Первый контакт

Первый контакт

Ш. Сколько времени вы ждали первого допроса?

Ч. Первый допрос состоялся на второй день моего пребывания в Цирндорфе. Каждому из новых «пансионеров», которые получают место в лагерном «транзите», выдается так называемый «обходной бланк» с номерами комнат и инициалами лиц, к которым он должен обратиться. Первое, самое важное посещение — это визит к офицеру разведки. Назовем его господином Б, хотя бы потому, что он ставит на «обходном бланке» печать с буквой «Б» в знак того, что разговор (беседа) с новичком уже состоялся. Разговор с господином Б имеет решающее значение. Если вы смогли благоразумно и в меру правдиво представить свое дело, у вас появляются шансы. Разговор ведется на польском языке. Господин Б отлично владеет польским языком. В лагере в Цирндорфе от него зависели судьбы поляков, которые покинули родину. Беседы с ним могли продолжаться по нескольку дней. Бегая по разным комнатам, отмечаясь у других лагерных официальных лиц, необходимо было ежедневно резервировать время для господина Б, который как бы детально «просвечивал» каждого беженца. Он первым выносил решение о предоставлении убежища. И хотя потом дело рассматривал действующий на месте так называемый «суд», решение офицера разведки господина Б фактически было самым важным.

Мы с ним подолгу беседовали, как Раскольников с Порфирием Петровичем, касаясь как конкретных, так и философских вопросов. Обычно начиналось с биографии, которую я должен был рассказывать по нескольку раз, то полностью, то отрывками. Он спрашивал обо всех знакомых и родственниках, об их месте работы и мировоззрении, о друзьях, о том, не имел ли я каких-либо контактов со службой безопасности, о моих взглядах и воспоминаниях детства. Он стрелял вопросами, как из пулемета, упорно возвращаясь к определенным фактам, чтобы потом вдруг перекинуться на совершенно другие. Это был мой первый экзамен. Мою участь облегчал тот факт, что я рассказывал свою настоящую биографию. Конечно, и здесь надо было быть внимательным, так как господин Б все время проверял мою правдивость. Не скрою, что я примерно знал, как все это происходит.

Таким образом, я сдал первый экзамен и был передан американской разведке. Теперь со мной беседовали господин Рейтлер и еще один офицер, который прекрасно говорил по-польски, по-украински и по-русски. Как я узнал впоследствии, он происходил из польско-украинской семьи, хотя родился в Америке. Посчитав, что я могу быть полезным, он однажды вдруг заявил мне: следующие допросы состоятся в Нюрнберге. И меня ежедневно стали возить в этот город. Автомобиль останавливался у большого мрачного здания в предместье. Здесь тянулись долгие часы «вопросов и ответов». В Нюрнберге уже за каждый день допроса платили по двадцать марок. На мрачном фоне лагерного существования эти поездки в Нюрнберг оставили определенное приятное воспоминание.

Ш. Вы были подготовлены к тому, чтобы завоевать доверие на допросах? Ведь вы должны были что-то «продать», передать какую-то информацию, которая заинтересовала бы вражескую разведку и в свою очередь сделала бы вас интересным для нее объектом?

Ч. Конечно. К этому я был подготовлен. Еще в Польше для меня заранее подготовили некоторую информацию, подтверждавшую «честность» моих намерений. В Нюрнберге я с воодушевлением рассказывал о своем пребывании на учениях в воинской части, где проходили сборы после окончания учебы. Я сообщил сведения о о местонахождении радиолокационной станции и назвал фамилию командира части. Допрашивавший меня офицер разведки показал мне толстую книгу, где содержались описания военной формы и знаков различия, данные о вооружении и размещении некоторых войсковых частей. Он спрашивал, видел ли я танки подобного типа и противотанковые орудия, кто командовал соединением, интересовался образом жизни командира, его семейным положением и местожительством. Я убедился, как из мелочей, порой, казалось бы, незначительных, можно создать стройную картину, постепенно дополняя ее недостающими деталями. Чего-либо особенно ценного я не сообщил на допросах, но завоевал к себе доверие, так как правдиво представил уже хорошо известные факты и данные.

Так проходили мои дни в лагере в Цирндорфе. Это длилось четыре месяца. Я старался попусту не тратить времени и вскоре установил другие контакты, для меня более существенные, — с радиостанцией «Свободная Европа». Так называемым «корреспондентом» этой радиостанции в Цирндорфе был в то время некто Которович, разумеется, агент американской разведки. Во время войны Которович сотрудничал с германской разведкой, а потом его купили американцы. В «Свободной Европе» он именовался «корреспондентом». Вскоре я мог убедиться, в чем заключается его деятельность. Он должен был в массе перебежчиков, ожидающих милости и убежища, отыскивать наиболее интересных людей, интересных с точки зрения разведки и радиостанции «Свободная Европа». Которович уже получил от Рейтлера сведения о том, что одним из «наиболее интересных» являюсь я. После первых же бесед Которович стал питать ко мне большое доверие и однажды заговорщически сообщил: «Я много о вас наслышан, пан Анджей. Вы образованный человек и многое знаете. Не подготовите ли вы какой-нибудь материал для «Свободной Европы»? Естественно, не бесплатно». Я с воодушевлением согласился. Так началось мое сотрудничество с радиостанцией.

Какие же были мои первые передачи? В одной из них рассказывалось о лужицких сербах: когда-то я побывал со студенческой экскурсией в Домовине и, будучи историком, немного знал об этом интересном национальном меньшинстве. Затем написал несколько передач на историко-политические темы, в частности о советско-польских отношениях. Я еще не совсем вжился в тон «Свободной Европы», и над этими текстами, как стало мне известно, долго бились редакторы. Но материал все-таки пошел в эфир, и это было для меня большим успехом. А между тем Которович проникся ко мне таким доверием, что даже предложил время от времени выручать его как «корреспондента». «Вы будете писать отчеты, — говорил ленивый Которович, — а поскольку я получаю за них по пятьдесят марок, то мы будем делить гонорар пополам». Я уже знал, в чем состоят эти отчеты. Кроме офицеров разведки ФРГ и США с каждым новым перебежчиком обязательно беседует также «корреспондент» «Свободной Европы». В отчете помимо данных об определенных людях содержится и информация, которая ничего общего не имеет с анкетными сведениями. Фактически отчеты носят характер разведывательного документа. Если, например, перебежчик работал на судоверфи, его спрашивали, кто там директор и начальник производства, какие типы судов строятся, для кого и в каком количестве; как относится рабочий коллектив к дирекции и партийной организации; какие настроения преобладают в рабочей среде; где расположены отдельные доки и стапеля. Задавались вопросы и об отношении населения той или другой страны к «Свободной Европе»: кто слушает передачи радиостанции, что в них нравится и что нет. Отчет «корреспондента» состоит, как правило, из двух частей. Одна из них, на первый взгляд невинная, напоминает биографическую справку. Другая печатается на бумаге иного цвета и составляется только тогда, когда в показаниях допрашиваемого есть ценные сведения. Это, по сути дела, шпионская информация.

Ш. Не переживали ли многие перебежчики определенного разочарования, будучи вынужденными давать подобные показания? Ведь некоторые из них покидали родину по политическим либо по чисто личным причинам, а тут им отводилась роль обычных шпионов. Не служило ли это причиной душевной трагедии и разочарования?

Ч. Для большинства людей это безусловно так и было. Я видел людей, которые вообще отказывались давать какую-либо информацию. Они отвечали: я прошу политического убежища, а со шпионажем не хочу иметь ничего общего. Были даже случаи, когда «корреспондента» радиостанции «Свободная Европа» просто с отвращением выдворяли, когда он пытался купить показания за пять марок. Но были и такие, кто не отказывался ни от оплаты, ни от сытного ужина…

Во всяком случае, я не часто готовил для Которовича отчеты. Это было слишком унизительно, слишком оскорбительно для меня и моих товарищей. Но, с другой стороны, мне необходимо было цепко держаться за ту нить, которая связывала меня со «Свободной Европой». А возможности работать на самой радиостанции я вынужден был ждать целых полтора года.

Наконец мне предоставили право политического убежища. Получив документы, я без всякого сожаления распрощался с Цирндорфом и направился на север Западной Германии, в Мюнстер, где находился так называемый «пересыльный лагерь». Все, кому предоставляли политическое убежище, ожидали здесь получения права поселиться в определенном районе ФРГ и решения своей дальнейшей эмигрантской судьбы. Ждал и я, отказавшись от предложенной должности, так как мне нужно было любой ценой остаться на радиостанции.

В Мюнстере я провел три месяца, постоянно наблюдая человеческую нищету и унижения. В лагере я встречал поляков, находившихся там с самого окончания войны. Это были полностью разложившиеся люди, не пригодные к труду и нормальной жизни. Они получали небольшое пособие, которого едва хватало на питание. Иногда они брались за какую-либо работу, но боялись покинуть территорию лагеря, где имели по крайней мере гарантированную крышу над головой. Встречаясь на каждом шагу с неприязнью и презрением со стороны граждан ФРГ, эти люди инстинктивно держались вместе, и лагерь в этих условиях был для них единственным безопасным убежищем. Здесь процветали алкоголизм и полное моральное разложение, было множество случаев психических заболеваний. Как уже говорилось, я провел в Мюнстере три долгих месяца. По доброму совету некоего Лубеньского из польско-американского эмигрантского комитета я подал прошение на выезд в Америку. Это надо было сделать, чтобы не вызвать каких-либо подозрений. «Вы должны сразу же попытаться угнаться за несколькими зайцами, — говорил мне Лубеньский. — Америка — это шансы и перспектива. Нужно их использовать». Прошение я подал, но мечтал, чтобы его отклонили. Впрочем, шансы мои на получение разрешения были минимальными.

Обычно те, кто подавал прошение о выезде в США, должны были ждать ответа пять лет. Что касается меня, то в Мюнстере, вскоре после прибытия туда, я имел беседу с Новаком, одним из руководителей польского отдела, который обещал мне место на радиостанции «Свободная Европа». У меня даже сохранилось приглашение зайти к нему. Он обещал, что через некоторое время я буду принят. «В данный момент у нас нет свободного места, — объяснил он мне. — Вы должны подождать. Но шансы есть. Возможно, впрочем, вам даже удастся выехать в Соединенные Штаты». Я же мечтал, чтобы этого не случилось. Так оно и вышло. Когда я по горло пресытился «прелестями» пересыльного лагеря в Мюнстере, то поступил на службу в охранную роту Британской рейнской армии.

В учебном центре «Гамма» я прошел курс строевой подготовки и был направлен в местечко Штейерберг под Нюрнбергом. Так начался новый период моего эмигрантского скитания. В роли охранника мне пришлось быть долгих десять месяцев. Но я ждал момента, когда буду принят на радиостанцию «Свободная Европа».