, но ее не радовала красота осеннего леса. Ее мучила совесть. Взяла, не устояла и стала пособницей жуликов, стала такой же, как те с которыми ничего общего не имела.

После окончания следующей смены Каширова снова дала ей деньги. Передавая их, она сказала:

— Это пока плата за страх, а скоро будешь получать и удовольствие от того, что имеешь деньги. Бери, я сама пережила такое же.

Андреева взяла и на этот раз, брала и в следующие, отводя каждый раз глаза от испытующего взгляда Кашировой. Потом махнула рукой.

Предсказания марочницы вроде бы сбывались. Деньги, получаемые от нее, все меньше жгли Гале руки, совесть бее меньше тревожила ее — засыпала. Позднее пришли и радости.

Теперь у нее были свои деньги, которые не нужно было нести домой, которые можно расходовать по своему усмотрению, покупая всякие необходимые женщине мелочи.

Тут, как на грех, и выбор приятных вещиц постоянно увеличивался. Каширова, поддерживавшая связь с пронырливыми людьми, все чаще приносила й предлагала ей красивые безделушки, привезенные из-за границы, редкие духи и другие парфюмерные изделия, которые ну просто нельзя было не купить. Продавали же их по дЬрогим ценам. Стало не хватать даже «тех» денег. Залезала в долги. Поэтому очередные подачки Кашировой в некоторых случаях были, пожалуй, даже желанными.

Та, видимо, понимала и играла на этом. То больше, то меньше даст денег, заявляя, например: ты сегодня «выработала» поменьше. А это бывало именно тогда, когда долг был больше, когда деньги были особенно нужны.

Каширова уже не скрывала от нее «секретов» о том, каким образом добывались деньги. Она открыто брала имевшие наибольший спрос, наиболее ходовые товары и относила в какой-нибудь буфет. Расчеты производились, как обычно, после смены.

Андреева видела, молчала и «тянула», покрывая недостачи, возникавшие в результате хищения. Только оставшись наедине с собой, она чувствовала страх, понимала, как быстро падает, а потом все проходило, и она снова, как когда-то прежде, могла смеяться.

Все кончилось сразу. Ее не было в ресторане, когда работники милиции, начавшие следствие, вме-сте с большим числом общественников, молоденьких студентов, стремившихся выглядеть взрослыми и очень серьезными, стали производить контрольные закупки. Они были сделаны одновременно почти во всех отделах предприятия. Галя пришла в самый разгар работы.

Кое-кто был пойман с поличным. Одну из буфетчиц, волочившую коробку с товарами без документов из цеха, остановили на пути.

Сразу же стали производить снятие остатков продуктов, начались допросы и объяснения.

Вплотную приблизилось время расплаты за те сомнительные удовольствия, о которых когда-то ей говорила Каширова, да и были ли они вообще? Холодок страха постоянно таился где-то. Как ни старалась она его подавить, любуясь вещичками, купленными на ворованные деньги, он при первом же ударе вырывался леденящим ужасом.

Несколько дней, прошедших со времени начала следствия до первого вызова в прокуратуру, стоили Андреевой многого. О чем только не было передумано в длинные бессонные ночи, когда никто не мешал уйти в себя, в свои мысли.

После бесед со следователем стало как-то спокойней. Была, наконец, найдена правильная оценка своих действий и понятно будущее.

Андреева ждала наказания, заслуженного наказания, нисколько не стремясь приуменьшить свою вину. — Немедленно после того, как получила необходимые разъяснения, она возместила причиненный ею материальный ущерб. Ее желания были направлены только на одно: как можно быстрей очиститься, сделать все возможное, все, что было в ее силах, чтобы загладить свою вину.

Она не знала только, как возместить моральный вред, нанесенный ею, не знала, что нужно сделать, чтобы поверили ей и многим другим, таким же молодым. Ведь она хотела делать лишь хорошее, и желание это теперь во много раз усилилось и окрепло.

Ответ на вопрос о том, верят ли ей или не верят, она нашла в одной из последних бесед в прокуратуре.

В то время преступники, которые орудовали в ресторане, были уже разоблачены. В коллектив пришло много новых людей, жизнь и работа строились по-новому.

Следователь спросил у нее, поняла ли она, что натворила. «Еще бы! Как не понять».

— Я поняла, как оказалась в этом кабинете и в этой роли, но никак еще не могу понять, как случилось, что я забыла то хорошее, чему учили меня раньше. Продать свою совесть негодным людям за блестящие безделушки и нечестное благополучие, — продолжала задумчиво Галя, — и забыть, что жизнь дается только один раз, что нужно прожить ее так, чтобы было не стыдно за прожитые годы…

— Дело в отношении вас в уголовном порядке прекращено, так как вы перестали быть общественна опасной.

Андреева, пораженная этим сообщением, ничего; не могла ответить и лишь смотрела на следователя, не веря, что она освобождена от наказания.