1 КРУГОСВЕТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ «КАШЕМИРКИ»
1
КРУГОСВЕТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ «КАШЕМИРКИ»
Приезжая в родительский дом, я каждый раз как бы заново встречаюсь с ним. Посидишь на чистеньких, до желтизны выскобленных ступеньках крыльца, постоишь возле голубых тесовых ворот с резным карнизом и деревянными конями на обеих створках, заглянешь в увенчанный дубовым, замоховелым срубом колодец, из мглистой глубины которого дохнет в лицо вековой прохладой, — и вдруг подкатит, подкатит к сердцу какая-то сладко-щемящая, светлая грусть. И кажется, что старая изба всегда помнит, ждет меня и каждый раз норовит порадовать свиданием с детством.
Как-то на чердаке, где пахнет старой пылью, опилками и сухим березовым веником, я наткнулся на самодельный ткацкий станок. Бабушка да и мама ткали на нем когда-то. Немудрящие деревянные детали станка украшала затейливая резьба.
Попросил маму показать самотканое полотно. Она вынула из сундука несколько полотенец. Одно из них подарила мне. Как же я раньше не знал о них? Сколько лет пролежали в сундуке!..
Белая прочная холстина, а по краям — нарядная вышивка: гребенчатые ромбики, звездочки, трилистники…
— Экая прелесть! — подивился я, принимая от мамы полотенце.
Я не посмел употребить его по назначению и повесил возле своего письменного стола, рядом с книгами.
Однажды приехала мама в город, в гости к нам, увидела свое произведение в красном углу и сказала:
— Чего это полотенцем-то моим не утираетесь? Без дела висит…
Жаль, говорю, красоту такую губить, для бани и кухни есть у нас фабричные полотенца.
У мамы вдруг глаза повлажнели.
— Спасибо, сынок, — помолчав, сказала она тихо. — Вот как нынче подмечаете все, понимаете… А мы жили тяжело. Без продыху работали… Но, бывало, такое найдет, так заиграет изнужденное сердце, что всю ночь просидишь над пяльцами. И столько напридумываешь всего, навышиваешь!..
Посидев немного в раздумье, она опять заговорила о подаренном полотенце:
— Пошто оно тут, как в музее… А вы пользуйтесь им.
Слушал я маму и думал: вот уж правда — не для музеев и не на показ создавали свои изделия народные умельцы, а чтобы в быту их применять. Будь то сарафан, кружевная скатерка, расписная солонка, ложка, прялка, вышитый рушник — все это прежде всего необходимые бытовые предметы, в которых нуждается не один любитель-эстет, а множество людей.
Как-то декабрьским вьюжным вечером мама снова приехала навестить нас. Явилась, как всегда, с гостинцами. Сперва достала из сумки поджаренные семена тыквы и подсолнуха, банку соленых груздей. Потом вынула и легким движением развернула большой пуховый платок. Дымчато-серый, нежный, пушистый. Накинула невестке на плечи — красота!
— Вот и носи, доченька, на здоровье… А то бегаете тут в городе в шапчонках, не бережете себя…
— Спасибо. Какой красивый!
— В молодости я их вязала, а теперь времени нет да и стара, глаза устали… Красивый? Да ну… Вам бы к соседям нашим, в Новомусино, заглянуть или в Саракташ. Вот там — вязальщицы!
Рассматривая узоры каймы, я все более убеждался, что в руках у меня не просто платок — часть одежды, а искусная работа, произведение, в которое мама, как и в вышитый рушник, вложила все свое умение и старание, тепло рук и сердца. Не знаю точно что, но, кажется, именно та встреча и долгий неторопливый разговор с матерью в зимний вечер разбудили во мне какой-то новый интерес к оренбургскому пуховому платку — уникальному созданию народных мастериц.
Во многих селениях Оренбуржья о пуховом платке говорят как о привычном и обыденном деле. Да и вязка его не представляет тайны: чуть ли не в каждом сельском доме платки вяжут. На мои расспросы некоторые мастерицы так и отвечали:
— У нас тут всегда платки вязали, и мы теперь вяжем…
— Да что о нем говорить? Всюду он известен, наш красавец.
Известен? Привычен?
Но отчего же тогда всякий раз обновленно светлеет и радуется душа, отчего охватывает тихий трепет нежности и удивления, когда берешь в руки оренбургский ажурный пуховый платок?
По какому праву он навсегда «вселился» в Ленинградский музей этнографии СССР и в павильон ВДНХ в Москве?
Отчего желанным экспонатом входит в залы международных выставок произведений декоративно-прикладного искусства и изделий народных умельцев? Почему так страстно охотятся за ним заморские щеголихи, а композиторы и поэты слагают о нем песни?
Где истоки этой неветреной славы? Когда и кто впервые начал вязать пуховые платки?..
Начни вот так спрашивать, дознаваться — много вопросов набежит. А где взять ответы?
Вологодское кружево, расписная хохломская утварь, богородская деревянная игрушка, изделия кубачинских златокузнецов и мастеров Палеха, ворносково-кудринская резьба… Об этих народных художественных промыслах написаны сотни книг. Оренбургский пуховый платок, как ни странно, не стал пока предметом серьезных исследований искусствоведов и литераторов.
Областной бибколлектор и фонды госархива помогли мне поднять почти все материалы, в которых так или иначе упоминается о пуховязальном деле в Оренбургском крае.
Пожелтевшие страницы газет, рукописных трудов… Вот отчеты секретаря Оренбургского губернского статистического комитета, выписки из «Трудов Вольного Экономического общества», датируемые 1766 годом, полуистлевшая папка с деловыми письмами царских коммерсантов-животноводов, посетивших в разное время Оренбургский край. Любопытны исследования географа и историка Петра Ивановича Рычкова, переписка оренбургского губернатора с чиновниками из Главного управления землеустройства и земледелия России с министром внутренних дел…
Эти и некоторые другие архивные источники — каждый и все вместе — говорят о том, что оренбургское пуховое козоводство тесно связано с возникновением и ростом пуховязального промысла в крае. Издавна шло так: укреплялся промысел, повышались спрос и цена на козий пух — увеличивалось поголовье коз. И наоборот.
Первые сведения об изделиях из козьего пуха начали появляться еще в конце семнадцатого века, когда русские, закрепившись в Сибири и на Урале, вступили в торговые отношения с местным населением.
Уральских казаков заинтересовала одежда калмыков и казахов, которые пригоняли на продажу скот и привозили кое-какие продовольственные товары. В лютую стужу и колючий северяк, когда даже русская шуба плохо держала тепло, калмыки гарцевали на своих низкорослых лошадках в легкой с виду одежде из козьих шкур и войлока. Целодневно в степи, под открытым небом…
«Как же они терпят такой холодище собачий в своей скудной одежонке?» — дивились казаки.
Дивились до той поры, пока не обнаружили, что под легкими шубейками у скотоводов теплые поддевки-телогрейки и шарфы, связанные из мягкого шелковистого пуха. Возьмешь в руки шарф — невесом, но укутаешь им шею и плечи — благодать: такое легкое невыдуваемое тепло никакая шуба не подарит.
Изделия из пуха казаки стали выменивать на табак и чай…
— А кто, когда придумал коз чесать? — спросил я однажды знатного чабана совхоза «Губерлинский» Габдрашида Халниязова.
Габдрашид посмотрел на меня снисходительно добрым взглядом, словно на ребенка, который вдруг решил узнать о том, когда люди стали есть и пить.
— Я всегда, всю жизнь чесал… И дедушка чесал, — скупо сказал Габдрашид как о прописной истине. Потом на его лице появилась виноватая улыбка, в глазах — живой интерес:
— Хм… Правда, а кто первым догадался?
Об этом я справлялся потом у многих чабанов, но ответить они не сумели, потому что и деды их и прадеды коз чесали с той привычкой и необходимостью, с какой пили кумыс и пасли отары.
Существует предание, что много веков пас чабан коз, брал от них молоко, шерсть, мясо… Как-то пришли к чабанам-казахам русоволосые усатые казаки, поглядели на отары и говорят: очень уж у вас козы грязные, лохматые, давайте мы их почешем. Чабаны подивились бескорыстию казаков-добродетелей, разрешили им почесать и увезти с собой очески. На другую весну казаки снова пришли на пастбища с той же просьбой. Козоводы догадались, что неспроста русские к ним ходят. В обмен на пух стали просить табак, ткани… Потом чабаны сами научились чесать пух и стали возить его в города и станицы. Казаки же собственных коз развели.
Раньше бытовало меткое выражение: «Коза — корова бедняка». Действительно, в маленьком хозяйстве коза — самое удобное и доходное животное: она устойчива к инфекционным заболеваниям, непривередлива к еде и в год дает около 500 килограммов молока, которое по химическому составу намного богаче коровьего. Ученые уверяют, что во времена седой древности коза являлась первым молочным животным, которое приручил человек.
На страницах старинных книг по зоологии и ветеринарии встречаются рисунки, где коза изображена как кормилица младенцев. И по сей день в некоторых провинциях Греции, Египта и Африки коза нередко продолжает исполнять эту святую обязанность. И, видимо, не случайно понятие «коза» у библейских племен рождало религиозное чувство. Желание почтить козу у древних египтян, например, проявлялось в том, что они приносили ее, как редкую драгоценность, в жертву богам.
Коза не всегда, однако, пользовалась у людей покровительством. По словам знаменитого французского зоолога Ж. Крепена, козу дискредитировало главным образом «ее особое пристрастие к древесным растениям. Вред, причиняемый ею плодовым деревьям, ее потравы в лесах — все это вооружило против козы лесников и земледельцев… Но можно ли винить козу за совершенные ею опустошения, если она, подчиняясь покорно желанию человека, бродит по полям, отыскивая себе пропитание?» — с благородной страстью адвоката вопрошал Ж. Крепен в своем труде «Коза», опубликованном на русском языке в 1912 году в Москве.
В защиту козы в те же годы выступили русские ветеринарные врачи А. Базарянинов, В. Бойков, ученые В. Попов, Л. Штрандат, Э. Перье и другие. Э. Перье, например, так выразил свои симпатии к этому, по его словам, слишком заброшенному животному:
«Среди наших домашних животных различают две группы: так называемые «аристократы» и «плебеи». Лошадь и овца принадлежат к первым, осел и коза — ко вторым. Почему? Основание этому крайне просто: лошадь и овца обладают менее надежным здоровьем, чем осел и коза, они нуждаются в более тщательном уходе, который могут им предоставить лишь зажиточные хозяева. Осел и коза приспосабливаются ко всему. Они довольствуются самым скудным помещением, обходятся почти без ухода и в то же время предназначены быть слугами тех, кто не может иметь ничего другого. Находясь в таком пренебрежении, они утратили первоначальную красоту, но сохранили взамен этого вошедшую в поговорку независимость нрава. Говорят: «Упрям, как осел, и капризен, как коза».
Существовало даже мнение, что капризы козы передаются с ее молоком, и поэтому относились с недоверием к особенно подходящей ей роли кормилицы… Как в древности приписывали сатирам рога и копыта, считавшиеся атрибутами дьявола, так и до сих пор существует поверье, что всякая ветвь, до которой коснулись зубы козы, должна засохнуть. Истинного тут только то, что коза за недостатком травы и листьев довольствуется корою, деревья же, лишенные коры, сохнут…»
На земле много коз различных пород, и живут они почти на всех материках, за исключением северных. Белая безрогая швейцарская, маленькая аспидно-черная африканская, крупная, грациозная с белоснежной шерстью ангорская, горбоносая грубошерстная нильская, приносящая за один окот до пяти козлят и по восьми литров молока в день, безрогая с белой длинной шерстью альпийская, молочная немецкая… Но все эти козы лишены одного из замечательных достоинств козы оренбургской: у них нет такого пуха, как у нее.
Оренбургская пуховая коза… Когда появилась она в здешних краях?
Вопрос оставался без ответа, хотя задавал я его и специалистам областного объединения совхозов, и сотрудникам Всесоюзного научно-исследовательского института мясного скотоводства, и местным журналистам, и чабанам. Высказывались предположения, догадки…
Поиск подвел меня к трудам Петра Ивановича Рычкова.
В Москве, в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина, они представлены в более полном объеме, нежели в Оренбурге. Самый ценный из них — «Топография Оренбургской губернии» — был при содействии М. В. Ломоносова опубликован в 1762 году в учено-литературном журнале «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие». Появление этого труда в свете явилось заметным событием того времени. Из него в первый раз узнали важнейшие подробности об Оренбургском крае, который мало был известен не только обычной публике, но и самому правительству. По словам академика Миллера, такое «подробное описание России возможно будет только тогда, когда во всякой губернии будет человек, прилежанием и искусством подобный Рычкову».
Сколько верст было наезжено и нахожено П. И. Рычковым за сорок лет жизни на оренбургской земле! Именно здесь он, выдающийся географ России, написал десятки своих трудов, отличающихся, по отзыву А. С. Пушкина, «истинной ученостью и добросовестностью».
От наблюдательного взгляда Рычкова не ускользали самые мельчайшие детали жизни оренбургской степи. Он любовно описал всех ее обитателей, а также растительность, состав почв. Одним из первых он серьезно заинтересовался козами, их шерстью и пухом. Поначалу его привлекли не домашние, а дикие козы, которые «около Яика, а особливо на Заяицкой степи табунами случаются, и так резвы, что никакой собаке угнать невозможно, разве по насту — когда собака может скакать, а они для острых копыт снег проламывают, и чрез то ноги себе обрезывают. Но казаки и киргизы умеют искусно к ним подкрадываться и бьют их из ружей…»
Рычков побывал у многих пастухов, изучил достоинства диких коз и домашних, встретил в быту козоводов примитивные образцы изделий из шерсти и пуха. Вскоре в специальном докладе Академии наук он высказал предложение «извлекать еще новую выгоду из коз» — вычесывать пух и вязать из него предметы одежды.
Во второй части «Трудов Вольного Экономического общества» за 1766 год Рычков опубликовал исследование «Опыт о козьей шерсти». Он предлагал организовать в крае пуховязальный промысел, который даст населению многие блага. Но к его голосу не пожелали прислушаться.
В царской России разведение коз велось беспорядочно. Зато еще в начале прошлого столетия к оренбургской козе проявили жадный интерес деловые люди за рубежом. Дороговизна изделий из козьего пуха побудила их создать по примеру оренбургского промысла свою пуховязальную промышленность.
Например, в 1824 году козий пух, закупленный в Оренбургском крае, направляется для переработки во Францию, где фирма «Боднер» выпускала красивые шали под названием «каша». Фирма получала баснословную прибыль.
Почти в эти же годы английская фирма «Липнер» организовала крупное предприятие по выработке пуховых платков «имитация под Оренбург».
Заготовка и перевозка пуха за тысячи километров обходились заморским бизнесменам дороговато. И они нашли выход: зачем возить пух, лучше привезти коз, то есть приблизить к себе сырьевую базу.
Оренбургских коз начинают скупать и увозить в Англию, Францию, Южную Америку, Австралию…
Особую разворотливость в этом деле проявили французы.
В архивах французского Национального общества акклиматизации имеется документ, подтверждающий, что еще в 1664 году французский врач Бернье, побывавший в Тибете, увидел там прекрасные ткани и головные уборы из кашемира, те самые, которые иногда попадали на Запад и восхищали торговцев и покупателей. Бернье заинтересовало: откуда берется сырье для этих добротных и изящных изделий? Вскоре он узнал, что сырье это дают кашмирские (кашемирские) козы. Бернье тут же воспылал желанием развести таких коз у себя во Франции. Однако эту затею начали осуществлять лишь через полтора века.
По поручению французских предпринимателей за кашемирскими козами отправился известный востоковед, профессор турецкого языка в Париже Жубер.
В 1818 году он прибыл в Одессу и выяснил, что на территории между Оренбургом и Астраханью живут казахские племена и держат пуховых коз — дальних потомков кашемирских, которые через Киргизию пришли в эти степи с Тибета. (Точных научных подтверждений этой миграции пока не имеется. Однако тщательное сопоставление анатомо-физиологических признаков коз оренбургской и кашемирской (тибетской) пород позволило ученым заключить, что оренбургская пуховая коза — подлинный потомок кашемирской, которую благодаря народной селекции и своеобразным условиям климата она превзошла по многим качествам.)
Жубер, исследовав пух оренбургской козы, убедился, что он намного качественней, чем у чистопородной тибетской. Профессор закупил 1300 животных. Отара была пригнана в Крым и на корабле отправлена в Марсель. Долгое плавание в душных и тесных трюмах выдержали только четыреста коз и несколько козлов. Однако французы горячо взялись за дело. За новоселами был налажен самый заботливый уход. Но, несмотря на все старания, козы стали безнадежно терять свои выдающиеся пуховые качества и в течение нескольких лет превратились в обычных. То же самое произошло и с животными, завезенными из Оренбуржья в Англию и Южную Америку. Кандидат сельскохозяйственных наук Маина Иосифовна Малинович рассказала мне невеселую историю из недавних времен: в 1970 году пуховых коз из Оренбуржья завезли на Северный Кавказ, полагая, что прекрасные нагорные луга Домбая не хуже губерлинских. Прошло три года — и оренбургские козы перестали быть таковыми: одни «потеряли» пух, у других он неузнаваемо огрубел. Так воздух и большое количество осадков в нагорном Домбае отразились на животных.
По-видимому, для созревания пуха нужны не только благодатные горные луга, но и особые климатические условия.
Козоводству в Оренбургской области не всегда уделяли достойное внимание. Эксперименты по улучшению породности оренбургских коз, начатые в 1938 году, оказались недостаточно научными. Тогда из Сталинградского госплемрассадника сюда завезли около трехсот козлов и четыреста коз придонской породы. Скрещивание ее с оренбургской дало коз разных помесей, пуха у них было много, но качество его резко снизилось. Не шел он ни в какое сравнение с прежним пухом от чистопородной оренбургской козы. Надо было исправлять ошибку — восстанавливать утерянное качество пуха. За время этой кропотливой, затянувшейся работы резко сократилось поголовье пуховых коз. К началу шестидесятых годов в Оренбуржье их насчитывалось всего тридцать пять тысяч. Ныне, кроме существовавшего ранее единственного в стране козоводческого племсовхоза «Губерлинский», создано еще четыре. На полях области пасется более ста тысяч чистопородных коз. Старания селекционеров в настоящее время направлены на то, чтобы полностью типизировать поголовье оренбургских коз по длине пуха (5—8 сантиметров) и его тонине (14—16 микрон). Именно эти показатели определяют его главные достоинства.
Улучшенный уход за животными, серьезная селекционная работа не безрезультатны. В совхозе «Губерлинский», к примеру, только за последние семь лет начес пуха с каждой козы увеличился с 270 до 390 граммов, а в отарах Героя Социалистического Труда чабана Галимжана Нарумовича Нарумова он еще больше — 450 граммов.
Как видим, оренбургская коза — продукт специфических климатических условий и длительной народной селекции, вобравший в себя многовековой опыт и мудрость тысяч козоводов.