Игорь Кваша ПРО УДОВОЛЬСТВИЕ НЕ ЗНАЮ

Игорь Кваша

ПРО УДОВОЛЬСТВИЕ НЕ ЗНАЮ

— Начну ни к селу, ни к городу. Я вчера был на концерте Розенбаума. Он Вам симпатичен?

— Симпатичен. Но я не очень понимаю его увлечения воинственной темой некоторого романтизирования войны. Может, я ошибаюсь, потому что у него есть очень страшные песни, которые мне нравятся. Песни Высоцкого нравятся мне больше. А Вам, что, больше нравятся песни Розенбаума?

— Я люблю одних великих поэтов: Мандельштама, Георгия Иванова или Ходасевича…

— А почему Вы о Розенбауме заговорили?

— Потому что он гениальный артист. Я не мог слушать его песни по магнитофону, читать сборники его, а когда попал на концерт — то увидел, что он гениальный артист. Всякий артист — в Костромской ли провинции, выпускник ли училища — все они по определению гениальные люди. Это жертвующие собой существа, несбывающиеся, не реализующиеся. Как преступники, проститутки, чиновники, военные — все мученики… Вот разболтался. Вы мне лучше не задавайте вопросов. Скажите, могли бы Вы придумать пять-шесть вопросов и задать себе самому?

— Нет…

— Почему Вам это сложно? Неудобно, скучно? Объясните, почему для Вас это невозможно?

— Что?

— Придумать самому себе вопросы и ответить на них в моем присутствии.

— Потому что себе задаешь самые сокровенные вопросы. А в Вашем присутствии надо учитывать интересы Вашей газеты, которых я не знаю.

— А в рубрику «Разговоры о сокровенном» не хотите?

— А Вы верите в сокровенный разговор в газете? Вы, вот такой напористый, энергичный?

— Да, я верю, что люди будут когда-нибудь говорить о сокровенном, не стесняясь. Чтобы газеты изменились — не пошлость, не глупость, не злобу дня печатали. Через сколько лет — через двадцать или сто — не знаю.

— Давайте договоримся, что, поскольку я очень плохо себя чувствую и сегодня первый день без приступов таких, которые нам не давали бы говорить. Хотя всю ночь я промаялся до шести утра, — но полчаса, сорок минут с Вами поговорю. Так Вы считаете, что получасовой разговор может быть сокровенным? Как Вы это себе представляете?

— Если Вы мне расскажите вот о чем… В стихотворении Пастернака кто-то умирает и говорит, обращаясь к Богу: «Кончаясь в больничной постели // Я чувствую рук твоих жар // Ты держишь меня как изделье // И прячешь как перстень в футляр». Пожалуйста, об этом стихотворении, об этих четырех строчках…

— Здесь проще говорить о Пастернаке, чем об этом стихотворении. Мне кажется, что поэзия не просто словоговорение, словосложение в особом порядке, это же нечто особенное, вообще поэзия… И поэтому мне кажется, что поэты — настоящие поэты — они все-таки явление от Бога, как вообще все искусство, но поэзия — в каком-то таком суммированном проявлении.

— У Вас есть ребенок?

— Есть.

— Сколько лет?

— У меня уже взрослый ребенок, у меня уже внуки!

— Кто у Вас в мире есть еще кроме жены, внуков?

— У меня в мире — друзья.

— Почему Вы друзей в этот ряд ставите, как это получилось?

— Ну потому, что они мне очень много давали в жизни. Это на чувственном уровне меньше, чем жена, дети. Да, конечно, меньше. Я не могу променять внуков и ребенка на друзей. Но это очень много.

— Сколько их наберется? Десяток? Пять человек друзей? Самых-самых… Друзья часто меняются, текучесть большая, как в кадрах… Из теперь живущих?

— Теперь у меня трагический период. Они все почти за границей.

— Звоните кому-нибудь?

— Ну, естественно. Я звоню.

— Сколько их? Три, четыре, пять?

— Ну, наверное, три. Вы как будто не слышите, что я говорю. Потому что я говорю, что друзья — не на животном, чуственном уровне. Это хотя сопоставимо, но не идентично. Потому что некий ряд этого, совершенно животного ощущения, когда — это мой ребенок, наверное, то, что дано человеку, как продолжение рода, как моя рука. Откуда это появляется, почему ребенок похож, почему у него родинка в том же месте, почему у него походка такая же, это же…

— Я так ничего и не понял. Какой траур скорее сведет Вас в могилу — потеря жены, ребенка или друга?

— Я про это и говорю. Конечно, близкие даны тебе на божественном уровне. Неразделимые с тобой. А с друзьями мы можем поссориться и разойтись, это будет болезненно, это будет трагично, иногда это обеднит жизнь, но…

— Игорь, поздравляю, все другие знаменитости умничали и говорили: «Конечно, друзья, что такое жена и родственники…»

— Я говорю наоборот.

— Поэтому гордитесь. Мне это ближе. Хотя им я говорил, что мне ближе то, что они говорят. Я провокатор, я лгун, я мерзавец.

— Как потеря ребенка может с чем-нибудь сравниться?

— Вот такое выражение: «Во всякой личности создается космос, что творят все художники мира вместе». Ложится на душу, верите Вы в это? Преувеличение, по-моему.

— Нет, не верю. Чего стоит один Пастернак. Я действительно считаю, что поэзия и музыка — более высокие виды искусства, чем театр. Его не отношу к такому высокому проявлению. Это тоже божественное проявление, но не такое высокое, как поэзия и музыка.

— Гениальные актеры, по-вашему, были, будут, есть в театре? Во все века?

— Да, будут. Но больше поэтов и композиторов. Театр вторичен.

— Назовите известных Вам.

— Вы знаете, в чем дело… В последнее время на каждой презентации, которые у нас проходят, все говорят это слово, оно сейчас затаскалось. Я не знаю, кто из современников гениальный, а кто не гениальный. Я видел проявления гениальности у Смоктуновского в «Идиоте». В БДТ. Вот это было гениальное исполнение, я это видел.

— Вы хотите ограничиться этим? Давайте ограничимся.

— Вот и я хочу…

— Сколько раз Вы говорили себе, как Пушкин, подпрыгивая: «Ай, да сукин сын! Ай, да молодец». Вы себя называли гениальным?

— Никогда. Мне очень приятно, когда так говорят, но я очень скептично к этому отношусь. Я не очень верю. Поэтому когда Вы, например, мне это говорите, внутренне я улыбаюсь.

— А если я докажу, что я солгал, Вы будете мне благодарны? Привыкли за брань, за критику благодарить? Или не умеете этого?

— Нет, почему, мне она всегда интересна. Не знаю только, почему я должен благодарить.

— Ну, Бога благодарят за болезни. Вы знаете, что некоторые религии…

— Ну, я до такого совершенства еще не дошел.

— Хорошо, тогда о другой благодарности. Игорь, Вы считаете, что Вам небо подарило Вашу жену Таню?

— Да.

— Если бы Вы думали по-другому, Вы, конечно, соврали бы в диктофон?

— Ну не знаю. Но этот ответ был искренен.

— На прощание спрошу, Вы не скучали, говорили с удовольствием?

— Про удовольствие не знаю, но не скучал.