Глава 7 Мне не приснилось не небо Лондона

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7

Мне не приснилось не небо Лондона

Никогда моя задница не испытывала таких тягот, как по дороге в Лондон. Это путешествие могло бы вдохновить на создание произведения, вроде «В дороге» Джека Керуака. А начиналось оно довольно буднично на перроне Варшавского вокзала. Меня и Дейва Крауча провожали моя мама, моя жена Медея и мой почти трехлетний сынишка Иля. Дело было в июле 1992 года.

С Дейвом, с косолапым, высоким и худым парнем с типично английским лицом, я познакомился еще в конце 1990 года на одной из конференций Партии трудящихся. Вначале он не обратил на нас особого внимания, его больше интересовали люди с диссидентским прошлым: Борис Кагарлицкий и его окружение. Кагарлицкий произносил революционные речи на конференциях, но до будничной активистской работы не опускался. Борис Юльевич сам себе проект, он самодостаточен. Превратить его в интерпретатора чьей-либо доктрины мало реально, даже если это – доктрина Тони Клиффа (Глюкштейна), основателя Социалистической рабочей партии.

Доктрина СРП существенно отличается от ортодоксального троцкизма. Поэтому, чтобы дать представление об интеллектуальном фоне, на котором развивалось наше движения, я сделаю небольшое теоретическое отступление.

Вообще вопрос о социальной природе СССР волновал левых радикалов с середины 20-х годов. Ведь то, что появилось после революции, существенно отличалось от предвидения Маркса.

Троцкий в изгнании пристально анализировал социальные процессы в сталинской России. «Марксист скажет, - писал он в 1935-м, - что нынешний СССР не отвечает априорным нормам советского государства; исследуем, чего мы не предвидели, когда вырабатывались программные нормы». Вот Троцкий и исследовал, «какие социальные факторы исказили рабочее государство», «распространились ли эти искажения на экономический фундамент государства», «сохранились ли основные завоевания пролетарской революции», «если сохранились, то в какую сторону изменяются», «имеются ли в СССР и на мировой арене такие факторы, которые могут облегчить и ускорить перевес прогрессивных тенденций развития над реакционными». Троцкий признавал, что «такой подход сложен» и не дает готовой отмычки, которую так любят ленивые умы». Троцкий не был интеллектуальным ленивцем и ориентировался на пытливые умы, поэтому его определение социальной природы Советского государства весьма интегральное и динамичное.

Раз «основу советского общественного строя» составляют огосударствление земли, средств промышленного производства, транспорта и обмена, а также монополия внешней торговли, и основа эта заложена пролетарской революцией, значит, утверждал Троцкий, СССР – рабочее государство. Он с энтузиазмом воспринял индустриальный прорыв Советского Союза, первые пятилетки. «Социализм доказал свое право на победу не на страницах «Капитала», а на хозяйственной арене, составляющей шестую часть земной поверхности, - восклицал он в «Преданной революции». – Не языком диалектики, а языком железа, цемента и электричества». Троцкий восхищался трудовым героизмом и подвижничеством советских рабочих. «Русский рабочий восприимчив, находчив и даровит, - считал он. - Любая сотня советских рабочих, переброшенная в условия, скажем, американской промышленности, не отставала бы, вероятно, от американских рабочих соответствующих категорий». Советская молодежь, отмечал он, «великодушна, отзывчива и восприимчива», в ее «глубине живут разнородные, далеко не сложившиеся тенденции на подоплеке героизма». «Этими настроениями, - полагал Троцкий, - питается, в частности, новейший советский патриотизм» - глубокое, искреннее и динамичное чувство.

Одновременно, по мнению Троцкого, «сталинизм и фашизм… представляют собой симметричные явления. Многими чертами своими они убийственно похожи друг на друга»: «СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим».

Но социальные основы рабочего государства еще изъяты, а коли так, то Советский Союз представляет собой обюрокраченное рабочее государство. «Факт присвоения ею (бюрократией) политической власти в стране, где важнейшие средства производства сосредоточены в руках государства, создает новое, еще небывалое взаимоотношение между бюрократией и богатствами нации, - отмечал Троцкий в «Преданной революции». – Средства производства принадлежат государству. Но государство как бы «принадлежат» бюрократии. Если бы эти совсем еще свежие отношения упрочились, вошли в норму, легализовались, при сопротивлении или без сопротивления трудящихся, то они, в конце концов, привели бы к полной ликвидации социальных завоеваний пролетарской революции». Что касается бюрократии, то она «является не носительницей новой, ей свойственной, без нее невозможной системы хозяйств, а паразитическим наростом на рабочем государстве». А коли это нарост, значит, это не правящий класс, а просто каста узурпаторов, которая, конечно, всеми силами стремится правящим классом стать. Как справедливо заметил Троцкий, «привилегии имеют лишь половину цены, если нельзя оставить их в наследство детям».

Таким образом, обюрокраченное рабочее государство очень нестабильное и противоречивое образование. Ведь бюрократия, которая управляет государством, одновременно разрушает его социальные основы, заложенные, как все время подчеркивал Троцкий, Октябрьской революцией. В статье «Рабочее государство, термидор и бонапартизм» он сравнил обюрокраченное рабочее государство с шаром, поставленным на вершину пирамиды, и он, этот шар, «должен непременно скатиться в ту или иную сторону»: «в сторону пролетарской революции или буржуазной реакции». Бюрократия, писал Троцкий, довела до «крайнего выражения буржуазные нормы распределения», а «противоречие между формами собственности и нормами распределения не может нарастать без конца».

В экономике победа контрреволюции приведет к тому, что план в переходный период превратится «в серию компромиссов между государственной властью и отдельными «корпорациями», то есть потенциальными собственниками из советских капитанов промышленности, из бывших собственников-эмигрантов и иностранных капиталистов». Постепенное бюрократическое вырождение тоже приведет к реставрации капитализма: «принудительная связь между трестами и заводами внутри трестов» распадется, наиболее преуспевающие предприятия превратятся в акционерные компании «с участием рабочих в прибыли». Как мы видим, прогноз Троцкого, в общем, и целом, подтвердился. Точнее – он подтвердился в отношении эволюции бюрократии.

Однако сам же Троцкий утверждал, что вторая мировая война проверит не только устойчивость существующих режимов, но и «способность пролетариата прийти им на смену». Если война не перерастет в революцию, поражение Советского Союза неизбежно, полагал Троцкий. Если же, «вопреки всем вероятиям», в ходе второй мировой войны и сразу после ее окончания Октябрьская революция не найдет «своего продолжения ни в одной из передовых стран», если, наоборот, пролетариат окажется «везде и всюду отброшен назад» – тогда, несомненно, следует заняться пересмотром «нашей концепции существующей эпохи», - заявлял он.

Сталинский СССР, шар наверху пирамиды, «вопреки всем вероятиям», в ходе войны никуда не скатился. Наоборот, сталинский режим победил, пусть и с большим трудом, советский рабочий класс против бюрократии не восстал, в Восточной Европе власть взяли сталинские партии и создали просоветские государства, влияние СССР укрепилось и расширилось. Выходит, что Троцкий ошибся? Этим вопросом после войны задавались многие троцкисты.

Одним из них был палестинский активист Тони Клифф (Глюкштейн). Он стал собирать материал для того, чтобы защитить концепцию Троцкого, но пришел в итоге к противоположным выводам. С его точки зрения, первая пятилетка – вовсе не доказательство правоты марксизма языком «железа, цемента и электричества», а форсированный процесс накопления капитала бюрократией, порожденный конкуренцией бюрократии с империалистическим Западом. Первый пятилетний план подчинил интересы населения нуждам тяжелой и военной промышленности. В конце 20-х годов в сталинской России были упразднены остатки рабочего контроля, советы окончательно перестали быть органами власти. В ходе первой пятилетки жизненный уровень населения резко упал, снизился процент годового потребления продуктов питания, сократилась норма жилой площади на одного человека, зато резко возрос процент накопления капитала. Именно тогда бюрократия стала новым правящим классом, в стране установился государственный капитализм. Клифф доказывал: поскольку участие государства велико в экономике и традиционных капиталистических стран, отличие СССР от них количественное, а не качественное. Бюрократия – это агент накопления капитала, а значит – буржуазия, правда, очень своеобразная. Все это он описал в книге «Государственный капитализм в России».

Все эти идеи мы очень серьезно обсуждали в начале 90-х. Я, признаю, в области теории метался от одной концепции к другой. Когда я был анархистом, для меня было все ясно: государственники-большевики не могли создать ничего иного, как государственный капитализм или государственный социализм, что в принципе одно и то же. Но марксизм требует большой теоретической дисциплины. Каждый тезис нужно подкреплять весомыми научными аргументами. Ведь марксизм это что? Научный социализм! В основе марксизма лежит анализ экономических отношений, законы функционирования экономики. И здесь нет места этике, морали, добрым пожеланиям, соображениям здравого смысла и пр.

Перейдя на марксистские позиции, я принял концепцию Троцкого и всем доказывал, что СССР был обюрокраченным рабочим государством. В конце концов, эта концепция объясняет, почему бюрократия решила стать буржуазией и приступила к приватизации национализированной экономики, то есть сама отказалась от «реального социализма». Но мои анархистские сердце и душа не принимали этой концепции. Мне казалось, что она заставляет меня идти на компромисс со сталинизмом, а идти на это компромисс я не хотел.

Поэтому клиффистский «Государственный капитализм в России» произвел на меня глубокое впечатление. Наконец-то мне марксистским, а не анархистским языком объяснили, что в СССР был государственный капитализм. Значит, не нужно больше идти на компромисс со сталинизмом! Мое анархистское нутро ликовало!

Дейв вышел на нас еще весной 1991 года. Он приезжал в Ленинград со своим товарищем греческого, точнее – киприотского, происхождения. Со стороны они напоминали персонажей из какой-то комедии: приземистый, полный, бородатый грек и высокий ( 195 см ) и худой Дейв. В Ленинграде была организована какая-то очередная конференция о рабочем движении, куда они и приехали. Тогда англичане и дали мне почитать труд своего идеолога, основателя СРП. Я, Янек, Рыбачук и Бер проглотили книгу Клиффа. Мы со всем были согласны! О чем и сообщили англичанам во время встречи в мороженице на Невском (сейчас в этом подвальчике какой-то бутик).

Однако объявлять себя советской секцией тенденции «Интернациональный социализм» мы не спешили, потому что это привело бы к разрыву с Lutte Ouvriere.

Но после того как Пьер фактически сорвал акцию на «Картонажнике», я решил с Lutte Ouvriere порвать. И не только я. Янек был тоже за это, да и Бер не видел большого смысла в дальнейшем сотрудничестве. А что касается Георгия Моторова, так тот был лично обижен на Пьера, который в споре не стеснялся в выражениях.

Мы попытались выяснить отношения с Пьером языком теории, благо в январе 1992 года он сам предложил провести семинары для товарищей. Не вышло. Пьер, как часто бывало, когда его злили оппоненты, сорвался на крик, назвал нас несмышленышами, которые не понимают, что такое активистский подход к теории. А меня вдобавок он еще обвинил в антисемитизме - в ответ на то, что я заявил, что в американском конгрессе существует сионистское лобби и что сионизм – это нечто большее, чем агитация за возращение евреев в Израиль, что это еще и расизм, а значит - разновидность нацизма. Со мной был полностью согласен еврей Янек. А француз Пьер - нет!

- После Холокоста ты не имеешь права говорить такие вещи! – орал он.

С Пьером пора было завязывать. Я устал от него.

В апреле 1992 года в Ленинград приехал один из лидеров СРП Крис Харман, такой здоровый еврей лет 45-ти, кучерявый, носатый, в очках. Приехал он не один, а с очаровательной подружкой пакистанского происхождения. Миниатюрная, стройная, огромные выразительные глаза, черные как смоль волосы, смуглая кожа… Когда они – Дейв, Харман и пакистанка - зашли за мной на факультет, мои сокурсницы заволновались, с ног до головы изучали девушку Хармана. Одна из них задала зачем-то глупый вопрос:

- Эта индианка, что - твоя новая жена?

И это несмотря на то, что всем зрячим было очевидно, что пакистанка – женщина Хармана: они держали друг друга за руки, постоянно целовались, словно влюбленные школьники.

Что нашла пакистанка в Хармане? В Хармане, конечно, чувствовалась харизма… Правда, у него был один существенный недостаток – он без всякого стеснения публично выпускал кишечные газы. Почему он это делал, я не знаю. Может, болезнь какая, а, может, показывал, что он – человек без комплексов. Признаюсь – я человек с комплексами. И привычка Хармана ставила меня порой в неловкое положение.

Мы попросили Хармана прочесть студентам лекцию о национальном вопросе. Он, конечно, согласился. Листовки под названием «Развал СССР. Есть альтернатива межнациональной войне?» с приглашением на лекцию мы распространили во многих ВУЗах. Это была настоящая пропагандистская компания! Мы с трудом, но могли себе еще это позволить. В РПЯ тогда было восемь человек. Немало для российской крайне левой группы. Я, Янек, Леша Бер, Гоша Моторов, Саша Гажев, Игорь Рыбачук, юный школьник Андрей Кузьмин и Алексей Петров.

С Лешей Петровым мы познакомились на митинге 7 ноября 1991 года. Это была первая годовщина Октября после путча. Мы стояли у арки Генерального штаба, на шлем скульптуры прикрепили портрет Маркса, а на щит – портрет Троцкого. На шеи мы повязали куфии, что произвело впечатление на арабских студентов, которые пришли на митинг, и они жертвовали в наш «партийный фонд» по 50, по 100 рублей. Честное слово: все деньги ушли по назначению, ни копейки из них мы на себя не потратили. Часть денег мы положили в Сбербанк, и они благополучно «сгорели» в ходе гайдаровской «реформы».

Из Москвы на митинг приезжал Дейв, чтобы поддержать нас, он заявил, что хочет вступить в РПЯ. Я понимал, что это маневр, что таким образом Дейв просто хочет затащить нас в тенденцию «Интернационального социализма», ядром которой была СРП Британии. В Москве Дейв выпускал даже агитационные материалы от нашего имени. Мы не возражали, несмотря на то, что были согласны не со всеми решениями Дейва. Например, в ходе путча Дейв заявил, что «мы поддерживаем призыв Ельцина к всеобщей политической забастовке». А мы были против того, чтобы поддерживать кого-либо из бюрократов, пусть даже критически.

Леша Петров оказался грамотным марксистом, правда, марксизм он понимал весьма специфически. Например, захват власти в Афганистане просоветской Народной партией он называл классическим примером перманентной революции по сценарию Троцкого. Одно время Петров сотрудничал в РКРП, а потом начал свое блуждание по троцкистским группам и сектам, пока не встал во главе своей секты – группы «Рабочая демократия», которая, как водится, недавно раскололась на три части. Алексей оказался в осколке под названием Комитет за марксистский интернационал или что-то в этом роде. Сейчас Петров - очень толстый, пузатый, волосатый, бородатый, беззубый человек, похожий на гнома из фильма «Властелин колец», его «партийное» прозвище - Иван Лох.

- Я такой же, как миллионы моих сограждан, которых кинули, как лохов, буржуи и чиновники, - заявляет Алексей.

В начале 90-х Петров был спортивным парнем, молодым физиком, выпускником Политеха, он бегал по утрам трусцой и не боялся стычек.

Несмотря на все наши усилия, на лекцию почти никто не пришел. Человека три со стороны, да моя мама с подругой. Я выступал, как сейчас выражаются, модератором.

«Мы, группа коммунистов-революционеров «Рабочая борьбы» (мы отказывались от названия РПЯ, так сказать, методом плавного ребрендинга), не случайно решили провести открытую встречу именно по национальному вопросу, – говорил я во вступительном слове. - Сегодня, когда из осколков имперской КПСС возник целый ряд псевдосоциалистических и коммунистических групп, единых в стремлении возродить рухнувшую сталинскую империю, особенно важно защитить истинно большевистский подход к национальным проблемам. Мы, коммунисты-революционеры настаиваем на том, что социализм не имеет ничего общего с великодержавностью и любовью «к нашей великой Родине».

Харман сидел рядом. Во время моего выступления он дал волю своей странной привычке. Незадолго до лекции он пообедал в нашей студенческой столовой. И, наверное, этот не очень изысканный обед дал о себе знать. Характерные звуки регулярно доносились до слуха аудитории. Я и Дейв, который переводил Хармана, сидели красные, как коммунистическое знамя. Ведь аудитория не знала, что звуки издает заезжий теоретик марксизма, могли грешить и на нас.

На собрании произошел еще один забавный инцидент. Незадолго до приезда Хармана мы познакомились с двумя рабочими с Кировского завода, они рассказали, что главными злодеями они считают председателя Совета трудового коллектива Барнева и председателя профкома Юдина.

Мы распространили перед проходной завода бюллетень, в котором ославили одного и второго злодея. «СТК – это не рабочая организация, а пятое колесо в телеге администрации, - утверждали мы. – Возглавляемый «рабочим аристократом» Барневым СТК не хочет бороться за интересы рабочих. Чтобы выйти из кризиса, надо взять под контроль производство».

Далее мы предложили побыстрей разогнать «продажный, холуйский СТК», выбрать из рядовых рабочих комитет рабочего контроля», а потом в очередной раз объяснили, что означает рабочий контроль над производством.

В конце листовки мы поместили приглашение на лекцию Хармана о национальном вопросе. И вот на лекцию пришли двое мужчин средних лет. Они скромно сели на задних партах и делали вид, что внимательно слушают Хармана. Потом им, видимо, надоело, и они послали мне записку на выдранной из ежедневника странице, я ее сохранил.

«Прошу разрешения задаться вам вопрос (потом было зачеркнуто «или выступить» - Д.Ж.), не публично, а тет-а-тет в коридоре, но не по теме данного собрания, а по призывам «Рабочей борьбы», содержащимся в листовке, адресованной рабочим Кировского завода».

Я вышел с мужчинами в коридор. Надо ли говорить, что одним мужчиной средних лет оказался Барнев, а вторым – другой «рабочий аристократ», член Совета трудового коллектива Большаков. Они попросили меня лишь об одном – сказать им, кто на них наговорил. Я, конечно, отказался. Тогда они заявили, что подадут на нас в суд, «за оскорбление чести и достоинства».

- Ваше право! – ответил я, прекрасно понимая, что ни один суд не примет заявление на некие Революционные пролетарские ячейки, да и ни один человек в здравом уме не будет подавать в суд на организацию с таким названием.

После лекции я пригласил Хармаан с подругой, Дейва и Янека к себе домой. Мы неплохо посидели, мы с мамой рассказали гостям о Грузии. Сидя за столом, Крис сдерживал себя, под конец вечеринки я подарил ему сванскую шапку из серого войлока.

Каждое лето Социалистическая рабочая партия Британии проводит в Лондоне конференцию «Марксизм». На нее съезжаются представители всех групп, которые поддерживают идеи Тони Клиффа. То есть фактически это – конференция тенденции «Интернациональный социализм», но на «Марксизм» приходят и другие группы, причем не только троцкистские, не пускают туда только спартаковцев из-за их склонности устраивать скандалы.

Янек не мог отлучиться из Ленинграда - он поступал на геологический факультет Университета. Бер сдал выпускные экзамены в Гидромете и собрался уезжать по распределению в Астрахань. Гажев и Моторов отошли от организации, Рыбачук проходил практику в пионерском лагере, Андрей был еще слишком юным для самостоятельной поездки за рубеж. Поэтому в Лондон поехали только я и Дейв.

Отправились мы наземным транспортом. Дорога обходится дешевле, чем самолет, зато хлопот гораздо больше - транзитные визы и т.д. Благо с Польшей существовал еще безвизовый обмен, но дальше на пути были Германия и Бельгия.

Нашими попутчиками были челноки, они ехали в Польшу с огромными сумками, набитыми электроприборами. Но на границе Белоруссии и Польши внимание таможенников привлекли мы с Дейвом, уж больно мы выделились из общей массы тех, кто рассчитывал добраться до Варшавы.

- Что едешь? – спросил меня таможенник.

- В Лондон.

- Зачем?

- К друзьям, отдохнуть.

- Хорошо живешь, коли отдыхать в Лондон ездишь! А сколько денег с собой взял?

- У меня нет валюты, вся валюта у моего английского друга.

- Учти, если найду хоть доллар, сниму с поезда тебя и твоего коллегу, - пригрозил таможенник и начал меня обыскивать.

Потом он переворошил вещи Дейва. Особо сильно стража рубежей Белоруссии заинтересовали неваляшки, которых Дейв вез в Англию в подарок детям своего брата. Таможенник сильно тряс их, полагая, что внутри что-то спрятано. В общем, мы отвлекли на себя все внимание таможенников, и они не успели проверить челноков, багаж которых состоял из вещей, запрещенных для вывоза. Челноки нас потом сильно благодарили, предлагали выпить «водочки за удачное путешествие». Но мы отказались. Дейв никак не мог прийти в себя. Я-то уже знал, что ждать от таможенников, а Дейв столкнулся с ними в первый раз.

В Варшаве мы провели два дня. Британским куратором польской группы был лысый мужик лет 35-ти, который жил в центре Варшавы в жутко захламленной квартире. Все было завалено бумагами, разбросаны книги, в углах стояли немытые кружки с использованными чайными пакетиками.

- Да, типично английский беспорядок! – удовлетворенно сказал Дейв, когда мы вошли в жилище его коллеги. Наверное, он устал от России и находился в предвкушении встречи с родной страной.

Польская группа «Интернациональный социализм» была довольно многочисленной, по сравнению с нами она выглядела как массовая организация. Из Польши в Лондон отправился целый автобус. Правда, я вскоре понял, что в большинство польской делегации составляли совершенно случайные юноши и девушки. Меня поразило, что в польской делегации много девушек, почти половина.

- Выходит, польские девушки более продвинутые, чем наши, - поделился я с Дейвом своими соображениями.

- Ничего. На следующий год мы тоже соберем целый автобус, - товарищ Крауч не терял оптимизма, хотя не хуже меня знал, что наша группа «Рабочая борьба» рассыпается.

Оказалось, что почти все девицы, которые ехали с нами, познакомились с активистами «Интернационального социализма» недели за две до отъезда на «Марксизм» на митинге против запрета права на аборт. О марксизме они имели самое смутное представление. «Завербовали» их очень просто. Подошли и спросили: «Девчонки, не хотите поехать с нами в Лондон». Девчонки, конечно, хотели.

В польской делегации были и настоящие активисты. Мне очень понравилась пара из Кракова, парень в очках и интеллигентная девушка. Они знали русский язык и провели для нас с Дейвом экскурсию по старой Варшаве.

-Вот памятник великому польскому поэту Адаму Мицкевичу, он долгое время жил в Петербурге. Знаешь об этом? – спросила меня девушка.

- Конечно. У меня, кстати, по маминой линии польские корни. Мой прапрапрадед боролся за независимость Польши, в 1863 году участвовал в восстании против царя, за что его сослали на Урал. Его звали Павел Ульяницкий, - рассказал я ребятам.

Во главе польской группы «Интернациональный социализм» стоял очень активный парень по имени Петр. Он великолепно знал русский и английский, в общении легко переходил с одного иностранного для него языка на другой. Нельзя сказать, что Петр был красавцем - обычный славянский парень, склонный к полноте, не очень густые русые волосы подстрижены в каре. Но держал он себя как плейбой. Разгуливал в футболке с надпись на английском «Your teatcher for sex» И надо отметить – от учениц у него отбоя не было!

На ночлег меня расположили в студенческом общежитии (Дейв остался на ночлег у своего коллеги), в соседней комнате лег Петр. Зайдя пожелать ему спокойной ночи, я застал его за чтением Тони Клиффа в оригинале.

- Вот читаю старика… Надо как следует подготовиться к конференции, - объяснил поляк.

- Конечно, конечно! – пробурчал я, пожелал хороших сновидений, и ушел к себе.

Только я начал проваливаться в сон, как за стенкой вскрикнула девушка: «О-о-о-о!». Я сразу понял: Петр отложил изучение структуры государственного капитализма в сталинском СССР. Минут тридцать скрипела кровать, девушка покрикивала, произносила что-то на польском, Петр тяжело дышал. Я, конечно, был рад за польского товарища, но заснуть не мог - звуки чужой любви меня выводят из равновесия, которое так необходимо для умиротворенного сна. Наконец Петр тяжело ахнул, девица выдавила: «О-о-о-о!». Наступило затишье, и я попытался поскорей заснуть. Считал до ста, представлял шум прибоя… Не успел! Минут через 20 вновь заскрипела кровать, Петр задышал, а девушка начала покрикивать. Нет, правда, Петр имел полное право разгуливать в футболке с надписью - «Your teatcher for sex».

Утром я столкнулся в ванной, общей для двух комнат, с голой рыжей девицей. Она игриво улыбнулась, построила бровки домиком и приветствовала меня: «Добро утро, русич!» Какое-либо стеснение с ее стороны я не заметил.

- Это твоя девушка? – спросил я Петра.

- Как тебе сказать… Может быть… мы познакомились недавно на нудистском пляже …

- И она тоже едет с нами в Лондон?

- Конечно!

- Она тоже против капитализма и хочет побольше узнать о марксизме?

- Не знаю, - Петр, похоже, не заметил иронии в моем голосе. – Но она очень недовольна режимом Леха Валенсы. Он во всем подчиняется католической церкви, а попы хотят запретить не только аборты, но нудистские пляжи, где она и ее подруги любят отдыхать.

Сейчас я понимаю, что моя ирония была совсем неуместна. Бунтовать против авторитарной системы людей заставляют совершенно разные причины, порой самые экзотические. Один хочет больше получать, другой – читать то, что ему заблагорассудится, третий - купаться и загорать без трусов. И если система не позволяет им реализовать свои желания, они начинают выражать недовольство. Я не знаю, чем сейчас занимается та рыжая полячка, наверное, она давно стала матерью семейства, но я вспомнил ее, читая интервью с испанским анархо-синдикалистом Августином Акостой. Отвечая на вопрос, кто участвовал в сопротивлении диктатуре Франсиско Франко, Акоста ответил: все группы населения. Даже любители порно участвовали, потому что Франко запрещал порно, и им приходилось совершать путешествия в Париж, чтобы его посмотреть. Польская католическая церковь, настаивая на юридических запретах греховного поведения, подталкивала грешников в сети ушлого хлопца Петра.

В Польше я познакомился с незамысловатыми, но очень действенными методами политической дискредитации противника. Оппозиция выдумывала о Лехе Валенсе всякие небылицы. Например, оппозиционная газета писала, что президент не способен выполнять свои государственные обязанности, потому что на даче он упал с сеновала и сломал позвоночник. Валенса зачем-то опровергал эту информацию с экрана телевизора: «Я жив и здоров, с сеновала не падал». В другой раз оппозиция распустила слух, что жена Валенсы, женщина, которая давно вышла из возраста деторождения, забеременела. А все почему? Потому что ревностный католик Лех Валенса не пользуется презервативами. Валенса вновь появлялся на голубом экране с глупым опровержением: «Моя жена не беременна!». И его авторитет в глазах обывателя падал.

В общем, из Польши в Лондон отправилась веселая компания. Мне запомнилась группа парней в ковбойских шляпах и «казаках» и, конечно, девицы в довольно откровенной летней одежде. Рыжая все время крутилась рядом с Петром. Другие девицы тоже быстро нашли кавалеров. Мы уехали из Варшавы рано утром, вечером уже были в Германии. Ночью с задних сидений доносились охи, которые обычно испускают женщины, когда в них вводят. Но я уже не обращал на звуки любви. Я устал и быстро уснул. Ночью проснулся всего один раз, когда переезжали через Рейн. Я увидел какой-то гигантский завод. В голове мелькнула мысль о немецком рабочем классе, о «Новой рейнской газете» Маркса и Энгельса, с заднего сидения донесся очередной ох. «Молодцы, эти поляки! - подумал я. – Работают без устали». И опять провалился в сон. Проснулся - Бельгия, подъезжаем к Брюгге. Водитель остановился на заправке, мы вышли из автобуса, было забавно наблюдать, как полячки показывают друг другу пунцовые следы от засосов. Петр и его товарищи прогуливались с довольным видом.

На автобусе мы доехали до бельгийского портового городка Остенде. У меня возникли небольшие проблемы перед посадкой на паром. Бельгийская пограничница никак не могла понять, почему корке моего паспорта написано: «Union des republiques socialistes sovietiques».

- Этого же государства больше нет!

- Но советские паспорта остались, новые еще изготовить не успели, - объяснил ей Дейв на английском.

Пограничница, довольно изящная, кстати, снисходительно улыбнулась и пропустила меня на паром, а мне захотелось отхлестать ее по щекам, крича: «Да, сука бельгийская, страны, где я родился и вырос, больше нет! Нет той страны, что Тони Клифф назвал государственно-капиталистической империей! Радуйся, сука! Но не смей снисходительно улыбаться, когда тебе показывают паспорт великой страны, пусть уже и не существующей». Конечно, я не отхлестал ее по щекам. Мы, леваки, известное дело, против мужского шовинизма…

В Европе стояла жуткая жара, в автобусе было душно. Несмотря на то, что мы с Дейвом просто спали, наши тела требовали чистоты. Хотелось смыть с себя пот, совершить гигиенические процедуры. Как на зло, общие душевые на пароме были закрыты. От Бельгии до Англии плыть, пересекая Ла-Манш, всего часа три, не больше. Поэтому, наверное, для пассажиров, которые не арендовали кают, не была предусмотрена такая услуга, как душ. Дейв предложил выход из положения:

- Давай в туалете наполним раковины водой, сядем в них и подмоем задницы!

Дейва в Бельгии пробрало, и я понимал, что он хочет побыстрей избавиться от неприятных ощущений в анусе.

Я представил себе зрелище, которое предлагал устроить Дейв для посетителей общественной уборной: двое – один типичный англичанин, другой – непонятно кто, сидят со спущенными штанами в раковинах и подмываются! Если бы посетители уборной узнали, что я из России, чтобы они подумали о русских? Я отказался от предложения Дейва, и решил еще помучаться, в конце концов, на мое тело никто не покушался, ни одна пассажирка парома.

И вот берега Англии - белесые, наверное, известковые скалы. Паром причалил недалеко от устья Темзы. Мы прошли паспортный и таможенный контроль. Меня какой-то сморщенный, лысый таможенник спросил:

- Не хотите ли вы остаться в Великобритании?

- Конечно, нет!

- Вы будете здесь работать?

- Нет, только отдыхать! Лондон – столица мира!

Сморчок улыбнулся, надменно немного, и вернул мне паспорт:

- Wellcom!

Впервые в своей жизни я попал в настоящее королевство!

Лондон – это современный Вавилон! Даже в многонациональном Париже нет такого смешения рас, народов, совокупления культур, как в столице Англии. От толпы на Оксфорд-стрит или на любой другой центральной улице Лондона рябит в глазах - такая она разноцветная: черные, желтые, коричневые, белые, то есть: негры, мулаты, метисы, монголоиды, уроженцы Средиземноморья, бледнолицые европейцы…

В Лондоне каждый рядится в то, во что горазд. Попадались люди с кейсом, в белой рубашке с галстуком, а поверх – кожаная косуха. Аборигены предпочитают не выделяться – протестантская мораль, и одеваются неброско. Футболка, хлопчатобумажные велосипедки, кроссовки – вот и весь летний туалет местной женщины. Совсем другая картина вечером в Сохо – богатеи в дорогих костюмах и их сучки в платьях с бриллиантами вылезают из шикарных авто перед театром. Тут же на асфальте валяются панки, грязные и одновременно – ухоженные, бутафорские, что ли, а в пабе напротив модные выходцы из Италии снимают девушек с претензией на альтернативный артистизм, и те, наверное, сидят мокрые, предвкушая ночные удовольствия.

Мы с Дейвом поселились на Северо-востоке Лондона, до центра надо было добираться около часа на двухэтажном автобусе. Окраины Лондона застроены одинаковыми коттеджами. Коттедж, в котором нашли приют мы, в складчину арендовали молодые активисты Социалистической рабочей партии: гомосексуалист Ноуэл, парень лет 33-35, бритый наголо, со смешной дырочкой на подбородке, гетеросексуальная пара, его звали, кажется, Джон, ему и его подруге было тоже где-то едва за 30, и Майкл, лысый гетеросексуал, который, как правило, ночевал у своей подруги – грудастой блондинки, Дейв спал в его комнате. Я в начале спал в гостиной, а потом, когда Ноуэл уехал в Амстердам, перебрался в его спальню, где стоял книжный шкаф с произведениями Мишеля Фуко, Жана Жене…

Ноуэл был классным парнем. Как-то в один их первых дней моего пребывания в Лондоне он пошел провожать меня до автобусной остановки, чтобы я не заблудился. По пути я увидел итальянский магазин или ресторан

- Italiano, - прочел я надпись на вывеске.

- Лайк ю италиан фут? – спросил Ноуэл.

- Ес.

- Ты похож на итальянца, а итальянцы сейчас в моде, - сказал Ноуэл и подмигнул.

Вечером меня ждал настоящий итальянский ужин: спагетти с великолепным соусом, кьянти.

Ноуэл посещал самый дорогой в Лондоне тренажерный зал, на углу Риджин-роуд и Оксфорд-стрит. Это был целый комплекс с бассейном и прочей инфраструктурой, не помню только, под каким брендом.

- Сейчас в моде мускулы, - говорил он.

Он видел, что я по утрам бегаю в близлежащем парке, много отжимаюсь, приседаю, качаю пресс, в общем, слежу за собой. И, уезжая в Амстердам, оставил мне пропуск в тренажерный зал, я несколько раз посетил его, чтобы позаниматься фитнесом со сливками английского общества.

Гетеросексуальная пара тоже была очень милой, парень говорил по-испански, и мы пытались кое-как общаться. Когда они узнали, что я женат, что у меня есть сынишка, они очень растрогались:

- На Востоке принято рано жениться? – спросила меня девушка, темноволосая, но конопатая.

- Я женился не рано, в 21 год…

- Ох, разве это не рано! – воскликнула она. – Ты же был еще совсем ребенком!

На прощание они подарили мне для моего сына конструктор «Лего».

Конференция «Марксизм-92» проходила в Лондонском университете. В первый день Дейв познакомил меня с одним из лидеров партии – Крисом Бамбери, спортивный такой живчик, ходил в шортах, с одного взгляда было понятно, что Крис – человек с завышенной самооценкой.

- Жвания – что за фамилия такая?

- Дима по происхождению грузин, - объяснил Дейв.

- Я уже знаю одного грузина – Сталина! Ха-ха-ха! Грузин, как Сталин! Ха-ха-ха! – сострил Крис и почесал яйца.

Дейв улыбнулся, но было видно, что ему неудобно за товарища. Я стоял с каменным лицом.

Затем я несколько раз сталкивался с Крисом, и он все время бросал мне:

- Грузин, как Сталин! Ха-ха-ха!

Я не понимал, зачем человек продолжает шутить, видя, что мне не нравится его шутка. Я с трудом подавлял в себе желание просто двинуть Криса в то место, которое он частенько чесал на публике.

Однажды я все же не выдержал и сказал ему на ломанном английском:

- Окей! Ай эм джорджиер, эс Сталин, бат ю – ингланд, эс Черчилль.

После этого Крис перестал шутить, но и здороваться со мной он перестал тоже.

На конференции обсуждали самые разные проблемы: бунт черных в Лос-Анджелесе (он вдохновил тогда левые движение во всем мире), положение в Восточной Европе, живопись Малевича и Кандинского, черный национализм и эволюцию взглядов Малькома Икса, ущемление прав геев и лесбиянок, кинематограф Зиги Вертова, атаки буржуазии на профсоюзы, авангард Родченко, национальные проблемы в Советском Союзе, фашизм в современном мире, терроризм Ирландской республиканской армии и так далее. Дейв сделал доклад о ситуации в России.

Семинары проходили по одной и то же схеме. Доклад на 30 минут. А потом обсуждение, дискуссия. Англичане обычно начинали свои выступления со слов: «Я буду доказывать, что…». Потом шло перечисление того, что будет доказывать докладчик. Иногда на аргументацию времени не оставалось.

Мне запомнились черные националисты, которые даже ранний Коминтерн называли «инструментом белого расизма». Ленин, с их точки зрения, тоже был расистом, он, оказывается, предложил белым новый способ колонизации третьего мира, который на словах заключался в классовом единении белых и черных, а на деле – в доминировании белых над черными.

На семинаре о фашизме доклад делал худосочный английский троцкист. Из его выступления я так и не понял, почему, как на материковой Европе, так и в Англии наблюдается рост национализма и активизация правых ультра. Вывод, который он предложил, был банальным: у рабочих – общие классовые интересы, поэтому белые и цветные рабочие должны вместе отстаивать свой уровень жизни, бороться за свои права.

- Все это здорово, я со всем согласен, - сказал высокий бритый парень в тяжелых ботинках, узких джинсах и косухе. – Но как вы предлагаете защищать безработных цветных, которые живут в иммигрантских районах и на которые становятся жертвами атак фашистов?

- Это парень из «Ред экшн», - шепнул мне Дейв.

- Я предлагаю организовать демонстрацию против расизма, пусть фашисты увидят единение цветных и белых, – ответил докладчик вопрос.

- Выходит, вы против уличной борьбы? – уточнил парень из «Ред экш» позицию докладчика.

- Я за демонстрацию силы!

- А я за то, чтобы применить ее против фашистов! – взорвался красный скин. – В 80-е годы мы били нацистов на улицах, нападали на их митинги, и в итоге прогнали их с улиц. Сейчас нужно повторить то же самое!

- Верно! Я тоже так считаю, - вскочил еще один бритый налысо парень в косухе. – Я – гомосексуалист. Еще недавно на наши клубы и бары нападали фашисты, избивали наших товарищей и друзей. Мы устали терпеть все это, начали тренироваться, создали организацию «Голубые пантеры». В один прекрасный день мы сами напали на нацистов, избили их. Один наш товарищ засунул рукоять бейсбольной биты в нацистский зад! После этого мы долго чувствовали себя спокойно. А когда фашисты появились снова, мы опять дали им отпор.

- Вы предлагаете бороться с фашистами их же методами… - начал было докладчик.

- Мы предлагаем делать хоть что-то, чтобы нацисты не чувствовали себя хозяевами улицы, - оборвал его парень из «Ред экш».

После собрания Дейв мне объяснил, что из СРП вышли люди, которые считали, что главное – это мордобой с фашистами. Они и организовали «Ред экшн».

- «Ред экшн» - отошли от марксизма и превратились в анархистов, - вынес приговор Дейв.

СРП – была ядром Антинацистской лиги Англии, которая активно действовала тогда в Британии. Активисты партии Клиффа занимались патрулированием улиц, где нацисты нападали на цветных, помогали иммигрантам создавать бригады самообороны, но основное внимание СРП уделяла организации демонстраций против нацистов. Эта тактика позволила клиффистам привлечь в партию несколько сотен черных и цветных, обратить их марксизм.

А активисты «Ред экшн» не гнались за численностью. Они просто совершали налеты на штаб-квартиры ультраправых, громили их типографии, избивали на улицах. Это были здоровые парни, профессионалы уличного боя. Дейв не одобрял их тактики в целом, но в определенные моменты, когда росла волна ультраправого насилия, считал ее оправданной.

Две недели в Лондоне пролетели быстро, но я успел познакомиться со столицей Англии. Я вставал в шесть, а то и в 5-30, полчаса бегал в парке, принимал душ в ванной комнате, украшенной фотографией работы Герберта Ритца, на которой запечатлен мускулистый пролетарий с автомобильными покрышками в руках (наверняка ее повесил Ноуэл, чтобы иногда баловать себя, глядя на мускулистого героя рабочего класса), а потом отправлялся гулять в центр Лондона. В десять я уже был на семинаре в Лондонском университете. Вечером мы гуляли уже вдвоем с Дейвом. Заходили в пабы, он заказывал светлое пиво, а я – Гиннес. Ранним вечером в Лондоне обычно проходили грозы. Небо покрывали сине-черные тучи, и английская столица приобретала тот вид, о котором мы все читали в романах. Мы сидели в пабе и смотрели на бегущих людей, на лондонские такси.

Однажды в одном из пабов за соседним столиком сидела группа молодых мужчин. Они пили пиво бокал за бокалом, громко разговаривали, если не сказать – кричали.

- Типичные английские работяги, - объяснил Дейв.

В результате один мужик, рыжеватый такой, свалился со стула, будучи мертвецки пьяным.

- Стенд ап, Джонни! Стенд ап! – захлопотали его товарищи.

В середине июля Дейв отметил день рождения, то ли 32 года ему исполнилось, то ли 33. Он не стал устраивать вечеринку (застолья в Англии не приняты вообще). Мы вдвоем выпили в пабе по две пинты пива, а потом дома устроили праздничный ужин, опять же – в итальянском стиле. Ноуэл уехал в Амстердам, Джон и его жена тоже куда-то отлучились, Майкл работал, и мы были вдвоем.

Дейв, поедая спагетти и запивая их кьянти, рассказал мне, как чуть было не переспал с итальянской девушкой. Дело было в средине 80-х в Москве, куда Дейв приехал совершенствовать свои знания по физике (он по образованию - физик). В Знаменитом общежитии на Воробьевых горах подобралась интернациональная молодежная компания, в которой солировала темноволосая уроженка Апеннин.

- Она была связана с анархистами, и рассказывала, как после акций «Красных бригад» полиция обыскивала квартиры всех левых активистов, искала оружие. Человека могли арестовать только за то, что он хранил дома коммюнике бригадистов! - вспоминал Крауч.

Не знаю почему, но эта итальянская анархистка обратила внимание на Дейва.

- Представляешь, захожу к себе в номер, а она лежит в моей кровати! А мы до этого даже не целовались, только разговаривали, в основном – о политике. Я растерялся… вышел из номера… у меня даже не было презервативов, нужно еще было еще принять душ… вернулся минут через десять - ее в моей кровати уже нет. На следующий день она лишь сухо поздоровалась со мной, а потом вовсе перестала замечать.

Зато Дейв потом неплохо оттянулся с рыжеволосой ирландкой. Эта связь его убедила во мнении: если хочешь помереть раньше времени, свяжись с рыжей девицей. Ирландка требовала любви по три-четыре раза в день, а ведь Дейв должен был еще поберечь себя для физики и русского языка.

День рождения мы закончили просмотром бразильского фильма, который порекомендовал Ноуэл. В Рио – сезон дождей. Мужчина знакомится с шикарной замужней женщиной, она предпочитает красное. Затем мужчина убеждается, что муж ее возлюбленной предпочитает молодых людей, причем требует от жены, чтобы она наблюдала за гомосексуальным процессом.

Я заметил, что сексуальная тема постоянно затрагивается англичанами, но на языке аллюзий, порой весьма незамысловатых, отчего появляется ощущение банального ханжества и пошлости.

Например, все те две недели, которые я жил в Лондоне, по телевидению рассказывали о греховном падении одного министра из правительства тори. Надо было видеть этого министра! С такой внешностью впасть в грех весьма непросто. Плешивый, пузатый, очкастый, короткорукий… Так или иначе, под него легла его секретарша, об этом узнали добрые люди – и донесли информацию до общественности. Общественность, понятное дело, начала негодовать. И это - женатый мужчина, отец двоих детей! Министр! Консерватор! Член партии, которая отстаивает семейные ценности викторианской эпохи! Какой ужас! Телевидение показывало семью министра. Грустные белесые дети – они узнали, что их отец – не тот, за кого себя выдавал, они верили в него, а он их обманул. Плачущая бесформенная жена в очках - и в страшном сне ей привидеться не могло, что человек, которому она подарила лучшие годы, так коварно обманет ее! Что ей делать теперь?! Что будет с двумя малышками? «Бедняжка!» - кудахтали тетушки на ток-шоу. Показывали и самого преступника. Вот кадры из семейного архива – он, тряся пузиком, играет с детьми в гольф. А вот он уже после того, как добропорядочная Англия узнала о его грехопадении: министр, уже бывший, конечно, выходит из автомобиля под вспышки фотокамер – ему стыдно. Он подвел правительство, поставил под удар партию консерваторов, обманул семью. Так жить нельзя! Он сам написал прошение об отставке. Надо ли говорить, что прошение удовлетворили.

И, конечно, - падшая женщина. Прическа, как у пуделя. Нижняя челюсть выпирает вперед. На вид ей лет тридцать с небольшим. Осуждает ли она себя? Конечно. Она просит прощения у жены министра и надеется на понимание: она тоже жертва, ее совратили…

И в той же Англии, в то же время – в июле 1992 года - по вечерам шла передача для инвалидов-гомосексуалистов. Передача весьма откровенная, смотреть ее сложно. Я понимаю, что все имеют право на счастье. Но все же зачем показывать, как горбатые мужчины с укороченными конечностями занимаются петтингом?

Англичане, объяснил мне Дейв, женятся поздно. А до создания семьи предпочитают придерживаться «серийной моногамии» - то есть сходятся на время, живут семейно, не изменяют друг другу, а потом – расходятся. Не важно, сколько у тебя было партнеров до свадьбы, важно, чтобы ты не изменял им.