ПОД АДМИРАЛЬСКИМ ФЛАГОМ
ПОД АДМИРАЛЬСКИМ ФЛАГОМ
С кировцами у меня еще в Таллине установилась большая дружба. Мешало нашему общению то, что корабль находился на рейде: пока дождешься катера! Еще труднее уйти обратно. А здесь — он в гавани, что называется, рукой подать. Я приходил в разное время повидать друзей, особенно командира зенитной батареи, никогда не унывающего, приветливого лейтенанта Алексея Федоровича Александровского, или «Лешу с ямочками», как называли его товарищи. И впрямь, две ямочки резко выделялись на его щеках. За простой нрав его любили моряки. И мне доставляло удовольствие с ним встретиться, поговорить… Придя к нему в каюту, я видел на столе раскрытую книгу — он интересовался историей и обо всем, что узнавал из книг, рассказывал потом своим молодцам. Однажды мне довелось быть свидетелем его беседы с командиром орудия старшиной Даниилом Павловым. Большой, немного мешковатый старшина считался образцовым служакой и потому пользовался особым расположением Александровского.
— Ты знаешь, что было до появления нарезной артиллерии? — спросил его лейтенант.
Старшина смутился, покраснел, покачал головой.
— Так вот, батенька мой, были метательные машины, наподобие катапульты. Бросали они в противника тяжелые камни, горящие стрелы. Самым опасным оружием считались горшки с горящей смолой. Потом уже появились пушки, похожие на наши, только стреляли они ядрами. Корабли сближались и шпарили друг в друга.
— Сколько же выстрелов они делали в минуту?
— Что ты, в минуту! За час десять выстрелов — не больше. Ядро-то тяжелое. Надо его зарядить с дула, накатать пушку, прицелиться и потом только выстрелить.
Заметив интерес в глазах старшины, Александровский продолжал рассказывать про Петра Первого, как тот наказывал пушкарям «стрелять как возможно скоро, однако же с доброго прикладного, дабы действительно были выстрелы, а не гром один».
Еще в Таллине, когда завершался очередной день, заполненный тревогами и стрельбой по самолетам — прямо скажем, стрельбой неудачной, ибо клубки разрывов ложились в хвост немецким самолетам, — собрал зенитчиков контр-адмирал Дрозд а сказал:
— Вы ведете огонь по всем правилам, у меня к вам особых претензий нет. Самолеты не смеют появиться над кораблем, бросают бомбы и спешат улизнуть — это уже хорошо. Но все-таки мне хотелось бы их проучить.
— Стреляем точно по приборам, а сбивать самолеты не удается. Почему? — спросил Александровский.
— Приборы строились в мирное время. А немцы, как выяснилось, по нашим приборам не летают. В том и весь секрет. Стало быть, нужно вносить постоянные коррективы.
Озадаченный лейтенант вернулся на свой командный пункт, находившийся на мостике, укрытый от осколков броней. Он тут же спал, сюда же ему приносили еду. И может вызвать улыбку решение, которое принял тогда «Леша с ямочками» — он дал обет не бриться пока не будет сбит хотя бы один фашистский самолет. Правда, недолго ходил он бородатый. Когда начались особенно большие налеты немецкой авиации на корабли зенитчики сбили первый самолет. И открыла этот счет батарея лейтенанта Александровского.
И уже тогда, на первых порах войны, контр-адмирал Дрозд, держа свой флаг на «Кирове», приметил лейтенанта Александровского и всякий раз, обходя корабль, непременно остановится, поговорит с ним…
Еще раз хочу напомнить то сентябрьское утро, когда немецкая авиация совершала налеты на Кронштадт и корабли. Казалось, вот-вот земля разверзнется и море закипит от непрерывных бомбовых ударов.
— Они за свои потопленные корабли хотят с нами рассчитаться! — сказал тогда Алексей Федорович Александровский.
Подошел командующий эскадрой Валентин Петрович Дрозд:
— Вы не совсем точны. Для них Кронштадт — бельмо на глазу. Вы, наверно, слышали, Гитлер расхвастался на весь мир, будто Ленинград, как спелый плод, падет к его ногам. Осень пришла, а плод не падает… Они считают, что, если бы не корабли, форты, береговые батареи, если бы не мы с вами, они могли с ходу захватить Ленинград. Вот почему они бесятся и готовы разорвать нас на части…
— Не разорвут, товарищ адмирал, руки у них коротки, — сердито откликнулся старшина Павлов.
Дрозд бросил на него добрый взгляд:
— И я так думаю.
И тут послышался протяжный вой сирен, и где-то вдали на фортах глухо ударили зенитки. Воздушная тревога! Все насторожились в ожидании…
С угрожающим гулом со всех сторон неслись стаи самолетов. Несколько наших «ястребков» устремились к ним и пытались связать боем. Где уж тут!.. Они рассеялись, потерялись среди сотен немецких бомбардировщиков и истребителей, тучей летевших на Кронштадт.
Ясное сентябрьское небо потемнело: его закрыли птицы с черной свастикой.
— Самолеты со всех сторон! Держись, ребята! — последнее, что успел произнести Александровский со своего наблюдательного поста.
Тут же рявкнули пушки, застрочили пулеметы. И все слилось в один невообразимый грохот, сквозь который различались только гулкие взрывы бомб…
Перед самолетами вспыхивали черные клубки. Один, другой. А третий угодил в мотор и бензобаки. Бомбардировщик вспыхнул и метеором пронесся над кораблем. Он мчался на полной скорости дальше, к маленькому островку Кроншлоту. И не дотянул, врезался в воду, взорвался на своих собственных бомбах…
— Ура старшине Павлову!
Все смотрели на спардек. Там у орудия стоял рослый, кряжистый старшина, еще не веривший в свою победу. Снова приближались самолеты, и опять грохотали зенитки.
Один, должно быть самый отчаянный, летчик оторвался от группы, отвлекавшей пока на себя зенитный огонь, и камнем бросился вниз.
Как рассказывал мне Александровский, ему казалось: теперь все! Теперь никуда не денешься! Вот тут придется смерть принять. Голова невольно втягивалась в плечи… А пулеметчик Вирченко будто только и ждал этого момента. Припал грудью к пулемету, нажал спусковой крючок. В небо протянулись огненные трассы — белые, красные, зеленые… Они подбирались все ближе и ближе к самолету… И наконец хищная птица вспыхнула, и за ней потянулся шлейф густого дыма. Но бомбы были все же сброшены, и корабль вздрогнул… С правого борта сверкнуло пламя. На мостик посыпались куски раскаленного металла.
Дрозд, стоявший на мостике, схватился за голову. Кто-то бросился к нему:
— Товарищ адмирал, вам плохо?!
Он прикрыл рану носовым платком, облокотился на переборку и, довольно быстро овладев собой, произнес:
— Смотрите, там пожар! Принимайте меры!
Лицо его стало совсем бледным, губы посинели. Его взяли под руки и отвели в каюту.
Самолеты улетели. Смолкли зенитки. На палубе больше не бушевало пламя, только струился дым и пар. Все стихло. И тогда на мостике разразился спор.
— Я очень ясно ощутил два удара, — доказывал командир корабля капитан 2 ранга Сухоруков. — Две бомбы попали в корабль. Одна — в правый борт, а куда вторая — не знаю.
— Да нет, вы ошибаетесь, товарищ капитан второго ранга, — убеждал старший помощник. — Одна бомба, а вам показалось две…
— Нет уж, извините.
Уверенный тон командира заставил скептиков усомниться: а может, и впрямь в корабль попали две бомбы? Тем более Сухоруков упорно настаивал на своем и даже приказал всем спуститься вниз на розыски второй бомбы.
И вот вскоре на мостик явился несколько сконфуженный помощник с двумя матросами — Гончаровым и Пузыниным.
Оба стояли, переминаясь с ноги на ногу, словно провинившиеся школьники.
— Так где же вторая бомба? — спросил Сухоруков.
Оказывается, вторая бомба не разорвалась, дошла до броневой палубы, пробила несколько переборок и очутилась в сорок пятой каюте, на койке. Гончаров и Пузынин, находясь поблизости, вбежали в каюту, отдраили иллюминатор, подняли на руки стокилограммовую бомбу и выбросили в воду. Явившись к своему командиру, доложили: «Неразорвавшаяся бомба списана за борт!»
— Как вы все-таки не побоялись? — допытывался Сухоруков. — Она ведь, дура, могла рвануть у вас в руках!
— Могла, товарищ командир, — согласился рослый здоровяк Гончаров. — А мы в тот момент об этом не думали.
— Ну а все-таки? Погибать-то никому не хочется!
— Если бы мы погибли — это одно дело, а если весь корабль?.. — произнес Гончаров и оборвал фразу, не найдя слов для дальнейших объяснений.
Впрочем, и так все было ясно…
Узнав эту историю, всегда невозмутимый и начисто лишенный всякой сентиментальности командир крейсера подошел к смельчакам и обнял их за плечи:
— Случай небывалый. Придется вас, друзья, представить к награде.
Сухоруков поспешил с этой новостью к Дрозду. Валентин Петрович лежал в каюте с перевязанной головой.
Услышав о неразорвавшейся бомбе, «списанной за борт», Дрозд даже приподнялся от удивления, Сухоруков готов был в подтверждение привести к нему двух отважных парней.
— Поразительно! — сказал Дрозд и приказал немедленно составить наградные листы. — Позвоните в редакцию газеты. Пусть на флоте узнают новых героев…
— Теперь по поводу корабля, — обычным деловым тоном продолжал Валентин Петрович. — Нам больше нельзя оставаться здесь. Завтра нас могут разбомбить. Надо менять место. И как можно быстрее.
Сухоруков запросил штаб флота. Ответ не заставил себя ждать: крейсеру «Киров» предписывалось, ночью перейти в Ленинград.
Вызвав к себе в каюту штурмана Пеценко, контр-адмирал сказал:
— Один бросок из Таллина в Кронштадт мы сделали удачно. Теперь новая и совсем не простая задача. Переход в Ленинград. Учтите, ни одного огонька не будет на фарватере. Идти придется по счислению. Если ошибетесь — сидеть нам на мели, и тогда немецкие летчики скажут вам большое спасибо.
— Ничего, товарищ адмирал. Прошли тогда. Пройдем и теперь…
— В вашем распоряжении час на подготовку.
…Колокола громкого боя: «По местам стоять, с якоря и швартовов сниматься!» Моряки разбегаются по боевым постам. Дрозд поднялся с койки, натянул на себя китель, поверх набросил реглан и вышел на ходовой мостик.
В сплошной темноте буксиры выводят крейсер из гавани. Корабль затемнен, и кругом ни единого огонька. Все маяки потушены. Небо затянуто облаками, а фарватер узкий, того и гляди свернешь на мель…
В штурманской рубке тишина. Василий Пеценко склонился над картой. Взгляд на приборы, быстрый расчет — и на карту ложится новый отрезок пути.
Моряки выстроены вдоль бортов. Сотни глаз смотрят в темноту на море, бьющееся о борта, и с особым трепетом на южный берег Финского залива. Знакомые пригороды Ленинграда. Не верится, что там сейчас враг. Впрочем, яркие вспышки прожекторов и зарницы далеких выстрелов властно напоминают об этом.
Корабль идет малым ходом, как будто на ощупь. Темнота его маскирует. Наблюдательные посты противника не должны знать, что его уже нет в Кронштадте.
— Право руля, — тихо произносит командир корабля, обращаясь к старшине рулевых Андрееву, и тот, повторив команду, быстро выполняет маневр…
Сверкание зарниц остается за кормой. Заметно спадает напряжение, впереди выступили белесые молы Морского канала, заметные даже в темноте. А там дальше торговый порт и долгожданный причал.
Время: 6 часов 24 минуты. Корабль завершает свой рейс. Здесь, у заводских стен, под зеленой маскировочной сеткой, он будет стоять до наступления морозов. Стоять и вести бой…